Глава 18 Рев

Время снова после полуночи.

И я снова не сплю.

В доме повисла тишина, но это обманчивая тишина. Никто не спит. Джефф и Кристин разговаривают, их голоса приглушенным гулом доносятся из коридора. Дверь в комнату Мэтью закрылась некоторое время назад, но я знаю – просто знаю – что он не спит.

Моя челюсть начала болеть чуть сильнее, но я рад этой боли. Когда я был ребенком, мой отец всегда говорил, что боль это зло, покидающее тело, и сейчас я нахожу в этом некоторое утешение.

Я не разговаривал с Джеффом и Кристин. После того, как они отвели Мэтью в дом, я отправился прямо к себе в комнату, пока они заботились о нем на кухне.

У него не было ножа. Я напал на него просто так, а у него не было ножа.

Я не могу видеть его. Я не хочу смотреть ему в лицо. Я сказал, что не стану доставать его, а потом напал на него.

«Ты был так сильно искушен?» Слова из сообщения моего отца преследуют меня. Меня соблазнили? Кто меня искушает? Я чувствую это давление, удовлетворить каждого, но не могу этого сделать. Все так запутано.

Я продолжаю прокручивать в уме тот момент под дождем в темноте, когда я знал, что могу навредить ему. Интересно, знает ли об этом Мэтью. Мог ли он это почувствовать.

А также все это произошло на глазах у Эммы.

Стыд прочно осёл у меня в животе, темным и скребущим чувством, которое никак не оставит меня в покое.

Мне нужно извиниться. Я не знаю, как извиниться за то, кто я таков.

Кто-то стучит в мою дверь. Звук очень мягкий, поэтому я думаю, что это Кристин.

– Заходи.

Я ошибся, это Джефф. Его фигура заполняет дверной проем, оставляя позади него темноту и тени.

– Я думал, ты уже спишь, – говорит он.

Я качаю головой и изучаю покрывало на своей кровати. Я даже не ложился. В последнее время сон превратился в неуловимое существо.

– Можно мне присесть? – спрашивает он.

– Да.

Он садится на стул у письменного стола и разворачивает его лицом ко мне.

– Приличный синяк. – И прежде, чем я успеваю что – Либо ответить, он поворачивает голову и кричит в сторону коридора: – Эй, Крис, ему нужен пакет со льдом.

Я стискиваю челюсти, но это больно, так что я заставляю себя расслабиться.

– Мне не нужен лед.

– Уж поверь мне.

Кристин появляется в дверях с упаковкой льда, обернутого полотенцем. Она бросает на меня быстрый взгляд и меняется в лице.

– Ох, Рев, ты должен был сказать. Мы все это время разговаривали, и я даже не подумала...

– Я в порядке. Все нормально.

Она входит в комнату и садится рядом со мной, затем прикладывает пакет льда к моему лицу.

– Я даже не думала, что он так сильно тебя ударил.

– Перестань. – Я отвожу ее руку и сам держу лед у синяка. Я не хочу, но иначе она снова возьмет его. – Я в порядке.

Она кладет руку мне на плечо.

– Ты не в порядке.

Я замираю. Я не знаю, что это значит.

Мое дыхание учащается.

– Мы не хотели, чтобы это произошло, – говорит она тихо. – Когда мы сказали Бонни, что будем рады, если Мэтью останется с нами, думаю, мы не задумывались о том, что это будет значить для тебя.

Мне требуется достаточно много времени, чтобы осмыслить эти слова.

Они здесь не для того, чтобы орать на меня.

Они не злятся.

В каком-то смысле, это даже хуже.

Я опускаю лед.

– Перестань. Пожалуйста.

– Рев...

– Я напал на него. Разве вы не понимаете? Я причинил ему вред.

– Ты не причинил ему вреда. – Кристин склоняется ко мне. Ее голос такой ласковый. – Ты не дал ему навредить тебе. Ты не дал ему сбежать... что могло быть гораздо хуже.

Они не смогут представить это по-другому. Я знаю, что я сделал. Я знаю, что я чувствовал.

– Рев. Милый. – Она обнимает меня рукой за плечи. – Ты не...

– Я это сделал. – Я отодвигаюсь от нее. Это движение полно страха и ярости, и я тут же жалею об этом.

Я обхватываю себя руками.

– Прости. Прости. – У меня срывается голос, и я ожидаю, что Джефф схватит меня, чтобы защитить Кристин.

Он этого не делает. Он пододвигает стул ближе ко мне.

– Рев. Посмотри на меня.

Я не хочу на него смотреть, но он говорит тем тоном, который не терпит возражений. Глубоким и твердым. Я смотрю на него и встречаюсь с ним взглядом.

– Ты не причинил ему вреда, – говорит Джефф. – Слышишь меня? Ты не причинил ему вреда. С ним все в порядке.

– Я сделал больно маме...

– Ты не сделал мне больно. – Кристин снова двигается ко мне, и я вскидываю руку.

– Не надо. – Я не могу сейчас смотреть на них. Я ни на что не могу смотреть. – Пожалуйста. Не надо.

– Ладно. – Но она не двигается с кровати.

Мы все сидим в полнейшей тишине, нарушаемой только моим прерывистым дыханием.

Но они сидят, не оставляя меня одного.

Я не могу больше один справляться со всем этим.

У меня уходит три попытки, чтобы выдавить из себя слова.

– Вы знаете, где мой отец?

– Нет, – говорит Джефф. Он еще ближе подкатывает стул к кровати, но не настолько близко, чтобы расстояние между нами казалось угрожающим. – Хочешь, чтобы я это выяснил?

