— Да хоть бы и не звонили вовсе. Инопланетянам только спокойнее. Я их, бедных, и так достал небось своими бреднями, дальше некуда. Они меня скоро вот так же подкараулят, по башке, в тарелку — и кровавым маньякам на съедение.

Волков вдруг остановился и взглянул на Александра:

— А ведь верно…

— Точно, — кивнул Гурский. — Умыкнуть они хотели дедулю нашего.

— Ну-ка пошли.

— Слушай, — Гурский на ходу запахнул поплотнее куртку, — а кому вообще может быть нужен муляж трубки? Теоретически?

— Ну… в театре.

— В реквизите настоящие, как правило. Дым пустить иной раз, для правды жизни. Ну ладно, а еще?

— На витрине.

— Уж это нет. Это только кренделя какие-нибудь да колбаса телячья раньше гипсовые лежали, чтоб оголодавшее народонаселение не сперло, помнишь? А трубки самые настоящие выкладывают.

— Ну, я не знаю.

Ступая по грязной снежной слякоти и обходя лужи, они подошли к парадному входу казино «Палас», который обрамляли два широких крыла восходящих ступеней.

— Ну вот, — осмотрелся вокруг Волков. — Тут все как на ладони. И охрана — вон. Теперь дальше. Как ему идти удобнее? Вот так, — он указал в сторону Планетария, — как я и говорил. Пошли. Здесь тоже все открыто, да и машины стоят. Значит, охрана поглядывает. И видно все отовсюду. Чувствуешь? Все правильно, не просто так они на него напрыгнули. Готовились. Теперь дальше, у театра налево… А это что здесь?

На колоннах фасада театра «Балтийский дом» висела яркая растяжка: «Восковые фигуры».

— Так восковые фигуры, собственно, — сказал Гурский. — Я месяц назад заглядывал, мне Ленка Тарасова нужна была, она здесь работает.

— И кто у них тут?

— Да я особо не разглядывал. Петр Первый есть, Елизавета, Пугачев… — Гурский вдруг осекся.

— Ты чего?

— Сталин.

Волков с Александром переглянулись и через минуту уже поднимались по широкой лестнице театрального вестибюля на третий этаж, где располагалась экспозиция.

— Добрый день, Раиса Михална, — обратился Гурский к женщине, присматривающей за порядком в зале и отрывающей корешки билетов. — А Лена работает сегодня?

— Здравствуйте. Лена каждый день работает, она же у нас менеджер, — улыбнулась Раиса Михайловна. — И я каждый день работаю, но я не менеджер, — она опять улыбнулась и развела руки. — Она в магазин за печеньем вышла, это напротив, сейчас вернется. Подождите. Посмотрите пока, походите.

— Спасибо. — Адашев-Гурский и Волков вошли в полутемный зал, где каждая фигура была подсвечена особыми фонариками таким образом, что восковые лица выглядели почти как живые, а стеклянные глаза будто бы наполнялись каким-то внутренним светом.

— Ну, — спросил Петр, — где Сталин?

— Да был вроде. Я же помню. У него глаза желтые. Давай искать. Только методично: по часовой стрелке, слева направо.

— Ага… И понятых пригласим. Они пошли к началу экспозиции, где за длинным столом восседали апостолы во главе со Спасителем.

Экскурсовод, молоденькая девушка с умными глазами за толстыми стеклами больших очков, усталым голосом подробно рассказывала группе посетителей о каждом из персонажей Тайной Вечери. Она закончила и пригласила экскурсантов пройти дальше.

— Подождите, девушка! — остановила ее полная дама в длинном кожаном плаще и массивных золотых серьгах. — Я что-то не поняла, а который из них Иоанн Креститель?

— Вот этот, — экскурсовод обреченно указала на апостола Петра и взглянула на Волкова. Тот ободряюще кивнул.

— Ну вот, а вы говорите… — ни к кому не обращаясь, удовлетворенно сказала дама.

— Пойдемте дальше, — девушка повела группу к следующим экспонатам.

Петр и Гурский обошли всю экспозицию, но Сталина так и не нашли.

— Приветик! — подошла к ним их давняя, еще со студенческих лет, подружка.

