Глава 7

Уэст

Собрание персонала.

Индия вчера организовала чертово собрание персонала.

С нашими сотрудниками.

Со своими сотрудниками.

Любопытство было просто невыносимым. Хорошо ли они отреагировали на ее заявление? Был ли персонал рад, что кто-то другой стал главным? Или они взбунтовались против нее? Кто-нибудь ушел?

На тот момент я не был уверен, за какой исход я болею. За хорошее собрание персонала. Или за плохое.

Пока Индия проводила это собрание, я провел день и вечер в долгой и напряженной поездке. Это должно было прояснить мою голову. Это должно было успокоить мое раздражение.

Вместо этого я провел эти часы, размышляя о своих промахах, анализируя их. Из-за этих промахов я не спал почти всю ночь, пока, наконец, не выполз из постели и не сварил себе кофе.

Над моей кружкой поднимался пар, когда я сидел на ступеньках перед своим домом, любуясь рассветом. Воздух холодил кожу и пах землей и соснами. Трава блестела от росы. Вдалеке мычал скот.

Прошло много времени с тех пор, как я проводил утро просто… сидя. Обычно я работал в бешеном темпе от рассвета до заката. В этом была проблема? Я не уделял достаточно времени размышлениям? Рефлексии?

Я жалел, что не сделал все по-другому. Я жалел, что не надавил на папу посильнее. Не боролся сильнее. Если бы я знал, что наши ошибки будут выстраиваться в ряд, как домино, и мы будем ждать малейшего толчка, чтобы все рухнуло, что ж…

Черт, чего бы я только не отдал, чтобы вернуться назад. Сделать все по-другому. Сделать еще один выбор, который вывел бы нас на другой путь.

Возможно, если бы я никогда не разговаривал с Индией Келлер, она бы не провела собрания персонала.

Как бы я ни старался, было невозможно пожалеть о проведенном с Индией времени.

Она проснулась? Она уже была в кабинете? Будет ли она ждать меня в восемь часов?

Мы оба знали, что я не приду.

Она могла занять этот кабинет. Стол был слишком коротким, и я постоянно ударялся коленями о его край. А кресло, которое Кортни подарила мне на Рождество много лет назад, было чертовски неудобным.

Индия забрала это кресло. Кабинет. Она забрала все.

Отец сыграл свою роль. Мы не разговаривали с того дня, как появилась Индия. Сказать было нечего. Он за моей спиной решил продать ранчо, и в тот момент я не был уверен, что когда-нибудь прощу его за это.

Каковы были стадии горя? Отрицание. Ага. Гнев, определенно. Торг — возможно, мне нужно было вернуться к этому вопросу и начать умолять Индию передумать и продать его обратно. Депрессия — пока нет.

Принятие? Никогда.

Даже если она завладела ранчо и курортом. Даже если она вынудит меня покинуть мой дом. Я никогда не признаю Индию владелицей земли Хейвенов.

Хруст гравия привлек мой взгляд к дороге, когда мамин белый внедорожник поднялся на вершину холма и покатил по подъездной дорожке к моему дому. Я вскочил на ноги и отставил свой кофе в сторону.

Мама помахала мне из-за руля с улыбкой на лице. Вряд ли она улыбалась бы, если бы знала о продаже.

Возможно, мне следовало позвонить ей вчера вечером, но это была проблема отца. Я дал ему пару дней, чтобы он сам ей сказал. Он должен был принять на себя всю тяжесть ее разочарования.

Вот только, он молчал, не так ли? Он спасал себя от еще одного болезненного разговора. Либо потому, что знал, что рано или поздно я это сделаю, либо потому, что полагал, что она узнает об этом через мельницу слухов.

Большинство наших сотрудников жили в Биг Тимбере. Если мама еще не слышала, то это был всего лишь вопрос времени. В нашем маленьком городке сплетни распространялись быстрее, чем падающая звезда.

Трус. Мой отец был проклятым трусом. Как я мог теперь его уважать?

Мама заслуживала услышать правду от папы. Но она услышит ее от меня. Блять.

Я открыл ей дверцу, как только она припарковалась.

— Доброе утро.

— Привет. — Она вылезла из машины и подставила щеку для быстрого поцелуя.

— Хочешь кофе?

— Нет. Я еду домой и ложусь спать. — Мама была одета в бирюзовую форму, ее темные волосы были собраны в тугой узел. Она работала медсестрой в больнице в Биг Тимбера, а год назад начала заступать на ночные смены в отделении неотложной помощи.

Это было не то, чего я хотел для своей матери — сидеть одной глубокой ночью. Но за ночную смену платили больше, и она была полна решимости отложить кое-что для досрочного выхода на пенсию.

— Ты рано встал. — Она прикрыла зевок тыльной стороной ладони, затем наклонилась, чтобы взять из машины пачку писем, перевязанную резинкой. — Я собиралась оставить это. Для твоего отца.

Дом отца был в полумиле от моего. Она могла бы быть там с минуты на минуту. Но я уже не в первый раз доставлял ему почту, потому что она отказывалась приходить к нему домой. В течение многих лет я был посредником между моими родителями.

Если бы я управлял курортом так же хорошо, как скрывал своих родителей друг от друга, возможно, земля под моими ногами по-прежнему принадлежала бы моей семье.

