– Логичное предположение, – повторяет Грейсон. – Тогда, то, что вы патологическая лгунья, это тоже логическое предположение?

Он хочет заманить меня в ловушку. Вызвать реакцию. Я выпрямляюсь, стараясь не обращать внимания на боль в пояснице. Грейсон хмурится. Недостаточно, для выражения беспокойства, но лишь слегка, чтобы показать, что он замечает мой дискомфорт.

– Вы чувствуете, что я солгала? – Спрашиваю я.

– Нет, – говорит он. – Я не думаю, что вы лжете пациентам. Я думаю, вы лжете самой себе. Особенно о страхах.

Я говорю тихо и бесстрастно.

– Это суровая оценка. Даже если так, то мы все в какой-то степени лжем себе. Так разум нас защищает. Если бы мы осознали, насколько мы незначительны, ну, – смеюсь я, – тогда мы могли бы потерять волю к жизни.

– Потерять волю к жизни. Интересно. – Он подается вперед, глядя на меня, как на паззл. Он любит паззлы.

Я еще глубже вжимаюсь в кресло. Прикасаюсь ко лбу, желая избавиться от внезапной боли.

– Вы много думали о предстоящем суде? – перевожу я тему.

– От чего вы пытаетесь защититься?

– Что?

– Вы сказали, что ложь себе – это защитный механизм. Я хочу знать, чего вы так стараетесь избежать. От чего вам нужна защита?

Я хватаюсь за подлокотники и приподнимаюсь, чтобы встать.

– Я не играю в ваши игры, Грейсон. Мое терпение вышло.

– Кто вас обидел? – он поднимается со своего места так быстро, что я отшатываюсь, в то время как его цепи натягиваются.

Я смотрю на столешницу, под которой скрывается тревожная кнопка. Грейсон следит за моим взглядом, затем смотрит на меня.

– Вперед, давайте. Нажмите на нее, – подначивает он.

Я поднимаю подбородок, успокаивая дыхание.

– Если я это сделаю, то это будет наша последняя сессия.

Уныние наполняет его глаза прежде, чем он успевает скрыть выражение лица. Я напоминаю себе, что это не настоящая эмоция, он умелый манипулятор.

Он доказывает это, когда отступает и трет шею.

– Я буду скучать по нашему общению, доктор Нобл. Вы мне помогаете.

Хотите знать, когда вам лгут? Следите за жестами: дернуть за ухо, прикоснуться к волосам. Потереть шею. Только с Грейсоном я не решила, лжет ли он о моей помощи ему или что он будет скучать по нашему общению – скучать по мне.

– Вы хотите, чтобы я поверила, что вы сделали это не специально?

Он пытается изобразить смущенное лицо, но не может долго удерживать его. Он расплывается в улыбке, на щеке появляется ямочка. Мои ноги начинают дрожать от его чар.

– Может, я хочу, чтобы вы спросили, какая часть всего этого правда.

– Миссия выполнена. Если вы намеренно решили манипулировать этими сеансами, то видимо хотите умереть. Я еще раз вас спрашиваю, это игра? Ваша последняя выходка перед казнью? Вы намеренно тратите мое время, потому что ваше уже вышло?

Он сжимает кулаки так крепко, что цепи начинают дрожать, под комбинезоном вздуваются напряженные мускулы. Я чувствую, как на него накатывает гнев. Это первая настоящая реакция, свидетелем которой я стала – настоящая эмоция.

Я его напугала.

– Вы – не игра, – говорит он сквозь зубы.

Я втягиваю воздух.

– Меня учили распознавать ложь. Возможно, вы искусны в обмане, но я умею его обнаруживать, Грейсон. Я хочу знать правду.

– Ложь вам не принесет мне пользы. Я хочу, чтобы вы познали истину.

То, как он говорит… сама фраза «познать истину». Он не просто хочет, чтобы я узнала ее, он умышленно подобрал такие слова. Я чувствую покалывание.

– Вам нравилось заставлять жертв страдать? Вам нравилось пытать их, убивать? – Я подбираю слова столь же тщательно. Мне нужно понять, садист он или это лишь маска. Теперь, когда он ослабил щиты, я могу легче считать его ответ.

– Да, – признается он. – Мне понравилось. Ни капли вины.

Я, наконец, выдыхаю.

– Вы не можете чувствовать вину или сожаление, если получаете удовольствие от страданий и боли других. Вы получаете удовольствие? Возбуждаетесь, наблюдая, как ваши жертвы страдают? Достигаете сексуального удовлетворения и разрядки?

На лице его отражается чистый экстаз, в глаза подергиваются дымкой, словно он вспоминает, что чувствовал. Когда взгляд снова обрел осмысленность, а яркие голубые глаза устремляются на меня, интенсивность взгляда пронзает меня до самой глубины и вызывает пульсирующую боль, от которой мои бедра сжимаются.

