– Сейчас мне на все плевать.

Дверь хлопает позади нас. Мы одни на школьной парковке, хотя я уверен, что ненадолго. Всегда есть опоздавшие. Дождь удержал всех остальных внутри, и нам удается проскользнуть в машину Деклана незамеченными.

Эмма проскальзывает на переднее сидение и опускает рюкзак на пол.

– Это не то, что я ожидала. Это какая-то классическая модель?

– Да. Charger. Вся его гордость и радость. Он сам ее собрал. – И он отдал мне ключи как ни в чем не бывало.

Вина грызет меня. Деклан никогда бы не стал скрывать от меня чего-то подобного.

– Твой друг?

– Деклан. – Я поворачиваю ключ, чтобы завести мотор и включить отопление.

Дождь наполнил воздух прохладой. От нашего дыхания запотевают стекла.

– А та девушка... его девушка?

– Джульетта. Да.

Эмма достает новый платочек из пачки, затем опускает козырек. Должно быть, она ожидала увидеть зеркало, но его там нет. Она захлопывает козырек и включает фронтальную камеру на телефоне. Она морщится своему отражению и выключает телефон.

– Ты сказал, они встретились, переписываясь друг с другом?

– Вроде того. – Это похоже на преднамеренное увиливание от всей этой истории насчет поплакаться в мою жилетку, но я могу подыграть ей. – Дек попал в неприятности в прошлом году, – говорю я. – Ему пришлось отрабатывать на общественных работах на кладбище. Джульетта писала письма своей погибшей матери, и он начал отвечать ей.

Эмма поворачивается ко мне, выпучив глаза.

– Типа, притворяясь ее мамой?

– Нет! Нет, вовсе не в этом смысле. Просто... ответил ей и написал о том, что знает, каково это терять близкого человека. – Я медлю. – Его сестра погибла, когда нам было тринадцать лет. Его отец был пьян и разбил машину.

– Вау. – Эмма сминает платок в кулаке и таращится на лобовое стекло. – Каждый раз, когда я начинаю жалеть себя, я осознаю, что есть люди, которым еще хуже. И тогда я чувствую себя настоящей сволочью. – Еще одна слеза скатывается по ее щеке. – А потом я чувствую обиду, и чувствую себя еще большей сволочью, за то, что обижаюсь.

– Жизнь – не соревнование.

– Мои родители разводятся. Они не мертвы. Нет никакого соревнования.

Я резко поворачиваю голову. После всех пролитых слез, она так запросто бросает эти слова.

– Они – что?

– Разводятся. Я не хочу об этом говорить.

– Погоди. Что слу...

– Я же сказала, что не хочу об этом говорить.

Кажется неправильным оставлять эту тему висеть невысказанной.

– Ты только узнала этим утром?

– В субботу вечером.

– В субботу вечером, – выдыхаю я. Мне приходится отвести взгляд. – После?

– После того, как ты сказал мне уйти? Да. После этого.

Эти слова бьют меня с прицельной точностью. Сегодня я в контрах с любым встретившимся мне человеком.

– Я не... я не прогонял тебя, Эмма.

– Ты не говорил мне, что твои родители темнокожие.

Комментарий бьет меня под дых. Почти невозможно разгадать тон ее голоса, потому что он полон эмоций от других вещей. Я не уверен, обвинение это или вопрос.

В то время, как мое усыновление усмирило что-то внутри меня, иногда мне кажется, что оно вызвало массу негодования у окружающих. Будучи приемным ребенком, я был лишь временным ребенком, навязанным им соцопекой. Но как усыновленный ребенок, я был выбран ими.

Я помню как однажды вечером я делал домашнее задание, а Джефф и Кристин пригласили одну пару на ужин. Они упомянули, как они волнуются перед усыновлением.

Они, вероятно, не знали, что я мог их слышать... а может, и знали. Но услышать эти слова, знать, что я был желанным – это был сильный момент.

Мужчина, который пришел на ужин, спросил: «Разве не было темнокожих детей для усыновления?» И это тоже был сильный момент.

Они не знают, что я подслушивал. Я помню их ответ о том, что я был ребенком и что это все, что имело значение. Я был ребенком, который нуждался в них, конкретно в тот самый момент. Эти слова засели в памяти еще глубже. В то время я был слишком смущен, чтобы затронуть эту тему. Слишком обеспокоен, чтобы упоминать об этом, как будто этот комментарий был необходимым напоминанием, и усыновление могло сорваться.

Но это случилось. И они никогда больше не приглашали ту пару на ужин.

Уверен, тот человек был не единственным, кого удивляла наша семья.

Дверь школы распахивается, и выходит женщина, спеша под дождем, держа над головой книгу.

Искорка страха зарождается у меня в груди. Я никогда раньше не прогуливал занятия.

В то же время в темном уголке моего сознания зарождается любопытство по поводу того, что бы произошло, если бы меня обнаружили.

– Мы не можем здесь сидеть, – говорю я. – Ты не против, если я поеду?

