Пролог

Блейк

— Возвращайся на вечеринку. — Голос мужчины звучит тихо и угрожающе, черные глаза сверкают в отражении зеленой лампы, как у адвокатов. — Не заставляй меня напоминать тебе, что бывает, когда ты встаешь у меня на пути.

Крошечный серебристый шрам покалывает над левой бровью, а сердце бешено колотится и пытается выпрыгнуть из груди. Мне не по пути с Виктором Петровым, но я никогда не пасую перед хулиганами.

Хотя мне конечно привычнее противостоять скучающим задирам-злопыхателям. Знаете, таким, у которых слишком много денег и нет воображения. Этот парень находится на другом уровне. Он — бухгалтер-растратчик, который спит с моей матерью, обижает мою сестру и, по слухам, связан с мафией.

Но я единственная, кто будет противостоять ему.

В последний раз, когда попыталась противостоять ему, я оказалась в отделении скорой помощи, и, признаюсь, моя уверенность в себе пошатнулась.

Расправив плечи, я бросаю ему вызов.

— Это не вечеринка, а поминки, и имущество моего отца — это точно мое дело, особенно с учетом того, что моя мать... такая, какая она есть.

Виктор кривит тонкие губы, обнажая крупные зубы, спрятанные за ухоженными усами.

— Как поживает твоя мать, Блейк?

«Именно так, как ты хочешь, чтобы она была слепа к твоему дерьму». Но я не говорю этого вслух.

— Она не здорова, с тех пор как умер мой отец. Я самая старшая, так что если она не способна вести дела...

— Она наняла меня, чтобы я вел дела твоего отца. Тебе всего шестнадцать. А теперь перестань быть маленькой дрянью и убирайся. Не волнуйся, я не трону твое еженедельное пособие.

— Так же, как ты не трогаешь мою сестру?

Его взгляд вспыхивает, и мой пульс подскакивает. Но Виктор тут же контролирует выражение своего лица, откидываясь назад с гнусной ухмылкой.

— Ревнуешь?

Желчь обжигает мое горло.

— Хане всего тринадцать. Если я узнаю, что ее слова — правда... и тебе же будет хуже, если я смогу это доказать.

Виктор перекладывает коричневую папку и резко встает, слишком быстро огибая стол моего отца.

— Хана — наркоманка, и все это знают. Если ты будешь бросаться обвинениями, ты только окажешься не на той стороне того, что здесь происходит.

— Моя сестра любит повеселиться, но она не лгунья. И жаль тебя расстраивать, но педофилия вышла из моды вместе с семидесятыми.

Он сжимает мясистый кулак, и по моему телу пробегает дрожь.

— Ты закроешь свой глупый рот, или я закрою его за тебя.

Я держу глаза открытыми, осанка прямая, тон ровный.

— Надеюсь, ты будешь настолько глуп, что ударишь меня еще раз. Это будет последним доказательством, которое мне нужно, чтобы навсегда вычеркнуть тебя из нашей жизни.

Виктор останавливается совсем рядом с тем местом, где я стою, разжимает кулак, чтобы схватить меня за руку и дернуть достаточно сильно, чтобы оставить синяк.

— Если ты знаешь, что хорошо для твоей матери, для твоей сестры и для тебя, ты больше никогда не будешь мне угрожать.

Мои ноги проскальзывают по персидскому ковру, пока он тащит меня к двери и вышвыривает из комнаты. Столик в прихожей с громким скрежетом предотвращает мое падение, еще один синяк, и тяжелая деревянная дверь захлопывается. Металлический звук поворачивающегося в замке ключа завершает дело.

— Черт, — шиплю я сквозь стиснутые зубы.

После того как две недели назад моего отца нашли мертвым в кресле в клубе, моя мать отдала этой крысе — Виктору Петрову — ключи от королевства. Врачи сказали, что это был сердечный приступ, хотя у Чарльза ван Гамильтона не было никаких сердечно-сосудистых заболеваний.

Бедная мама отложила свою ежегодную поездку на лыжах в Сент-Мориц на неделю, чтобы сыграть роль убитой горем вдовы, и с тех пор сидит в своей комнате, глотая таблетки и фальшиво плача, распивая бутылки шампанского со своими друзьями-идиотами.

Это не утешает ее двух дочерей, да и не утешило бы никогда. Да и таким дорогим и любимым старина папа тоже никогда не был. Он любил говорить, что для поддержания нашего привилегированного образа жизни требуется работать больше, чем сорок часов в неделю, но это была полная чушь.

У ван Гамильтонов денег больше, чем у Бога, а у нас с Ханой есть трастовые фонды, которые обеспечат нам достаток до пенсии, когда каждой из нас исполнится двадцать один год, если мы решим работать. Отец заботился лишь о том, чтобы мы хорошо выглядели на людях и не позорили его.

Сказано-сделано. Но за закрытыми дверями...

Настала моя очередь сжать кулак, и я бью им по столешнице из темно-зеленого мрамора. Виктор погубит нас, а у меня нет союзников в Нью-Йорке — по крайней мере, тех, кто мог бы помочь мне с таким человеком, как он. Я потираю пальцами лоб, запуская их в свои волосы цвета воронова крыла, пытаясь придумать что-нибудь, что угодно, чтобы вычеркнуть его из нашей жизни.

— Блейк, это ты? — Глубокий голос пугает меня, и я поворачиваюсь так быстро, что со стола падает миниатюрный рыцарь в настоящей кольчуге на миниатюрной лошади.