– Это несправедливо, что вы знаете мои секреты, – говорит он, – в то время как я ваши – нет.

– Это признание? – не позволяю перевести тему я.

Он один раз кивает в подтверждение.

– Таким я родился. Потратил годы, пытаясь понять, почему. Потом мне стало скучно, а потом я устал. Сейчас важно лишь то, на что я решаю направить свою… садистскую природу. Если вы так это называете.

Я поднимаю голову, стиснув зубы.

– Именно так. Вы заблуждаетесь, если считаете, что можете использовать садизм во благо.

Что вы герой, использующий свое расстройство для наказания виновных. Это не так, Грейсон. Вы не можете быть судьей, присяжными и палачом.

– И все же так и есть, – говорит он, опускаясь в кресло. – Это просто выбор – принять то, кем мы являемся. То же самое можно сказать и о вас. Вы используете свою болезнь в общении с пациентами.

Леденящая волна страха лишает меня дыхания.

– Вот почему я здесь, – продолжает он. – Вот почему тогда в приемной вы выбрали меня, а не придурка, пускающего слюни. Вы сделали выбор. Тот, который выгоднее для вас. Просто признайте это. Признайте, что родились такой же свободной, как и я, чтобы мы могли закончить с этими бессмысленными разговорами и узнать, на что мы действительно способны.

Я отступаю, увеличивая расстояние между нами, чтобы при следующем вздохе не почувствовать его запах.

– Чего вы хотите? – Простой вопрос, но ответ расставит все по местам.

Его стальной взгляд фокусируется на мне.

– Я хочу жить. И я хочу тебя.

Время останавливается. Именно честность, которую я прочла в его глазах, не позволяет мне разорвать этот мучительный момент. Я знаю, что становлюсь частью его расстройства. Я его единственная связь с внешним миром, но я отказываюсь ее разрывать. Я могу это использовать. Этично ли это? Нет, совсем нет. Но такого как Грейсон больше не существует. У меня больше не будет такой возможности.

Я откидываю челку с глаз и снимаю очки.

– В вашей ситуации может быть только один выход. Поскольку вы очень цените выбор, я предлагаю выбирать с умом. – Я разрываю связь, повернувшись к письменному столу и беря блокнот. – Симфорофилия. Вы знаете этот термин?

– Парафилия – это сексуальное отклонение. – Он ухмыляется, но взгляд его глаз остается выжидающим. – Я сделал домашнее задание перед нашей первой встречей. Считаете, что у меня отклонение? Ничего нового.

Я приподнимаю бровь.

– Но конкретно ваше отклонение очень даже новое, – возражаю я. – По теме симфорофилии нет никаких эмпирических исследований. – Отчасти поэтому я не прекращаю сеансы. Документация на основании подтвержденного случая будет первой в своем роде и единственным исследованием, в котором фигурирует серийный убийца. Другие причины – личная мотивация.

– Я чувствую ваше волнение, – говорит Грейсон, растягивая губы в улыбке. – Или это возбуждение? – Он втягивает воздух, заставляя меня краснеть.

Я облизываю губы и открываю блокнот.

– Широкое определение простое: вы испытываете сексуальное удовлетворение от инсценировки катастроф. Однако это слишком просто. Конкретно ваше отклонение – это садистская симфорофилия. Мы собираемся копнуть глубже и выяснить, почему вы обратились к театральной психодраме вместо того, чтобы поджигать или устраивать дорожные аварии. И ваша виктимология... Ваш процесс выбора жертвы является ключевым моментом.

Большинство психопатов испытывают облегчение, когда, наконец, получают объяснение, почему они такие, какие они есть, даже если они восстают против лечения.

Только не Грейсон. Опущенные краешки рта и поднятые брови говорят о недовольстве.

– Вы не согласны с диагнозом?

В повисшей тишине слышно его ровное дыхание.

– У каждого замка есть ключ.

Я хмурюсь.

– Это метафора.

Его рот сжимается в твердую линию. Он больше ничего не скажет. Я решаю, что на этом достаточно, и заканчиваю сеанс. Я пересекла комнату и открыла дверь, чтобы позвать офицера.

Я жду в приемной, пока Грейсона отстегивают от напольных кандалов и надевают наручники, чтобы перевезти обратно в Котсворт. Это утомительный и шумный процесс, который вызывают у меня вспышку раздражения каждый раз, когда звенят цепи и щелкают замки.

Когда он готов, сотрудник тюрьмы сопровождает его к другим вооруженным офицерам в комнате ожидания. Проходя мимо, Грейсон касается моей руки. Просто легкое поглаживание, которое можно было бы принять за случайность, но от прямого контакта кожу в точке соприкосновения жжет огнем. Удар пальца по ладони достаточно силен, чтобы овладеть всеми моими чувствами.

Это не было случайностью.

Я закрываю дверь и накрываю ладонью место, которого он коснулся.