Глава 19. Адена

Возможно, я больше никогда не увижу его.

Никогда не увижу ту улыбку, которая проскальзывает, когда мы вместе. Никогда не увижу жилетку, которая крепко обнимает его, как я хочу сейчас. Никогда не увижу эту серебристую прядь волос, которая меня так успокаивает.

Никогда не увижу, как мы влюбимся друг в друга.

Но хуже всего то, что я, возможно, никогда не смогу извиниться за то, что пропустила наше свидание в Форте.

В подземельях холодно.

Полагаю, этого следовало ожидать. Не то чтобы я планировала испытать это на себе в ближайшее время.

Влажная стена, прижимающаяся к моей спине, заставляет меня пожалеть, что на мне не было свитера, когда король вызвал меня к себе. Или, возможно, кардигана с кружевной отделкой. Хотя мне бы не хотелось надевать его в первый раз в подземелье, когда никто, кроме случайных Имперцев, не сможет полюбоваться моей работой.

Я закрываю глаза от одинокого, мерцающего света за решеткой и прислоняюсь пульсирующим виском к каменной стене. Мой желудок был гораздо разговорчивее, чем кто-либо другой здесь, и урчал от растущего голода. Приоткрыв глаз, я смотрю на черствый хлеб, небрежно брошенный в углу камеры. Поморщившись при одной только мысли о том, чтобы пошевелиться, я злобно прикусываю язык, придвигаясь ближе. От кандалов, стягивающих мои лодыжки, у меня щиплет глаза, кожа рвется, как прозрачная ткань. Ржавый металл содрал мне кожу до крови, оставив под ней красные волдыри.

Прерывисто вздохнув, я тянусь за хлебом

Я знаю, что увижу. Я даже зажмуриваюсь, чтобы оттянуть неизбежное, притвориться, что все это — кошмар, от которого меня разбудит Пэй. Потому что она всегда так делала. Она всегда находила способ побороть страх, чтобы быть достаточно сильной за нас обеих. Я чувствовала, как она проводила пальцами по неровной челке, которую я заставляла ее подстригать, и этого успокаивающего прикосновения было достаточно, чтобы вырвать меня из моих снов. А потом мы сидели, положив мою голову ей на плечо, и смотрели на звезды, пока они не таяли в утреннем небе.

Но это не Форт. Здесь нет ни звезд, ни плеч, на которые можно было бы опереться. Я очень даже проснулась, открываю глаза и...

При виде своих пальцев я едва сдерживаю рыдание. Лучше бы они связали мне руки за спиной, хотя бы для того, чтобы я не могла на них смотреть.

Не знаю, зачем они это сделали. Или, что еще лучше, почему я вообще здесь.

Я кричала, когда они начали ломать мне пальцы, умоляла, несмотря на боль, просила пощадить то единственное, ради чего любила жить. Мои пальцы — это мое ремесло, мое утешение, моя связь с прошлым, которое мне удалось пережить.

А потом я заплакала.

Поначалу это был безмолвный траур, слезы просачивались сквозь сжатые веки. Но моим самообладанием никогда нельзя было похвастаться. Вскоре я уже всхлипывала от звука ломающихся костей и разбитых мечтаний.

И только когда моя протянутая рука начинает расплываться, я понимаю, что плачу. Снова. Кажется, это все, что я делала с тех пор, как король приказал бросить меня сюда. Почему, опять же? Я до сих пор не разобралась в этом вопросе. Хотя я была довольно занята.

Шмыгая носом, я тянусь к хлебу, втягивая воздух, когда цепи на моих лодыжках натягиваются все туже. Боль от всего этого слишком сильна. Я не такая, как Пэй. Я не привыкла к такой сильной боли. Я привыкла к уколотым пальцам и больным рукам, а не к ноющему телу и сломанным костям.

Я фыркаю и прижимаюсь к стене.

Ничего страшного, правда. Я привыкла быть голодной. На самом деле я даже не хочу черствый хлеб.

Мой желудок протестует. Очень громко.

Я уже собираюсь напомнить ему, что мы дольше страдали без еды и не стоит так драматизировать, как вдруг тени начинают говорить. Как странно.

— Может, потише там? Я пытаюсь заснуть.

Я вздрагиваю от грубого голоса и вглядываюсь в камеру рядом со мной. — Я-я ничего не говорила. — Мой собственный голос хриплый и шершавый, как шерсть.

— Да уж, — ворчит мужчина, — твоему желудку точно есть что сказать.

— Да, — вздыхаю я. — Все во мне довольно болтливо. — Мой взгляд прослеживает слабые очертания фигуры, примостившейся в углу, соединенном с моей камерой, — в углу, ближайшем к тому ужасному хлебу. И, возможно, он сможет достать его для меня. — Вот что я тебе скажу, — бодро начинаю я. — Если ты бросишь мне этот хлеб, мой желудок успокоится. Так что мы оба получим то, что хотим. Я буду есть, а ты спать.

Кажется, он находит это забавным. Если, конечно, предположить, что звук, исходящий от него, — это смех. — Да? А с чего ты взяла, что я не заберу хлеб себе?

— Ты что, попал сюда за воровство?

— Нет. Хуже.

— Тогда я рискну, — говорю я легкомысленно. — Похоже, у тебя нет опыта в воровстве.

Он снова издает этот звук, который я принимаю за смех. Затем он сдвигается с места, просовывая костлявые пальцы между прутьями в поисках моего хлеба. Умудрившись схватить его, он с ворчанием бросает буханку мне. Она катится и останавливается, натолкнувшись на мою ногу.

Я улыбаюсь в тени. — Видишь, ты не вор. Спасибо. — Я замираю при виде своих пальцев. Скрученных, сломанных и бесполезных.

