Глава 27
ТЬМА
ЛОНДОН
Как только я прихожу в себя, меня мгновенно охватывает паника.
Я не открываю глаза. Я держу их сомкнутыми, моля вернуть это мирное забвение – это блаженное ничто. Но так же, как он украл мой мир, так же он возвращает меня в реальность, помахав нюхательной солью у меня под носом.
Я отворачиваюсь, все еще сонная.
– Почему я не могу пошевелиться?
У меня хриплый голос, горло болит, а шея ноет. По животу прокатывается волна тошноты. Я не могу двигать головой без боли в плечах.
– Ты душил меня. Почему ты просто не убил меня?
Я слышу царапающий звук, и, когда я осмеливаюсь открыть глаза, вижу сидящего рядом со мной Грейсона.
По мере того, как проясняется зрение, проясняются и остальные мои чувства. Мы на веранде, с гор доносится бодрящий вечерний воздух. Сияние задрапированных светильников заполняет пространство, отгоняя темноту. В нос ударяет запах еды, от голода у меня текут слюнки и сжимается живот. Затем я замечаю отсутствие чувствительности в конечностях, и немею от страха.
– Изначально я не задумывал использовать веревку, – говорит Грейсон, беря стакан с водой. – Но не мог устоять.
Я смотрю вниз. Я связана толстой черной веревкой. Она проходит через все тело и врезается в кожу. А еще на мне это чертово платье.
– Сдерживаемая своими собственными установками, – продолжает он. – Своими собственными ограничениями. Как ты избавишься от сковывающих тебя пут, которые ты сама на себя наложила?
Я моргаю, не впечатлённая.
Он пожимает плечами и подносит к губам бокал.
– Строгая аудитория. Я подумал, что метафора уместна. Ты постоянно так туго наматываешь эту маленькую веревочку на пальцы, что перекрываешь кровоток. Точно также ты отрезаешь себя от жизни. За тем ты отправишься в лабиринт, следуя крикам, где найдешь последнее испытание.
Лабиринт? И тут я слышу это – звук, который не замечала ранее, пока он его не упомянул.
Из темноты до моих ушей доносятся крики.
– Кто это? Что ты наделал, Грейсон?
Он заставляет меня попить воды, и я изо всех сил пытаюсь протолкнуть ее сквозь сжатое горло. Но кое-что все еще… не работает.
Я отворачиваюсь и замечаю, что волосы, спадающие на голые плечи, влажные.
– Ты накачал меня, – обвиняю я.
– Я не хотел, если это что-то значит.
– Не значит. Что ты использовал? – В голове туман. Я должна знать, не возникнут ли у меня побочные эффекты. Мне нужно подумать. Подготовиться.
– Хлороформ. – Он говорит об этом так небрежно, беспечно. – Тебе нужно было принять ванну, а, как бы заманчиво это ни звучало, борьба с тобой в душе заняла бы слишком много времени. – Затем он берет меня за руку. – Ты боишься.
– Я не боюсь тебя.
Он зажимает мою руку своими.
– Ты напугана, Лондон. Руки холодеют, когда из конечностей отливает кровь. Это стандартный психологический ответ. – Он меня отпускает. – Давай поедим.
Он придвигает тарелку ближе, затем отрезает кусок стейка. Я пытаюсь вытянуть голову в сторону криков, но это больно, а благодаря ночной тьме, за верандой ничего не разглядеть.
– Я никогда не спрашивал, но предположил, что ты не вегетарианка.
Измученная голодом, я наклоняюсь вперед и откусываю мясо с вилки.
Он отрезает еще один кусок.
– Насколько восстановилась твоя память? – Спрашивает он, предлагая мне стейк.
Я беру еду, медленно пережевывая. Я не хочу снова об этом вспоминать. Однажды я позволила своему разуму ускользнуть... Я не могу позволить себе снова потерять контроль.
– Достаточно.
– Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда тебя забрали? – На этот раз Грейсон выбирает морковь, приготовленную на пару. – Я хорошо помню. Мне было семь лет. Слишком взрослый для проявлений избирательной памяти, когда разум подавляет плохие вещи, чтобы защитить себя. – Он кормит меня морковкой. – Должно быть, ты была младше.
– Не знаю, – признаю я. Я даже не знаю, было ли то, что я испытала в клетке, реальностью или вызванным наркотиками бредом. – Почему бы тебе самому не сказать? Кажется, ты уже все обо мне знаешь.
– Если бы я знал все, нас бы здесь не было. И если бы мы оба знали ответы на все вопросы, мы бы уже давно прошли эту хрень с ухаживаниями.
Я смеюсь. Я ничего не могу с собой поделать. Я совершенно свихнулась.
– Ухаживание. Полагаю, это можно считать свиданием с психопатом. Романтический ужин после небольшой прелюдии с удушением.
Крик стихает и теперь едва слышен. Он вытирает мне губы тканевой салфеткой.
– Итак, ты предпочитаешь что-то более приземленное, например, ужин и кино. Где бы я утомил тебя своими карьерными достижениями. А ты бы заставляла себя льстить мне, ласкать мое эго, в то время как я бы надеялся, что к концу вечера ты достаточно опьянеешь для быстрого, небрежного траха.
Я смотрю на него.
Его губы изгибаются в улыбке.
– Тебе ведь нравятся эти пытки, не так ли?
