Пашов изучает меня, а затем его взгляд фокусируется на округлом корне, похожем на репу, в моих руках. Он потирает лоб, его пальцы скользят по сломанному обрубку рога.

— Я… не уверен.

— Тебе не кажется, что ты что-то вспомнил? Может быть, если ты сосредоточишься, то сможешь вспомнить больше?

Он кивает и закрывает глаза, сосредотачиваясь. Я прикусываю губу, нетерпеливо наблюдая за ним. Однако через мгновение он открывает глаза и качает головой.

— Мне очень жаль. У меня нет ответов. — Он снова трет лоб.

— Все в порядке, — быстро говорю я. Это легкое прикосновение к его лбу беспокоит меня. Я подбегаю к нему и снимаю меховой плащ с его плеч. — Ты садись к огню и расслабься. Я позабочусь о тебе

— Позволь мне помочь… — начинает он.

— Нет, — перебиваю я. — Я справлюсь. — Я беру у него не-картофелину и иду в дальний конец пещеры. — Если ты хочешь мне помочь, понаблюдай за Пейси и убедись, что он не засунет в рот кишки.

— Кишки — это самое вкусное, — говорит Пашов, но сам садится у огня и начинает играть со своим сыном.

Я фыркаю на это.

— Это ты так говоришь. — Я беру свою любимую костяную чашку и наполняю ее чаем с огня, затем протягиваю ее в руки Пашову. — Выпей это. — Пахнет остро, потому что в нем содержится интисар, а это самое близкое к аспирину, что есть у ша-кхаи.

Он берет чашку и, нахмурившись, протягивает ее мне.

— Я приготовил это для тебя.

— Я уже выпила немного, — вру я. Я снова похлопываю его по плечу. — Я была бы счастлива, если бы ты выпил остальное.

Он твердо кивает и подносит чашку к губам, делая большой глоток. Я с тревогой наблюдаю за ним, чтобы убедиться, что выражение его лица не меняется и ему не больно. Когда я вижу, что вроде бы все в порядке, я могу немного расслабиться и вернуться к своей задаче приготовления пищи.

Пока Пашов присматривает за малышом, я вовсю занимаюсь нарезкой, обжариванием и приправами. Я разочарована тем, что он ничего не помнит, но в то же время я полна надежды. Знание о не-картофеле должно было откуда-то взяться. Возможно, со временем всплывут на поверхность и другие мелочи. Все, что я могу сделать, это подбадривать его на этом пути… при условии, что это не повредит его рассудку.

Думаю, что предпочла бы иметь счастливого, здорового Пашова с пустотами в голове, чем того, кто испытывает боль, но сохранил свои воспоминания.

Мясные субпродукты отправляются в сотейник — точнее, в мешочек для тушения — вместе с щедрой порцией нарезанных кореньев, небольшим количеством не-картофеля, большим количеством острых специй и парой костей, добавляемых для придания бульону аромата. Пока это готовиться, я нарезаю побольше не-картофеля и измельчаю его, используя косточку в качестве пестика. С небольшим количеством воды и жира получается тестообразная масса, и я собираюсь использовать ее для своих мясных пирожков. Я наблюдаю за Пашовом и малышом во время работы, и каждый раз, когда Пейси хихикает над чем-то, что делает Пашов, у меня на сердце становится немного теплее.

Вот так, наедине, мне кажется, что мы снова семья. Я не могу перестать улыбаться.

Вскоре тушеное мясо начинает пузыриться и наполнять пещеру восхитительными ароматами. Пашов оценивающе втягивает носом воздух и бросает на меня восхищенный взгляд.

— Пахнет вкусно.

— Конечно, так и есть, — говорю я с дразнящей ноткой в голосе, когда складываю маленькие кружочки «теста» вместе. — Я знаю, что тебе понравится.

Он выглядит задумчивым, когда Пейси забирается к нему на колени и начинает теребить его длинные черные косы.

— Конечно, знаешь. — Он делает паузу, затем продолжает. — Ты не расскажешь мне больше… о нас? О том, что произошло после того, как мы нашли отклик?

По какой-то причине мне хочется покраснеть. Я скатываю один из кружочков теста в шар и смазываю его небольшим количеством топленого жира, прежде чем разровнять.

— Что ты хочешь знать?

— Все.

Я поднимаю глаза, и наши взгляды встречаются, и это странно напряженно и эротично. Моя киска отвечает ему, и я чувствую легкий трепет возбуждения. Притормози, Стейси, — напоминаю я себе. — Ты не умеешь двигаться медленно, но на этот раз постарайся сделать это правильно. Даже если я сейчас чувствую себя возбужденной и счастливой, я не смогу снова переспать с ним, пока не буду уверена, что не собираюсь плакать из-за этого. Это несправедливо по отношению к нему.

— Ну что ж, — говорю я, размышляя во время работы. — Во-первых, нам нужна была своя пещера. Ты все еще жил со всеми охотниками, и я точно не смогла бы туда втиснуться…

***

Сегодня чудесный день. Один из лучших, что у меня были за долгое-долгое время. Мы остаемся в маленькой пещере, счастливые, у костра, и просто разговариваем. Мы разговариваем бесконечно. Большую часть разговора веду я, рассказывая ему о первых днях после того, как мы нашли отклик, и о том, как все было странно, и как он пытался научить меня охотиться, не понимая, что я была совершенно счастлива быть домохозяйкой. Я рассказываю ему о том, как впервые попробовала сырое мясо, о том, как случайно оскорбила усилия его матери устроить для нас праздничный ужин, о том, как была устроена наша маленькая пещера до того, как мы потеряли ее во время землетрясения. Я рассказываю ему обо всем, что приходит мне в голову, и готовлю еду, пока мы разговариваем.