— Я мог бы забрать это в следующий раз, когда буду в городе. — Я взял сверток и сунул его под мышку.

Она пожала плечами.

— Это дало мне повод навестить тебя.

— Рад, что ты это сделала. — Я обнял ее за плечи, притягивая к себе. — Мне нужно поговорить с тобой о чем-то важном.

— Ты женишься и подаришь мне внуков.

— Нет. — Я усмехнулся. — Прости, что разочаровал.

— Дай матери помечтать. — Она обняла меня за спину, когда мы шли к дому. — Что случилось?

Мне потребовалось усилие, чтобы подобрать нужные слова и заставить их сорваться с языка. Признаться ей было все равно что признать поражение. Но я был бы никудышным сыном, если бы позволил ей уйти без объяснений.

— Папа продал ранчо. — Ух. Вот и все.

Повязка сорвана, и рана снова начала кровоточить.

Мамины шаги замедлились.

— Ч-что?

Я отпустил ее и повернулся к ней лицом.

— Папа продал ранчо. Индии Келлер.

Краска отхлынула от ее лица. Ее карие глаза широко раскрылись, а челюсть отвисла.

Возможно, был более мягкий способ сообщить эту новость. Индия, вероятно, произнесла красноречивую речь на вчерашнем собрании персонала. Но я не был красноречивым мужчиной, а эта правда была жестокой.

К счастью, мама была сильной женщиной. Она умела обращаться с жесткостью.

— Он этого не сделал. — Шок в ее взгляде сменился яростью.

— Сделал. — Я кивнул. — Мы разорены.

Она слегка покачнулась, и я снова поддержал ее, пока она не обрела равновесие. Ей не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Затем она отступила на шаг и уперлась кулаками в бока.

— Ты никогда не говорил мне, что у вас финансовые проблемы.

— Я не представлял, насколько все плохо. Ты же знаешь папу.

Это были его проблемы. Это было его дело. Гордость ли сделала его таким скрытным? Или стыд?

— Не представлял насколько плохо, Уэст. — Ее взгляд был убийственным. — Ты должен был знать.

Да, я должен был знать. Она была права, что разозлилась. Она была права, что возложила часть вины на меня.

Без папы, который мог бы взять на себя ее гнев, я получил первую волну. Но у меня было предчувствие, что он получит все остальное. Прошло пять лет с тех пор, как моя мать в последний раз разговаривала с моим отцом. Ради этого она могла бы прервать свое отстранение.

Это может стать последним ударом, который навсегда разорвал бы их отношения. И я только что вручил ей нож.

— Я не могу в это поверить. — Она быстро заморгала, качая головой. Мама любила это ранчо. Возможно, оно больше не было ее домом, и она прожила в городе много лет, но ее сердце всегда будет привязано к земле Хейвенов. — Ты уверен?

— Я уверен. — Это было по-настоящему.

— Уэст, — ее голос дрогнул, и это чувствовалось, как удар под дых. — Он продал его? Почему?

Как бы я ни был зол на своего отца, мне не хотелось вот так подставлять его, не тогда, когда его не было рядом, чтобы защитить себя.

— Я думаю, тебе лучше поговорить с папой.

— Уэст Роберт Хейвен. Я не пойду в тот дом.

В последний раз, когда она ругала меня, называя моим полным именем, я еще учился в старших классах.

— Пожалуйста, мам. Иди поговори с папой.

Ее губы сжались в тонкую линию.

— Нет.

Ее нога не ступала туда с того дня, как она уехала, когда мне было одиннадцать.

Это было настоящее проклятие — любить кого-то так, как мои родители любили друг друга. Возможно, мама так и не смогла простить папе его пьяную интрижку, но она не перестала любить его.

Они развелись. У них были разные жизни. Но она все равно любила его.

Раньше они общались. Но пять лет назад мама и Джекс сильно поссорились. Джекс перестал разговаривать с мамой. Мама перестала разговаривать с папой.

В споре он принял сторону Джекса.

Было невыносимо признавать, что он прав.

И все же мама наказала папу своим молчанием. А папа наказал себя одиночеством.

— Ты собираешься с ним поговорить? — спросил я маму.

Она опустила взгляд в землю.

— Я не знаю. На самом деле это больше не мое дело, не так ли?

Мама никогда не владела ранчо. Когда мои бабушка и дедушка передали его по наследству папе, оно всегда принадлежало ему. Но папа никогда не вел себя так, будто ее мнение не имело значения. Она была единственным человеком, у которого был шанс внести свой вклад. Черт возьми, в последнее время он даже дедушку не слушал.

Но после развода папа отдалился от нас. От всех нас. Я сомневался, что даже мама сможет пробиться сквозь его непробиваемый череп.

— Тебе нужно это исправить, Уэст. Исправь это.

Может, она и не разговаривала с Джексом, но, черт возьми, их голоса были похожи.

— Я бы так и сделал, если бы знал как.

— Разберись с этим. — Мама отступила к своей машине и рывком открыла дверцу. Затем она бросила на меня предупреждающий взгляд.

Исправь это.

Не помахав рукой и не попрощавшись, она развернула машину и направилась вниз по дороге. По дороге, по которой она могла уехать с ранчо, а не к папе.

Я глубоко вздохнул, дождавшись, пока ее машина скроется из виду, а затем поплелся внутрь, все еще держа папину почту под мышкой.