Глава 14 Рев

До того дня, как я семилетним впервые попал в дом Джеффа и Кристин, никто никогда раньше не заботился обо мне, кроме моего отца. Люди спрашивали меня, почему я не заявил о нем раньше, и мне этот вопрос казался таким странным. Как можно заявить на кого-то за что-то, что ты всю свою жизнь считал правильным?

Мой отец не был глуп. Теперь я это знаю. Я не имел никакого понятия о школе до тех пор, пока не стал жить у Джеффа и Кристин – до этого момента мой отец обучал меня на дому. Иногда я гадаю, стал бы учитель сообщать что-то полиции, но сомневаюсь в этом.

У моего отца была та странная харизма, которая заставляла людей полюбить его. Он был почитаем и уважаем как служитель Господа. Я не осознавал этого в то время, но его церковь была воплощением того, что люди называют организованной религией. Мы следовали Библии, мы верили в Бога, но на самом деле принадлежали церкви моего отца – и к тому времени это все, что я знал. Все, чем я жил, было по его интерпретации. Любой, кто этого не придерживался, был грешником – или того хуже.

Я помню, как сидел на церковной скамье впереди церкви, в то время, как он проповедовал о том, как быть отцом и о том, что дисциплина является истинным проявлением любви. Пожилая женщина склонилась к моему уху и прошептала: «Ты так благословенен».

Я ей поверил. Независимо от того, что мой отец делал со мной, он утверждал, что это приближает нас к Богу. И моим долгом было приветствовать это.

Когда мой отец поднес мою кожу к газовой горелке на плите и сломал мне руку, я с криком выбежал из дома. Меня увидел сосед и спросил, в чем дело – и моему отцу почти что удалось выкрутиться из ситуации. Я стоял там с вывернутой рукой и рвотой на рубашке, а мой отец говорил о том, как простуда настолько меня дезориентировала, что я упал с лестницы. В какой-то момент сосед, должно быть, не поверил ему – а может быть, я просто выглядел очень жалко. Мои воспоминания слишком туманны – должно быть, это некое сочетание боли и голода, которое я чувствовал тогда, смешанных с ужасом в ожидании того, что кто-то из них перейдет к более решительным действиям.

Дело вот в чем: в то время я стыдился побега. Я не хотел, чтобы меня забрали.

И все же это произошло. Меня отвезли в больницу, место, где я никогда не бывал раньше. Я ничего не знал о докторах, медсестрах, прививках или рентгене. Я помню иглы и людей, которые меня держали. В то время я готов был отдать все на свете, только бы вернуться в «безопасность» к своему отцу. Я помню, как кричал об этом. Уверен, они меня усмирили.

На следующий день социальный работник оставила меня с Джеффом и Кристин, которые не могли бы быть более милыми и приветливыми. Кристин почти всегда пахнет пирогами или печеньем, и никто не может противостоять ее ласке.

Впрочем, я смог. Сперва. Я думал, что попал в ад. Мой отец учил меня, что темнокожие люди – посланники дьявола.

Я ему верил.

Как только они повернулись ко мне спиной, я сбежал.

Я очутился в доме Деклана, потому что задняя дверь была открыта. Его мама занималась в саду, повернувшись ко мне спиной. Я прокрался в дом, нашел спальню и спрятался в шкафу позади огромного ящика с Лего.

Я был хорош в прятках.

Меня нашел Деклан. Я помню луч света, когда он открыл шкаф. Ощущение паники, сковавшее мне грудь. Удивление на его лице. Нам было по семь лет.

Деклан сказал: «Привет. Хочешь поиграть?» Я никогда раньше не играл с другими детьми. У меня никогда не было игрушек.

«Я не знаю, как», – прошептал я.

«Это легко. Я тебе покажу».

И с этими словами он начал строить.

* * *

Я нахожу Мэтью в его новой спальне, сидящим на идеально застеленной кровати.

Джефф подобрал серое постельное белье и голубое покрывало. Новый стол с лампой стоит у стены рядом с кроватью. Все пахнет свежестью и чистотой – не то, чтобы в комнате раньше плохо пахло. Но теперь это запах ткани и мебели, а не детского порошка.

