— На, — он протянул охраннику десятку и кивнул на лежащих, — приберись тут.

Джип газанул и вырулил на улицу Сытнинскую.

— Ну и кому ты чего доказал? — Гурский уложил поудобнее в ногах пакет с рыбой.

— Платные стоянки незаконны.

— А прописка законна? А то давай всю мэрию отмудохаем, у них половина постановлений неконституционны.

— Надо бы. Но меня лично не касается. Пока.

— А ребята при чем? Откуда они чего знают, законно, незаконно… Им сказали, что, мол, мэр в курсе. Они бабки и собирают.

— Только не с меня. И вообще… я же их не застрелил.

— Добрый ты наш.

— Хорошо. Допустим, что живем мы на данный момент в правовой жопе, согласен. Но никто тем не менее и никогда меня лично не заставит на каждом углу дерьмо хавать. Так я рассуждаю. Давил и давить буду.

— Волчара и есть.

— Ладно, хватит. Так что за история-то про Ефронена?

— Про Брокгаузена, — усмехнулся Александр. — Это в восьмидесятых еще было. Встретились мы с Римом Шагаповым совершенно случайно на улице, недалеко от Сенной, он там жил рядом, на Фонтанке. У меня куча дел, у него аналогично, но где-то час времени свободного есть. Это в середине дня было. Решили мы хлопнуть, но чтобы не заводиться, надо было бутылку купить винтовую — треснуть граммов по сто пятьдесят, а остальное завинтить, и Римусик бы домой забрал. Рюмочных в то время не было, что ли? Их же то закрывали повсеместно, то потом опять открывали. Я уже и не помню. Помню только, что долго мы эту водку, чтобы на винту, искали. Нашли. Купили. Следующий вопрос: где хряпнуть? Чтобы в тепле, культурно, зима же была. Ходили-ходили, нашли. Как сейчас помню, столовая такая, по-моему, «Снежок» называлась или там «Снежинка», что-то в этом роде, на Гороховой.

Зашли, сели, пельменей каких-то взяли. По первой выпили, закусили. А поскольку долго ходили, решили сразу и по второй, чтобы согреться. И все это тайком, с опаской, помнишь, по тем же временам «приносить и распивать» у-у-у… категорически, вплоть до высшей меры. Ну и вот. Я ему про свои дела, он — про свои, он же историк, Гумилева Льва Николаича, светлой памяти, ученик. Очень интересно про пассионарность этноса излагает. Ну, по третьей вмазали, прижилось под пельмешки. А много ли нам тогда надо было? Мы закурили непринужденно, бутылку, уже не пряча, на стол поставили, Рим губную гармошку достал, короче — отдыхаем по полной программе. Но никого не трогаем. Все культурно.

И тут, естественно, менты.

То ли вызвала их какая-то гадина, то ли сами мимо проходили и решили погреться, но идут прямо к нам. А у нас уже по последней налито. «Хлеб-соль, — говорят. — Отдыхаем?» — «Так точно, — отвечаем. — Ваше здоровье!» Чокнулись, допили и съели по последней пельмешке. «Ну и пошли», — говорят они нам. «Пошли. Чего ж не пойти с хорошими людьми. А далеко?» — «Да нет, — говорят, — тут рядом».

Выходим мы из столовой, а оказывается, в метре от ее дверей парадная, а на ней доска: «Опорный пункт милиции». Представляешь? Мы же специально безопасное место искали, чтоб от ментов подальше, а это дело и не заметили. Ну, хихикнули мы, зашли в парадную, а там — дверь в этот самый «опорный пункт» и порог высокий, и вот тут-то один из ментов, молоденький такой, младше нас, толкает Рима в спину, давай, мол, топай, чмо… А Рим споткнулся и чуть не упал. И его прорвало. «Ты что же, — говорит, — гад, делаешь? Ты что творишь? В этой жизни и так не продохнуть, то одно говно на голову валится, то другое, обложили со всех сторон, а ты еще… Крови моей хочешь?! Так что ж ты, как пидарас, за погонами прячешься? Что я нарушил, за то штраф заплачу. А ты, гондон, прекрасно понимаешь, что я тебе не отвечу, потому что на тебе форма, а мне срока не надо, мне семью кормить надо. Какой же ты мужик получаешься? Ну-ка давай, снимай форму и пошли во двор драться. Ссышь? Я-то просто водки выпил в неположенном месте, это грех небольшой. А вот ты, если сейчас, после моих таких тебе слов, драться со мной не пойдешь один на один, просто как мужик с мужиком, ты, выходит, не просто хам, а еще и трус по жизни. Как же ты детям своим в глаза после этого смотреть будешь?»

