Глава 40 Рев

Мой отец сидит в одном из двух кресел у окна, что застает меня врасплох. После осознания того, что я нахожусь в хосписе, я ожидал увидеть прикованного к кровати инвалида. На нем зеленый свитер и джинсы. Трубка капельницы тянется от его рукава, а пакет с прозрачной жидкостью висит за креслом. Пластиковая кислородная трубка окружает его лицо. Кроме этого, это могла бы быть любая другая комната.

Он ничего не сказал. Я тоже.

Джози встает между нами, внимательно проверяя его руку, проверяя показания монитора и баллон с кислородом. Тихие движения, чтобы не вставать у нас на пути.

Мне хочется умолять ее остаться в комнате.

В то же время мне хочется умолять ее уйти.

Все в нем указывает на истощение. Редкие, седеющие волосы. Тонкая кожа. Тонкий.

Одежда на нем так и висит. Скулы выступают с его лица, заставляя его глаза выглядеть глубже, чем я помню. Ему должно быть около пятидесяти, но он выглядит на десять лет старше. Может быть, двадцать. Я мог бы поднять его и сломать.

Я задумываюсь о том моменте в кухне, когда я признался, что Мэтью заставляет меня нервничать, и то, как Дек сказал «Рев. Серьезно. Ты превосходишь этого парня как минимум на сорок фунтов», и я ответил, что Мэтью заставляет меня нервничать не в этом смысле.

То чувство идентично тому, что я чувствую сейчас.

Нет, не идентично. То, что я чувствую сейчас, сильнее раз эдак в миллиард.

Я не хочу его приветствовать. Не хочу заговаривать первым.

Мне хочется приложить к его лицу подушку и завершить то, что начал его организм.

Джози завершает свои процедуры и выскальзывает за дверь. Она закрывается с мягким щелчком позади меня.

– А, – произносит мой отец. – Теперь я вижу.

От его голоса мне хочется скрыться, и мне приходится заставить себя стоять смирно.

– Теперь ты видишь что?

– Я вижу мальчика, пытающегося быть мужчиной. Твое сообщение меня позабавило. – Он мягко усмехается. – Ты настаивал на личной встрече. Как будто ты хотел получить что-то, что я не готов был дать.

Мой телефон звенит сообщением. Я его игнорирую.

– Как ты узнал, где меня найти?

Он пожимает плечами.

– Это имеет значение?

– Да.

Я не думаю, что он собирается ответить, но он смотрит на дверь.

– Здесь была женщина. Бывшая судья. Мы подружились. Я говорил ей о том, как сильно хочу найти давно потерянного сына. И она навела для меня кое – какие справки.

«Здесь была женщина». Он убедил умирающую женщину оказать ему услугу. Мой отец, который убедил целый приход в своей благочестивости. Ну конечно.

– Почему ты хотел меня найти?

-«Прут и упрек дают мудрость, но ребенок, оставленный в одиночестве, приносит позор своему отцу». Ты остался один, Авраам?

Имя бьет меня, как пуля. Я вздрагиваю.

– Это больше не мое имя.

– Я дал тебе это имя. Оно твое, хочешь ты того или нет. – Он делает паузу. – Авраам.

Я снова вздрагиваю. Это имя воскрешает воспоминания где-то глубоко внутри. Я хочу упасть на колени и умолять о прощении. Инстинкт настолько сильный.

Но затем я задумываюсь над тем, что он сказал. «Ребенок, оставленный в одиночестве, приносит позор своему отцу». Это строчка из псалма. Слова врезаются в сознание, терзая меня, пока я не осознаю, почему. Я смотрю на него.

– В этом стихе говорится, что ребенок, оставленный в одиночестве, позорит свою мать. – Я прерываюсь, думаю о маминой ладони у моей щеки прошлой ночью. «Ты вырос таким благородным, добрым молодым человеком». Я сосредотачиваюсь на этом чувстве. Этого почти достаточно, чтобы прогнать влияние моего отца из моего сознания.

Он выглядит удивленным, что я поправил его.

– Я считаю, это вопрос интерпретации.

Конечно же, он так считает.

– Ладно. Интерпретируй, как хочешь. Я не опозорил своих отца или мать.

– Возможно, мне следует судить об этом.

– Ты мне больше не отец.

– Авраам, я все еще являюсь твоим отцом. А ты все еще мой сын. Ничто не может это изменить.

Я стискиваю зубы. На ум приходит другой стих, останавливая ярость, готовую сорваться с языка. «Мягкий ответ отвращает гнев, а резкое слово разжигает». – Прекрати, – говорю я, но мой голос звучит слабо, а не мягко. – Перестань меня так называть.

– Тебя слишком долго не было, Авраам. – Его голос звучит мягко. – Я вижу, как мир давит на тебя. Подойди, присядь рядом со мной.

Мое сердце замедляется, только благодаря тону его голоса. Когда я был ребенком, я научился вымаливать его. Мягкий голос означал, что у меня был шанс исправиться.

Я ничего не могу сказать. Я боюсь, что если открою рот, то пообещаю ему все, что угодно.

– Подойди, – говорит он снова. Он не произносит моего имени. – Дай мне посмотреть, как ты вырос. Ты, очевидно, сохранил свои уроки. Я горжусь тобой.

Его слова достигают своей цели. Я сажусь в другое кресло.

Он протягивает руку и кладет ладонь поверх моей. Моя рука дрожит, но я не отдергиваю ее.

– Ты знаешь, почему я выбрал это имя? – спрашивает он. – После того, как твоя мать проиграла свою схватку со злом, я знал, что тебе придется быть сильным, чтобы преодолеть эти муки. Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Так что я назвал тебя Авраамом.