Я поднимаю на него взгляд.

– Ты можешь это сделать?

– Возможно. – Он делает паузу. – Можно мне узнать, зачем?

Я вдыхаю, чтобы рассказать им о письме. И о сообщениях.

Но не могу. Это кажется таким большим предательством.

Но если я буду знать, где мой отец, я смогу судить, представляет ли он угрозу. Он может быть на другом конце страны. В тюрьме. У него может быть другой ребенок.

От этой мысли у меня леденеет кровь.

– Я просто хочу знать. – Мой голос сломлен, слова проталкиваются из легких, которые отказываются работать. Я чувствую себя измотанным и измученным. Все, что удерживает меня прямо – это застывшая кровь в моих венах. – Мне просто нужно знать.

Ладно?

– Хорошо. – Джефф делает паузу и его глаза полны тревоги. – Рев... ты можешь говорить о своем отце. В этом нет ничего плохого. Ты ведь знаешь? Это нормально.

Нет, это не нормально.

– Я не хочу о нем говорить.

Я знаю, что это звучит безумно. Я ведь сам его упомянул.

Но нельзя просто задать в Гугл «Роберт Эллис» и надеяться найти правильного человека. С тем же успехом его могли бы звать Джон Смит или Джейк Бейкер.

– Хочешь поговорить об Эмме? – спрашивает Кристин.

Хмм. Хочу ли я поговорить о том, как полностью потерял контроль и атаковал Мэтью у нее на глазах? О том, что никогда не смогу больше доверять себе в ее окружении?

Я качаю головой.

– Рев, мне нужно, чтобы ты честно мне ответил, – произносит Джефф. – Стоит ли мне позвонить Бонни и попросить ее начать подыскивать Мэтью другой дом?

Я моргаю и таращусь на него.

– Ты хочешь найти ему новый дом?

– Нет. Не хочу. Думаю, ему нужно время, чтобы понять, что он может нам доверять. Но я немедленно ей позвоню, если это доставляет тебе слишком много неудобств.

– Нет... – Я качаю головой. – Это не то, что я имел в виду. Я это сделал. Ты должен был знать, что я это сделаю.

Джефф выпрямляется на стуле и смотрит на меня в замешательстве.

– Рев. – Его голос едва слышен. – Не понимаю, что, по твоему мнению, ты сделал.

– Я превращаюсь в своего отца. Я все жду, когда это случится. Я читал о цикле жестокого обращения, и о том, что определенные черты поведения заложены в генетическом коде. – Я крепко обнимаю себя руками, как будто мне физически необходимо держать себя в руках. – Это все равно, что Дек клянется, что никогда больше не притронется к алкоголю. Каким-то образом мне нужно с этим справиться. Потому что я не знаю, как все начинается, и не буду знать, как остановиться.

Они молчат, и я снова прожигаю взглядом покрывало, и не знаю, хочу ли поднимать взгляд, чтобы увидеть их выражения лиц. Я обсуждал это с Декланом, но ни разу с ними.

Я думаю о той вспышке в моем сознании, когда я прижал Мэтью в траве. О том, что я мог сломать ему шею.

Или о том, как слова моего отца проникли в мой мозг, пробудив давно дремавшие мысли.

Может быть, он прав.

Может, это меня нужно отправить в колонию для несовершеннолетних. Запереть там, где я никому не смогу причинить вреда.

Джефф придвигается чуть ближе и кладет ладонь мне на колено. У меня перехватывает дыхание, но я не отодвигаюсь, и он никак на это не реагирует.

– Ты сказал, что знаешь о цикле насилия, – говорит он. – Что ты знаешь?

Его тон очень деловой. Не провоцирующий. Просто вопрос. Его голос учителя.

– Я знаю, что дети, подвергшиеся насилию, сами становятся жестокими.

– Не всегда, Рев.

– Почти всегда.

– Знаешь почему? Дело не только в генетике.

Я медлю.

– Я знаю, что это имеет отношение к тому, что в детстве твой мозг дает сбой, и к тому, что в итоге ты не умеешь правильно справляться с эмоциями.

– Да. В некотором роде. На самом базовом уровне происходит расстройство привязанности, когда ребенок не развивает в себе нормальную связь с опекуном, будь то из-за пренебрежения или отречения или насилия. Ты мог видеть это у некоторых детей, которые бывали здесь. Некоторые из этих детей никогда не учились доверять.

Он прав. Я это видел. Я помню маленького мальчика, который никогда не плакал, потому что никто никогда не отвечал на его плач. Ему было три года, и он не умел говорить.

К тому времени, как его мать избавилась от зависимости, он болтал без умолку и любил напевать алфавит. Когда она снова получила опеку, Кристин навещала их каждый день в течение месяца.

Джефф разводит руками.

– На самом деле, у маленьких детей довольно простые потребности. Если они голодны, их нужно покормить. Если им грустно, их нужно приласкать. Если им больно, о них нужно позаботиться. Это основа доверительных отношений между ними и взрослыми.

Но если нет никого, кто бы делал все это, или если все эти вещи отсутствуют, то этим детям начинает не хватать важных деталей для построения своей личности. – Он делает паузу. – Или же, если ответ на эти потребности отрицательный, а не просто пренебрежительный, ребенок начинает изучать неверные ответы сам по себе. Так например, если ребенок просит еду, а ответом служит пощечина, ребенок начинает воспринимать это как причину и следствие.

Мое дыхание стало едва слышимым, знакомое напряжение сковало плечи.

Не знаю, могу ли я продолжать говорить об этом. Не знаю, могу ли я остановиться.