И, ты знаешь, что-то тут такое произошло… Этот мент молоденький глаза прячет, а второй и говорит: «Ладно, короче, давайте двадцать пять рублей и топайте с миром, не буду я вас в вытрезвон сдавать».

А четвертной билет по тем временам деньги немалые, и хоть за отмазку от вытрезвона и побольше не жалко, но нету их у нас. Мы же, когда на водку скидывались, Рим последнюю пятерку отдал, я видел. «Господа, — говорю, — у меня есть только червонец. А это — три бутылки хереса. Я сгоняю. Но пьем вместе. Мировую. Как вам такое мое неожиданное предложение?»

Они переглянулись.

«А где ты херес видел?»

«Да вон, у Садовой, на углу».

«Давай».

Я сходил, принес. Сержант из стола стакан достал, половину батона, стали мы выпивать. Я уж не знаю, для чего эти «опорные пункты» были придуманы, там вроде народная дружина должна была кучковаться, но никого не было. Комната такая большая, коридор и туалет в конце коридора. И никого. Этих двое, и мы с Римом.

Наливаем, выпиваем по очереди (стакан-то один), батоном зажевываем, сигареты курим. Разговариваем.

«Вы, — говорит после стакана молоденький, — меня тоже поймите. Вы-то здесь родились, вам всем хорошо, а у нас в Ельце жрать нечего. Я армию-то отслужил здесь недалеко, вот и решил — останусь, пойду в ментуру. Пока общага, а там… Женюсь, может, или еще что. Но иногда такое зло берет на все на это…»

«Да ладно, — Рим вздыхает, — чего говорить…»

А второй, старшой который у них, сержант, тот при всем при этом выпивает в сортире. То есть стакан-то подставляет здесь, в комнате, ему наливают, он — по коридору в туалет, заходит, дверь за собой закрывает и уже там непосредственно его всасывает. И приходит обратно. Такая вот у него конспирация.

— А может, он выливал, — предположил Волков.

— Ну конечно… А рожу куда девать? От его рожи после второго стакана хоть прикуривай.

— Неловко, выходит, было употреблять при подчиненном. И задержанных.'

— Наверное. Только именно он, когда все вино допили, и предложил: «А может, еще?» А денег ни у кого уже не осталось. Рим и говорит тогда: «Ребята, у меня здесь рядом друг живет. Давайте я у него перехвачу, и пошли ко мне домой. У вас у всех еще есть сегодня какие-нибудь дела?» Менты говорят: «Да какие там, на хрен, дела… Пошли. А пожрать у тебя есть?» Рим говорит: «Купим».

Мы и пошли.

А там неподалеку Коля Иванов жил. Здоровенный такой, с рыжей бородищей, неужели не помнишь? С биофака. Он на момент нашего к нему явления на кафедре уже работал.

И вот, представляешь, звонок в дверь, Николяша бдительно интересуется: «Кто?» Рим ему: «Свои». Тот открывает, а на пороге — мы и два мента в полной зимней упаковке: шинели, сапоги, талый снег на шапках. Рации через плечо и по пистолету на боку. Все как надо.

Рим говорит: «Коля, извини, мы к тебе на минуточку. Извини, пожалуйста. Можно?»

Коля опупел совершенно, на кухне-то у него самогонный аппарат вовсю фурычит, а по тем временам, да еще при его статусе… мама не горюй, короче. Мало не покажется. Но тем не менее, как человек воспитанный, сквозь зубы говорит:

«Ну проходите, раз уж пришли… Тапочек я вам не предлагаю, у меня столько нет. Такого размера». — «Да что вы, — сержант говорит, — мы тут постоим».

«Нет, уж вы проходите в комнату», — настаивает Коля, чтобы кто-нибудь на кухню случайно не сунулся.Мы в комнату входим, а там на столе — классический натюрморт из фильмов про батьку Махно: огурчики соленые, капустка квашеная, картошечка и четверть самогона. И откуда у него бутылка такая? Огромная, с узким горлышком, ну — четверть ведра.

«Не желаете, — Коля говорит, — отведать с морозца? Полакомиться, так сказать, чем Бог послал?» — «Отчего же, — говорит сержант. —• Разве что рюмочку».

Николай ему налил. Тот выпил полстакана, крякнул, капустой закусил.

«А вот у меня, — говорит, — мой батя, когда уже выгонит, на чесноке настаивает. Очень рекомендую. Только резать не надо, прямо так, дольками. Но у вас тоже ничего».