Были это не такие, казалось бы, давние времена, когда все они большой разношерстной компанией учились на разных факультетах университета. Кто-то был старше, кто-то младше, кто-то нервничал по поводу сессии, а кто-то на настоящий момент «вылетел», но собирался восстанавливаться и пока, как, например, Адашев— Гурский, работал в университетском издательстве грузчиком, катал по двору громадные, чудовищной тяжести рулоны бумаги.

В обеденное время вся компания собиралась в буфете столовой Академии наук, где можно было перекусить, выпить пива и поболтать. Особо дисциплинированные, а их было немного, наскоро хлебнув принесенного кем-то вина, возвращались в аудитории и на рабочие места, а остальные оставались в «Академичке» до самого закрытия, периодически совершая, при наличии денег у кого-нибудь из вновь прибывших, экспедиции на улицу Зверинскую, где в демократичном питейном заведении по весьма доступной цене можно было подкрепиться стаканом разливного вина, закусив одной конфеткой на двоих.

Причем наполнение стакана происходило примечательнейшим образом: на широкой стойке высились стеклянные цилиндры-мензурки с нанесенными на стенки делениями, продавщица поворачивала краник того или иного цилиндра, в зависимости от сорта вина, которого желал клиент, и в мензурки, аппетитно пузырясь и пенясь, откуда-то снизу, из каких-то неведомых закромов, поступало прохладное терпкое «Вазисубани» или волшебная горьковатая «Мадера». В тот момент, когда мензурка наполнялась до определенного уровня, краник поворачивался еще раз, вино замирало на уровне, как правило, отметки в двести миллилитров и уже только потом, после еще одного поворота краника, стекало в стакан.

— Марина Васильевна! — звонил Гурский из автомата, который находился в вестибюле «Академички», в отдел сбыта издательства, жалуясь своей начальнице. — Вы знаете, я в столовой, здесь такой дождь! Просто стеной, а я зонт в кабинете забыл, он там на вешалке, видите?

— Да, Саша, вижу. Надо же, а у нас тут солнце…

Для того, чтобы читателю стад понятен неповторимый дух того времени и вся прелесть отношений между сотрудниками академических учреждений, необходимо отметить, что расстояние между Александром, звонившим практически из Кунсткамеры, и его начальством, которое находилось в этот момент на своем рабочем месте, сразу за зданием Двенадцати коллегий, составляло, если по прямой, не более восьмисот метров.

— Саша, а как вы полагаете, этот дождь у вас долго продлится?

— Даже уж и не знаю, Марина Васильевна, так все обложило…

После закрытия «Академички» наиболее стойкие выходили на набережную, садились в десятый троллейбус и ехали в «Сайгон». Близилось шесть часов вечера. Сакральный смысл слов «Симон-Симон, пошли в Сайгон?» — раскрывать на сегодняшний день бессмысленно. Кто не знает, тому не объяснить. А у того, кто знает, автор готов сентиментально всплакнуть на плече.

— Петька, я тебя тысячу лет не видела, — улыбалась Лена. — Пойдемте, я вас кофе угощу.

Она повела Гурского и Волкова в угол зала, аккуратно прошла вместе с ними между одетым в камуфляжные брюки и черный свитер Шварценеггером и обольстительно, даже в восковом исполнении, полураздетой Мерилин Монро, отодвинула на стене темно-зеленую драпировку и открыла дверь маленькой комнатки.

— Раздевайтесь, здесь тепло. Сейчас кофе будет, — она воткнула в розетку вилку электрического чайника.

— Ленка, — Гурский повесил куртку на спинку стула, — признавайся быстро— быстро, куда Сталина девала?

— А он… отправлен, в числе прочих, к новому месту пребывания,

— По этапу? — Петр сел к столу и достал сигареты. — В Магадан?

— В Магадане у меня Берия был. К нам там пришел дедуля такой, походил— походил, а потом у меня спрашивает: «Вы скоро уезжаете?» Я говорю: «Нет. Еще недели две побудем». А он: «Хорошо. Успею». Я, честное слово, не поняла, а он через несколько дней появляется, билет опять купил и говорит: «Я на минуточку». Я ему: «Зачем же вы платите, проходите так». А он: «Нет-нет, за все платить надо. Все должно быть по закону». Вошел в зал, вынул из-за пазухи молоток — и к Берии. Представляете? Еле перехватили.

— Не судьба… — вздохнул Гурский.