Я опускаюсь на мелководье и в благоговейном молчании наблюдаю, как он выбирает различные масла для ванны и соли, добавляя в воду состав, издающий расслабляющий аромат лаванды и эвкалипта.

Пока он погружает губку в воду, я спрашиваю.

— Ты не залезешь?

Он опускает взгляд на рану, которая теперь перевязана новым бинтом. Белый хлопок уже окрасился кровью.

— Ванна для тебя. Тебе будет больно, — говорит он, но в его тоне нет и намека на стыд. — Я зашью себя позже.

Ник моет мне спину, пока я отмокаю в ванне, ощущая каждую занозу в своем теле.

Когда я откидываюсь на подушку в ванне, в моих глазах появляется первый намек на усталость, а веки становятся тяжелыми от сна.

— Куда ты собиралась идти? — спрашивает он, опираясь предплечьями на край ванны. — Если бы я отдал тебе свою заначку с деньгами и машину. Каков был твой план, Бриа?

Этот вопрос не просто выводит меня из сонного состояния, он наполняет меня новым чувством ужаса, что у меня нет абсолютно никакого плана на завтра — что я понятия не имею, что случится со мной, с ним или с нами.

Я качаю головой, опираясь на ванну.

— Не знаю, — честно говорю я. Затем, поскольку в какой-то момент я должна решить полностью довериться этому человеку, я поворачиваю свое лицо к его лицу. — Наверное, к тете и кузине. Прежде чем я разработала план по устранению сводного брата, был план по побегу.

Его взгляд темнеет, тени на его лице окрашивают плоскости в противоречивые эмоции.

— Расскажи мне все. — И я рассказываю.

Я обнажаю перед Ником самую уязвимую сторону себя, рассказываю о том, какой эгоисткой я была поначалу из-за своей душевной боли, хотя это подтверждает то, какой он впервые увидел меня, наивную девочку. Но потом я рассказываю ему истории, которые услышала в Реджо-Калабрии, о женщинах из Ндрангеты, о том, как вековые законы кланов в преступном мире превратили их мир в неизбывную тюрьму.

Ник с восторженным вниманием слушает, как я признаюсь, что за те месяцы, что я училась драться, это изменило меня, и я больше не хотела мести, а хотела получить шанс помочь женщинам, которые действительно не могут выбраться из своих обстоятельств, и я думала — глупо верила — что смогу сделать это, выступив в Пустоши.

— Вот почему я вернулась сюда, — говорю я, прижимая колени к груди, — вместо того чтобы бежать, как умоляла моя тетя. Я сказала ей, что мне нужно попрощаться с отцом, но для начала примириться.

Я жду, затаив дыхание, чтобы он что-нибудь сказал. Вместо этого он проводит рукой по моей шее и наклоняется вперед, впиваясь в мои губы обжигающе чувственным поцелуем.

Отстранившись, он говорит.

— Я забираю тебя в постель.