Конечно же, я это знаю. Он постоянно мне об этом рассказывал.

Я читал историю целиком. Окончательный тест был тогда, когда Бог попросил Авраама убить своего собственного сына, и тот действительно пошел, чтобы сделать это, надеясь, что Бог вступится.

Каждый раз, когда я читал этот отрывок, я задавался вопросом о подобном уровне веры.

Мой отец продолжает говорить.

– Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Когда тебя забрали у меня, я знал, что это будет для тебя самым большим испытанием из всех. Я знал, что ты вернешься ко мне. И ты вернулся.

Я не возвращался.

Но я не могу произнести этих слов. Потому что он прав. Я вернулся. Я здесь.

Мне хочется закрыть глаза и думать о Джеффе и Кристин.

Маме и папе.

Не Джеффе и Кристин. Маме и папе.

Я делаю легкий, дрожащий вдох. Мама была права. Я ни в коем случае не должен был сюда приходить.

Он больше, чем просто человек. И всегда был.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я.

– Я хочу умереть, – говорит он просто.

Я таращусь на него.

– Я не понимаю.

– Не понимаешь? – Он поднимает руки. – Разве ты не видишь? Разве ты не видишь, что со мной стало?

Я все еще не понимаю.

– Эта боль. Это мое испытание, Авраам. Эта агония. Это мое наказание за то, что отпустил тебя. А теперь ты вернулся.

Его руки падают, и он снова кладет ладонь поверх моей руки. И слегка ее сжимает.

Я гадаю, знает ли он, что его ладонь покоится точно над ожогом от плиты.

Может быть, знает. Мой отец ничего не делает просто так.

Если это сделано преднамеренно, то это ошибка. Это напоминание. Необходимое напоминание.

«Ты был так напуган». Моя рука превращается в сталь.

Мой отец все еще смотрит на меня, его глаза почти преследуют меня.

– Ты вернулся. Мой мальчик. Это знак. Дар. Ты здесь, чтобы прекратить мои страдания.

У меня уходит мгновение, чтобы понять, что он только что сказал. Шок приковывает меня к месту. Мое дыхание становится прерывистым.

– Что? – шепчу я.

– Твое предназначение здесь. Ты пришел, чтобы положить конец моим страданиям.

Всего мгновение назад я в самом деле обдумывал мысль задушить его подушкой.

Теперь же меня тошнит от этой мысли.

– Мои легкие пропитаны раком, – говорит он. – Это не потребует больших усилий.

Всего лишь твоя рука. Всего лишь на мгновение.

Не знаю, хочет ли он, чтобы я его задушил или сломал ему шею или чего-то еще, чего я даже не могу представить, но я вскакиваю с кресла и отшатываюсь от него.

– Нет.

– Да. «Так было суждено судьбой, чтобы Авраам покорился». Разве ты не видишь?

Я ничего не вижу. Я все вижу. Я яростно качаю головой.

– Нет.

– Мне так больно. – Его голос срывается. – Как ты можешь игнорировать такие страдания?

Время останавливается. Его слова ранят меня, словно тысяча кинжалов. Бьют, словно тысяча кулаков. Словно удар молнии. Вспышка огня.

– Как ты мог? – ору я. – Как ты мог игнорировать такие страдания? Ты хоть понимаешь, что ты со мной сделал? Ты хоть представляешь?

– Я воспитал тебя, – говорит он мягко, но теперь в его голосе слышна сила.

– Ты предал меня.

– Я создал тебя.

– Мне плевать. – Я все еще ору. Я бы хотел, чтобы здесь был папа, чтобы сдержать меня. – Ты мне не отец.

– Я твой отец. И я здесь потому, что ты подвел меня. И ты сделаешь это для меня.

Дверной замок щелкает. Джози просовывает голову в щель.

– У вас тут все в порядке?

– Нет, – говорю я.

– У нас все хорошо, Джози, – мягко говорит отец. – Мой сын расстроен. Сама понимаешь.

– Конечно, – шепчет она. Она исчезает. Дверь закрывается со щелчком.

Все всегда делают то, что он хочет.

– Сделай это сам, – говорю я хриплым шепотом. – Делай это сам.

– Ты знаешь, я не могу. Я хочу войти в царство вечности с чистой...

Я бью кулаком в стену.

– Я НЕ СТАНУ ЭТОГО ДЕЛАТЬ!

Боль поднимается от моего запястья. Хорошо. Она отрезвляет.

Я не знаю, что я здесь делаю. Я не знаю, чего я ожидал. В этой комнате нет завершения.

Я хватаюсь за дверную ручку.

– Пожалуйста, – произносит отец. Его голос снова срывается, и в этом я слышу боль, которую он, должно быть, испытывает. Несмотря ни на что, его боль задевает что-то внутри меня.

Отчасти это сочувствие. Отчасти нет.

Я знаю эту боль.

– Пожалуйста, – повторяет он, и его слова срываются на всхлип. – Сын мой.

Пожалуйста. Я умираю.

– Хорошо.

С этим я захлопываю за собой дверь и выхожу из здания.

* * *

Я срываюсь с парковки. Мне нужно убираться отсюда. Моя нога вдавливает педаль газа в пол. То-то Деклан обрадуется завтра, узнав, что сейчас я буквально срываю рычаг коробки передач, бешено переключая скорости.

Когда я достигаю знака остановки в конце улицы, я задыхаюсь. В машине невыносимо жарко.

Я прижимаюсь к обочине и включаю аварийные огни. Мне нужно взять себя в руки.

Я срываю через голову свитер. Тру лицо.

«Это не потребует больших усилий. Всего лишь твоя рука. Всего лишь на мгновение». Я не могу дышать. Это я чувствую удушье.