Мужчина быстро шагает вперед и ловит фигурку, оказываясь в непосредственной близости от меня, наполняя мой нос насыщенным ароматом шалфея и цитрусовых. Это заполняет мой мозг воспоминаниями, и по мере того, как он выпрямляется, у меня сжимается горло.

Хатченс Уинстон — это взрыв из забытого прошлого моего отца, лицо, которое я не видела много лет. Теперь это лицо взрослого мужчины, возвышающегося надо мной, с темными волосами, вьющимися у висков. Он одет в подходящий для поминок костюм, и его широкие плечи и мускулистые руки напрягаются под дорогой тканью. У меня даже колени слабеют.

Я видела много мужчин, и на меня нелегко произвести впечатление. Тем не менее, Хатченс всегда производил на меня такое впечатление, с тех пор как мы были детьми. На мгновение я почти забываю, что у меня есть реальная проблема.

Ключевое слово: почти.

Прочистив горло, я опускаю руки вниз, расправляя черные вставки на коротком платье из шелка цвета слоновой кости.

— Хатч. — Я протягиваю руку для пожатия. — Что ты здесь делаешь? Я думала, что Уинстоны вычеркнуты из списка друзей моего отца много лет назад.

По правде говоря, у Уинстонов и ван Гамильтонов непростая история, уходящая корнями во времена основания Гамильтауна, нашего одноименного городка у побережья Южной Каролины.

Это длинная история для другого дня.

Хатч хмурит темные брови над его потрясающими бледно-зелеными глазами, которые выглядят еще более выразительными благодаря его загорелой оливковой коже. Короткая щетина покрывает его щеки, подчеркивая полные губы, и он кривит свой идеальный нос, глядя на меня.

— Я здесь не ради тебя или твоего отца.

Вот тот раздраженный тон, который я помню.

— Я навещал отца, когда был в отпуске, и твой дядя попросил меня проведать тебя. Я заверил его, что с тобой все в порядке, но он настоял, чтобы я приехал сюда лично.

— И вот ты здесь, — скрестив руки, я изо всех сил стараюсь сделать вид, что мне все равно. — Знаешь, я никогда не понимала твоих отношений с моим двоюродным дядей.

— Это меня не удивляет. У тебя когда-нибудь в жизни была настоящая дружба?

Это уязвляет, и я быстро моргаю, чтобы остановить жжение в глазах. Ублюдок.

— Это указывает на то, будто ты знаешь, — отбросив назад длинные волосы, я принудительно улыбаюсь. — Полагаю, ты думаешь, что служба в армии делает тебя кем-то вроде героя?

— Я офицер морской пехоты. Не знаю, как насчет героя, но это достойная профессия.

Хатч говорит это, словно бросая очередной вызов, как бы спрашивая, что я делаю в своей жизни такого значительного, и это наводит меня на мысль.

Шагнув вперед, я кладу руку на его твердое предплечье и понижаю голос.

— Прости. Я была груба. Это была трудная неделя.

Уголок его левого глаза подергивается. Хатч знает меня слишком давно, чтобы поддаться на слащавые уловки, но если я собираюсь заручиться его помощью, возможно, то смогу использовать невысказанное напряжение между нами в своих интересах.

Мое прикосновение не успокаивает Хатча, но его голос становится мягче.

— Я уверен, что это было трудное время. Твой дядя беспокоится, что тебе может понадобиться помощь... каким-то образом.

— Ты так добр.

— Я не добрый. Мне не хочется здесь находиться, и уверен, что у тебя есть наставники.

— Ты всегда все знаешь. — Я изо всех сил стараюсь кокетничать, проводя пальцами по его костюму от Армани. — Ты делаешь вид, что я — сноб, но думаю, что ты гораздо более сноб, чем я.

— Я не играю в игры, Блейк. — Хатч ловит мою руку, поднимающуюся к его плечу, и мускулы на его челюсти напрягаются. — Я выполнил свое обязательство. По-моему, ты выглядишь прекрасно.

— По-моему, ты тоже выглядишь очень хорошо. — Взяв его за руку, я отвожу ее за спину, так что мое тело прижимается к его, а моя маленькая подростковая грудь прижимается к его твердой груди. Его глаза вспыхивают, и я приподнимаюсь на носочках, чтобы сказать ему на ухо, позволяя своим губам коснуться его кожи. — Немного южного гостеприимства было бы неплохо.

Я готова поцеловать его, если это поможет, но когда снова встречаюсь с Хатчем взглядом, в его глазах горит огонь. Не могу понять, возбужден он или взбешен, или и то, и другое. Мужчина выдергивает свою руку из моей и обхватывает меня за плечи, отодвигая мое тело от своего.

— Ты пьяна, если думаешь, что я так испорчу свою репутацию.

— Так ты думаешь об этом? — Мой голос полон страсти, и я не могу понять. Он об этом думает?

— Ты под кайфом.

Дверь за спиной Хатча распахивается, и мы оба поднимаем глаза, чтобы увидеть Виктора, который таращится на нас. Его губы растягиваются в гнусную ухмылку, а глаза скользят от моих раскрасневшихся щек вниз, к моей груди, едва скрытой под тонкой тканью.

— Не думал, что ты еще здесь. Ты ждала эскорт в свою спальню?

У меня буквально мурашки бегут по коже от этого намека, а Хатч, похоже, готов взорваться.