Боль парализует.

Я кладу ладонь на буханку, морщась от давления. Спустя мгновение я набираюсь смелости, сжимаю хлеб обеими руками и пытаюсь поднести его ко рту. По щекам катятся слезы. Но я откусываю кусочек. И еще один. Каждый из них черствый и соленый от моих слез.

— Что занимаешься, ребенок? — спрашивает голос, прорываясь сквозь рыдания, которые я подавляю вместе с хлебом.

— Я... — фырканье. — Я швея. Я-я раньше была швеей.

Призрак улыбки приподнимает мои губы. — Луту нужна любая модная помощь, которую он может получить. У меня был целый маленький бизнес. Моя лучшая подруга — она на самом деле участвует в Испытаниях, знаешь ли. Ну... — я хмурюсь, — думаю, ты бы не знал, если бы был здесь. В общем, она доставала мне ткань, а я шила одежду. Конечно, я всегда следила за тем, чтобы она первой принимала решение о том, что я шью. О, но я придумала для нее этот жилет со всеми этими карманами, потому что, скажем так, у нее был опыт воровства...

— Нет, ребенок. — Он звучит раздраженно. — Черт, ты много болтаешь, не так ли? Я имел в виду, что ты сделала, чтобы оказаться здесь?

— О. Хм. Твои догадки не хуже моих, — говорю я, с трудом проглатывая черствый хлеб между зубами. — Ну, однажды я пыталась кое-что украсть. Ничем хорошим это не закончилось. Пэй до сих пор в шоке от того, какой я ужасный вор, ведь я Фазер. — Я пытаюсь откусить еще кусочек от буханки. — Она всегда говорит, что если бы могла проходить сквозь стены, то была бы непобедима. И очень богата.

— Что, они просто бросили тебя сюда без всякой причины? — Он фыркает. — Ты же не Обыкновенная или что-то в этом роде.

При мысли о том, что такова судьба Пэйдин, у меня внутри все переворачивается.

— Нет. Нет, я определенно Элита. Не то чтобы это мне здесь как-то помогло. — Я смотрю на камни, окружающие камеры, и чувствую, как Немой подавляет мои силы, чтобы я не могла просто пройти сквозь эти решетки.

Что-то в его лице кажется неожиданно серьезным. — Интересно, что они собираются с тобой сделать.

— Ну... — я поднимаю руки, чтобы он видел, — не так уж много худшего они могут сделать.

— Да, — говорит он хрипловато. — Я слышал, что такое случается.

— Тогда извини, что не даю тебе спать, — говорю я полусерьезно. Он хихикает, заставляя меня улыбнуться. — Ита-а-а-ак, — затягиваю я слово, — что ты сделал, чтобы оказаться здесь, а?

Я чувствую, как он наблюдает за мной. — То, что позволило мне оказаться в этом подземелье. В отличие от тебя.

— Люди могут меняться, — тихо говорю я.

— Не я.

— Не знаю, как насчет этого, — бодро говорю я. — Помочь незнакомцу — это, наверное, первый шаг к самосовершенствованию.

Не знаю почему, но мне кажется, что он улыбается. — Как тебя зовут, ребенок?

— Меня зовут Адена. Но мои друзья — ну, подруга — зовут меня А. — Он хмыкает в ответ. — А тебя как зовут?

Его тон почти обвиняющий. — Почему ты хочешь знать?

Я пожимаю плечами. — Может быть, я пытаюсь завести еще одного друга. — Не совсем понимаю, почему он смеется над этим. — Ты не захочешь со мной дружить, малыш. Все они в конце концов умирают.

— Что ж, похоже, тебе нужен новый друг.

Еще одна грубая усмешка. — Ты верно подметила, ребенок. Отлично. Я Эл.

— Эл? — повторяю я. — Это сокращение от чего-то?

— Не знаю, если бы это было так. — Он кашляет, почти задыхаясь. — Я никогда не разговаривал с родителями. Сколько себя помню, всегда был сам по себе.

— Хм... — Я надолго замолкаю, ненадолго задумываясь о том, что никогда не знал своего отца. Мое молчание, похоже, не дает ему покоя, и он начинает говорить.

— Да, и у меня нет друзей, которые могли бы дать мне прозвище.

— Ну... — я усмехаюсь в его сторону, — теперь у тебя есть, Э.

— Э? — спрашивает он. — Разве это не твое прозвище, ребенок?

— От Пэй — да. Ты, похоже, остановился на «ребенке».

Он смеется, и этот звук заставляет меня улыбнуться. — Ты особенный, ты знаешь это, ребенок?

Я бросаю остаток буханки в его сторону и смотрю, как его рука нерешительно берет ее. — Спасибо, Э. Я...

Тяжелые шаги гулко отдаются от стен подземелья, заглушая мои слова.

Дверь моей камеры распахивается, и меня внезапно поглощает толпа имперцев. Двое из них отрывают меня от земли, не обращая внимания на мои сломанные пальцы. Я вскрикиваю, пытаясь укрыться от них руками и...

Теперь я чем-то давлюсь.

Они заткнули мне рот чем-то вроде ваты. Мои протесты заглушаются, когда они выволакивают меня из камеры в коридор. Я в бешенстве, глаза расширены, когда они встречаются с глазами Эла через решетку рядом со мной. Теперь я могу разглядеть его лицо, испещренное морщинами и покрытое беспокойством. Он качает головой, съежившись в своем углу.

Все его друзья в итоге погибли. И я начинаю думать, что я не исключение.

Он отворачивается от очередного обреченного друга, и мои веки начинают трепетать.