Суп получается чудесный — густой, мясистый и насыщенный бульоном. Пашов съедает две тарелки и жадно смотрит на остатки, и я чувствую сладкую боль счастья, когда он крадет кусочек из моей чашки, когда я не смотрю. Я думаю, это похоже на то, как это было раньше. Моя пара очень любит поесть, а я люблю его кормить. Пирожки с мясом получаются менее удачными — у меня нет муки из семян, которую я обычно использую, и у меня нет своей сковороды. Я использую самую маленькую из тарелочек, и в итоге пирожки подгорают до чертиков с нижней стороны. Я не могу разогреть их настолько, чтобы они подрумянились снаружи, но Пашову, похоже, все равно. Он съедает каждое блюдо, как только оно снимается с огня, его глаза сияют от удовольствия. Он объявляет их своим вторым любимым блюдом, которое он когда-либо пробовал, но не говорит мне, какое первое.

Я подозреваю, что это сырое мясо.

Это отчасти вызывает у меня желание наброситься на него.

Но я не могу. Мне нужно притормозить. Я должна быть уверена, что у меня все в порядке с Пашовом 2.0, прежде чем снова прикоснусь к нему.

Тем не менее, это все равно чудесный день, и он вселяет в меня надежду на будущее.

ПАШОВ

— У тебя есть еще те маленькие пирожки? — спрашиваю я, облизывая пальцы и доедая остатки супа. — Думаю, что они очень подошли бы к сегодняшней погоде.

Стей-си бросает на меня укоризненный, ласковый взгляд.

— Вчера ты съел их все до того, как они остыли. Там не осталось ни одного.

— Не могла бы ты приготовить сегодня еще?

Ее смех сладкий и счастливый и наполняет меня теплом.

— Конечно, если ты возьмешь на себя мое шитье. — Она протягивает маленькую тунику, которую шьет для Пей-си. — Я должна доделать ее, пока он спит. Время дорого, ты же знаешь.

Слова Стей-си суровы, но ее голос дразнящий и легкий.

— Я найду тебе не-картошку и буду шить, а ты сможешь испечь для меня еще больше вкусных пирожков. — Я потираю живот и бросаю на нее свой самый умоляющий взгляд. — А потом ты сможешь рассказать мне еще больше историй о нас.

— Хорошо, — говорит она с застенчивым выражением лица. — О чем бы ты хотел услышать сегодня?

Я бросаю взгляд на своего маленького сына, спящего в корзинке в соседней комнате. Его глаза закрыты, и он сосет свой кулак, счастливый и довольный.

— Расскажи мне о Пей-си, — решаю я.

— И как ты хотел назвать его Шови? — Ее брови взлетают вверх. — Что наводит меня на мысль об анчоусах (прим. в английском схожие слова: «Shovy» и «anchovy»)?

Я хмурюсь, потому что не вижу, что плохого в этом имени. Всплывает воспоминание о том, как она скорчила такую же кислую гримасу, стоя у костра, с округлившимся от комплекта животом. В моей памяти она поворачивается, и я очарован округлостями ее бесхвостой попки. Теперь, когда она ждет ребенка, она стала больше, и мне это очень нравится.

Но затем эта мысль исчезает так же быстро, как и появилась, и я испытываю укол разочарования.

— Я скоро вернусь, — говорю я ей и, накидывая плащ, направляюсь к выходу из пещеры.

Оказавшись на улице, я глубоко вдыхаю свежий воздух. Сегодня прохладно, но снега нет. Пейзаж белый и нетронутый, вокруг ничего, кроме холмов, засыпанных свежим снегом, покрывающим низкорослые деревья, которые борются за солнечный свет. Я должен быть рад, что у меня остались воспоминания о том, как я был здесь. Я доволен, но в то же время обеспокоен тем, как быстро это снова исчезло из моей головы. Даже сейчас я пытаюсь вспомнить, что это было, но в голове пусто. Что, если я больше никогда этого не вспомню?

Хуже… что, если я продолжу что-то забывать? Что, если воспоминания, о которых рассказывает мне Стей-си, не сохранятся? Что, если я также не запомню этот день? Что, если мой разум подобен плетеной корзине с отверстием на дне? От этой мысли у меня сжимается сердце. Стей-си заслуживает пару с цельным умом, а не с дырявой корзинкой.

Встревоженный, я бегу трусцой к дальним деревьям. Я найду новую не-картошку, и она будет готовить мне, улыбаться и рассказывать истории. Я не буду думать ни о своем уме, ни о корзинах. Не сегодня. Я собираюсь насладиться сегодняшним днем.

Направляясь к деревьям, я вижу следы на снегу, и мои шаги замедляются. Я вытаскиваю свой охотничий нож и держу его наготове, но движения нет; что бы ни было здесь раньше, оно давно исчезло. Я осматриваю оставленные позади следы; снег такой глубокий, что это не более чем следы волочения, поэтому невозможно сказать, какое существо их оставило. Возможно, двисти. Или большой снежный кот. Однако, когда я добираюсь до деревьев, я вижу еще больше следов. Они огибают рощу деревьев, а затем направляются к гребню холма.