– Знаешь, что нравится мне еще больше? Когда люди держат свое слово. Ты сказал, что отпустишь меня, если я признаюсь в жестоком обращении с пациентами и неправомерном поведении. – Вздёргиваю подбородок. – Уверена, ты где-то прячешь запись моего признания… Так что, ущерб нанесен. Моя карьера наверняка будет разрушена. Файлы конфискованы. Других экспертов будут просить переоценить моих пациентов и методы лечения. Ты выиграл, Грейсон. Еще одно удачное наказание вынесено и исполнено.
Он отодвигает тарелку, и я мысленно оплакиваю потерю еды.
– У меня есть записанные признания, но они бесполезны. Ты была в полубреду, явно под давлением из-за того, что тебя похитил сумасшедший. – Он встает и смотрит на меня сверху вниз. – Но выдержать и пройти испытание ты должна не поэтому.
Он встает и отпинывает стол, чтобы ему хватило места встать на колени. Мою грудь сковывает тревога. Я замечаю пятно крови на его рубашке. В том месте, где я его ударила. Я смотрю на нож на столе.
Я пытаюсь встать, но мои ноги связаны так же крепко, как и руки. Голые пальцы ног царапает бетон.
Он кладет руки мне на бедра, и я мгновенно реагирую. Контраст прохладного атласа и тепла его тела воспламеняет кожу. Я одновременно хочу сбежать от него и стать к нему ближе.
– Ты знаешь, кем была эта девушка? – Спрашивает он. От ощущения его прикосновения воздух из легких улетучивается. Его руки медленно поднимаются, шелковистое платье скользит по коже. – Девушка в клетке с тобой. Кем она была?
Я с усилием делаю вдох.
– Я точно не уверена, – отвечаю я. Перед моими глазами непроизвольно всплывает грязное лицо. – Но я думаю... я думаю, что любила ее.
Честность – это все, что у нас осталось. Что бы Грейсон ни планировал, мой единственный выход – это правда. Он видит меня насквозь, может заглянуть за маску, которую я показываю всему миру. Но в отличие от него, Грейсон меня не осуждает. Во всяком случае, если я признаюсь в самых темных и тревожных сторонах моей психики, это может выиграть мне время.
И если быть полностью честной, я хочу рассказать ему. Его забрали – он понимает, что значит жить жизнью похищенного ребенка, воспитанного людьми, которые его украли… и это восхитительно. Но это также связано с тем, кем он является, и с ответами, которые открылись ему после осознания себя.
Он скользит ладонями по моим ногам. Я чувствую шероховатость кожи. Я хочу этого – и ненавижу себя за это.
– Любила, – повторяет он, как будто пробует слово на вкус так же, как я делаю это мысленно.
– Она показалась мне знакомой, – говорю я. – Как семья. Как…
– Сестра. – Он смотрит на меня.
Как только я слышу это слово, меня пронзает узнавание.
– Миа. – Мелкие детали, быстрые кадры нашей жизни наполняют мою голову. Ее грязные светлые волосы щекотали мне лицо. Ее улыбка. Ее слезы. Ее смех.
Затем…
Он забрал ее у меня. Поток воспоминаний усиливается. Ее вырвали из клетки, увели из подвала, забрали от меня. Мне не нужно восстанавливать все воспоминания, чтобы понять правду.
Она похоронена с другими.
– Лондон, дыши. – Голос Грейсона возвращает меня к свету, и я сглатываю обжигающий комок в горле.
– Я не хочу вспоминать, – признаюсь я. И я, правда, не хочу. Если он пытал ее на моих глазах, если он убил ее… мой разум защитил меня, укрыв от зла, с которым не мог справиться ни один ребенок. Даже сейчас боль, сжимающая мою грудь, настолько чужеродна, что я не могу ее выносить. Я не хочу ее чувствовать. – Она не может быть моей сестрой, – шепчу я.
– Есть только один способ узнать наверняка.
При этих словах мой взгляд останавливается на Грейсоне, привеченный его заявлением.
– Выкопай их, – говорю я. Только на этот раз, когда слова вырываются из моих уст, они имеют совершенно другой посыл. Если у меня была сестра, анализ ДНК это докажет. Это докажет так много...
– Ты никогда не сможешь получить ответы от него, – замечает Грейсон. – Но если ты пройдешь последнее испытание, они тебе больше не понадобятся.
Он кладет голову мне на колени, и меня поражает рефлексивное желание погладить ее. Между нами вспыхивает желание. Я собираю силу воли в кулак, пытаясь хоть немного сохранять здравомыслие.
«Думай». Единственный вопрос, который я бы задала своему отцу, это «почему».
Но вообще-то, я уже это знаю, не так ли? Я на протяжении многих лет изучала и анализировала его расстройство. Девушка, моя сестра Миа, была намного старше меня. Она была ровесницей девочек, похороненных у нас на заднем дворе. Она была того возраста, что его привлекал. А я? Я просто оказалось на пути.
Возникает вопрос: почему он меня оставил?
– Он не любил меня, – рассуждаю я вслух. – Не так, как родители любят своего ребенка. Он ухаживал за мной. Я была проектом. А когда я его подвела, то превратилась в еще одну непослушную девушку-подростка, которую нужно было наказать.
Грейсон сжимает мои ноги, возвращая меня на землю. И я ему позволяю.
– Он собирался убить меня, – говорю я, теперь зная, что это абсолютная правда. Мой отец – единственный отец, которого я знала – ждал, когда я достигну совершеннолетия.