На тумбочке рядом с ним лежит книга, но Мэтью не читает. Он пялится в окно на дождь.

Я останавливаюсь на пороге комнаты, но дальше не иду.

– Привет.

Он на меня не смотрит, но в его позе появляется некое напряжение.

Я не такой, как Деклан. Я не знаю, как себя вести.

Я призываю себя не быть таким слабаком.

– Можно мне войти?

Он ничего не отвечает.

Я хмурюсь и стараюсь не показывать раздражения в голосе.

– Если не хочешь, чтобы я входил, просто скажи.

Мэтью ничего не говорит. Мне не хочется давить на него, но придется, или мы навечно будет заперты в этой молчаливой неловкости.

Я прохожу в комнату, и он едва заметно двигается в сторону, буквально на долю миллиметра. Едва заметное, но явно оборонительное движение.

Единственный стул в комнате стоит у стола рядом с кроватью. Я не хочу так сильно давить на Мэтью, так что вместо этого сажусь на пол, прислонившись к стене. Напротив двери. Он может выйти, если захочет.

Я ничего не говорю. Он тоже молчит.

Между нами нет ножа, но эта ситуация похожа на ту ночь. Противостояние.

Синяки на его лице и шее приобрели желтоватый оттенок по краям и большая часть отека спала.

– Ты в самом деле начал драку? – спрашиваю я.

Никакого ответа. Дождь барабанит по дому, подчеркивая его молчание.

– Я так не думаю, – говорю я.

Это привлекает его внимание. Едва уловимое движение, но его взгляд переключается на меня.

– Если бы ты был тем типом парней, которые первыми начинают драку, ты бы ее уже начал. – Я делаю паузу. – Кто-то застал тебя врасплох и избил?

Его выражение лица совершенно непроницаемо, но я чувствую, что он изучает меня.

Я пожимаю плечами.

– Эти следы на твоей шее очень напоминают отпечатки пальцев.

Его рука тянется к горлу.

Я стараюсь говорить мягко.

– Зачем ты убедил всех в том, что это ты начал драку? Кристин сказала, что ты рисковал быть отправленным в колонию для несовершеннолетних.

– В колонии было бы лучше. – Его голос хриплый и очень тихий.

Я изумленно поднимаю брови.

– Лучше, чем здесь?

Он качает головой, едва заметно. Он говорит так, будто не уверен, что хочет говорить.

– Лучше, чем там.

Мы снова погружаемся в тишину. Снаружи раздается громкий раскат грома, и он подскакивает. Гроза пришла так неожиданно, и послеполуденное солнце исчезло. Мэтью обхватывает живот руками.

– Хочешь, чтобы я ушел? – спрашиваю я.

Он не отвечает.

В то же мгновение я вспоминаю письма отца, которые остались без ответа в моем ящике. Может быть, Мэтью не знает, как мне ответить, точно так же, как я не знаю, как ответить своему отцу.

Сидеть здесь и допрашивать его внезапно кажется самым ужасным проявлением жестокости.

– Все в порядке, – говорю я. – Я уйду.

Он меня не останавливает. Я иду по коридору в свою спальню и падаю на кровать.

Это был самый утомительный день, а сейчас только середина вечера. Мой телефон вспыхивает на прикроватной тумбочке, и по цвету вспыхнувшей иконки я уже могу сказать, что это сообщение.

Я даже не хочу смотреть.

Я должен посмотреть.

Просто что-то из школы.

Когда я снова опускаю телефон, то замечаю, что Мэтью стоит у входа. Он цепляется за дверную раму, словно тень.

Я стараюсь вести себя так, будто это не самая странная вещь на свете.

– Как дела?

– А ты тот самый тип?

Я медлю.

– Какой тип?

– Тот тип парней, которые начинают драку?

– Нет.

Он размышляет об этом с минуту.

– Ладно.

Затем он разворачивается и снова исчезает в коридоре.