Эмма пристегивает ремень, что, как я понимаю, служит достаточным ответом.

– Ты умеешь ездить на сцеплении?

– Да. – Я придавливаю сцепление к полу и завожу мотор. Официально, Джефф научил меня водить, но я провел гораздо больше часов за рулем с Деком. Я всегда беспокоился, что сорву сцепление или вырву коробку передач, но Дек на удивление спокоен насчет своей машины. По крайней мере, со мной.

Мы выезжаем на Главное Шоссе, дворники скользят по лобовому стеклу туда – сюда.

– Я не хотела тебя обидеть, – говорит Эмма. – Своим вопросом.

– Ты не обидела. – Я делаю паузу. – И это был не вопрос.

– Когда твоя мама открыла дверь, я подумала, что, может быть, ошиблась домом.

Я почти извиняюсь, но потом гадаю, уместно ли это.

– Я никогда не уверен, как объяснить.

Ее голос становится осторожным.

– Ты не упомянул этого, когда рассказывал мне о том, как тебя усыновили.

Я рад, что сижу за рулем, и что извивающаяся дорога занимает значительную часть моего внимания. Не знаю, как ее истерика вдруг превратилась в разговор обо мне, но это кажется несправедливым.

– Я не думаю об этом, пока люди не узнают об этом и начинают докапываться до меня по этому поводу.

Шокированное молчание наполняет машину, и я осознаю, что только что сказал.

– Ты поэтому носишь толстовки? – спрашивает Эмма. – Потому что ты белый?

– Нет. – Я потрясенно смотрю на нее. Никто никогда не спрашивал подобного. Я никогда не задумывался об этом. Я гадаю, думают ли другие люди так же. – Меня не смущает то, что мы не похожи.

Сила ее мыслей могла бы, наверное, управлять этой машиной.

– Для тебя это болезненный момент?

Я не могу понять по ее тону, осуждает она меня или жалеет.

– Нет. – Никогда еще я не был так благодарен за дождливый день и дорогу, которая требует моего внимания. – Все дело в том, что подобные вопросы возникают на каждом шагу. Знаешь, когда я был ребенком и гулял где-нибудь с Джеффом, меня постоянно останавливали люди и спрашивали, все ли у меня хорошо. Мой отец – мой биологический отец – истязал меня каждый божий день, и все думали, что он замечательный отец. Его никогда не подвергали сомнению. Джефф – самый милый человек, которого можно встретить, и люди останавливали нас в продуктовом магазине и спрашивали, все ли со мной в порядке. Как будто, это он собирался навредить мне.

Эмма таращится на меня.

– Я... прости. Я не знаю, что сказать.

– Ты не должна извиняться. Дело не в тебе. Дело во всех.

– А тот другой мальчик... с которым ты дрался. Кто он?

Каждый раз, как я вспоминаю об этом, мои плечи напрягаются.

– Мэтью. Он на опеке. Живет с нами всего несколько дней.

– Так... что он...

– Перестань. – Я бросаю на нее короткий взгляд. Весь этот разговор подстегивает меня, а я и так уже был на пределе этим утром. – Я рад отвлечь тебя разговором, если это то, что тебе действительно нужно, но это ты рыдала у меня на груди в коридоре.

Ее глаза широко распахиваются от удивления, но затем она поворачивается к окну.

Явный отказ говорить.

– Если не хочешь со мной разговаривать, зачем залезла в машину?

Эмма поворачивается, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Ладно. У тебя есть какая-нибудь хорошая, обнадеживающая цитата из Библии о разводе?

Ее слова – словно направленное на меня заряженное ружье. Я не могу говорить.

Эмма тоже молчит. Она, кажется, даже не понимает, какую весомость имеют ее слова.

Несколько миль мы едем молча. Уязвимость и стыд сменяет гнев, который наполняет салон машины.

– Чего ты от меня хочешь? – наконец спрашиваю я.

– Я не хочу говорить о своих родителях.

Я бросаю на нее взгляд. Она все еще смотрит в окно. Руки скрещены на груди.

Я уже чувствую себя закрытым ото всех людей в моей жизни, но это кажется преднамеренным. Я рассказал ей о сообщениях моего отца. С ней я чувствовал себя в безопасности.

Я думал, что она тоже чувствует себя в безопасности со мной.

Я стараюсь стряхнуть с себя наваждение. Я облажался. Я стискиваю челюсти.

– В смысле, ты хочешь, чтобы я ехал дальше?

– Просто отвези меня обратно в школу.

– Ладно.

– Ладно.

Дождь прекращается, когда я заезжаю на парковочное место. Нам приходится припарковаться далеко сзади, потому что большинство парковочных мест теперь занято студентами.

Выбравшись из машины, Эмма направляется к главному входу.

Я иду к боковому.

Я ее не останавливаю. Она не останавливает меня.

Мы идем каждый своим путем.

И каким-то образом я чувствую, что проблем навалилось еще больше, чем было до того.