Тем не менее, я чувствую себя недостаточно хорошо одетой, когда опираюсь на него.

— Куда это ты собрался, что тебе понадобился костюм в такое время суток? — я спрашиваю, потому что на самом деле, теперь, когда я думаю об этом, я решила, что для него действительно странно быть так одетым. Кстати, какие границы существуют в аэропорту?

Его внимание переключается от таблички, которую он читал, на меня, и морщинка прорезает его каменный лоб.

Я делаю самовозвеличивающий взмах в сторону остальной части себя, полностью опираясь на его руку, потому что он просто не двигается с места.

— Мой самый удобный наряд.

— Ах, это, — пожимает он плечами. На мгновение он выглядит немного растерянным, не находя слов. — Я… тоже чувствую себя максимально комфортно.

Я моргаю, раз, другой. Я снова оглядываю его, чтобы убедиться, что его костюм — это не просто действительно интересная футбольная пижама, которую я ошибочно приняла за официальную одежду. Это точно не пижама.

Я уверена, что в этот поздний час с недостатком сна я с трудом скрываю «Неужели?», которое мелькает у меня на лице.

— Я не осуждаю.

— Разве что самую малость, — говорит он, потому что я вряд ли обманула его.

— Я имею в виду, что для костюма он выглядит удобно, — пытаюсь я, и он закатывает глаза. На его лице появляется намек на улыбку. — По крайней мере, это делает тебя запоминающимся.

Он не выдерживает и отводит взгляд, скрывая широкую улыбку.

Как только я заканчиваю надевать тапочки, корзина с моим открытым чемоданом и всеми вещами, которые раньше были в нем аккуратно сложены, скатывается по пандусу, а руки скелета-сотрудника службы безопасности аэропорта в синих латексных перчатках роются в моих вещах.

— Мэм, — зовет он, привлекая как мое, так и джентльмена-горгульи внимание к… о, черт возьми.

По правилам ли это — держать его так, чтобы все могли видеть, чем именно я развлекаюсь? Было ли недостаточно сканирования багажа, которое, без сомнения, видели еще несколько сотрудников? Потому что это силиконовый вибратор, выполненный в виде члена химеры, включая вены и перепонки.

Внезапно быть запоминающейся кажется уже не такой хорошей идеей.

Сотрудник переводит взгляд с меня на вибратор, жестом подзывая меня.

Я быстро отпускаю руку горгульи и отступаю назад. Его глаза снова встречаются с моими на долю секунды, прежде чем я опускаю голову и подхожу к своей сумке, запихивая все обратно.

— Хотите верьте, хотите нет, но в моей сумке есть вещи и пострашнее, — говорю я, потому что ладно, поймана с поличным с секс-игрушкой, но я не собираюсь выбрасывать ее вместе с пятью унциями жидкого кондиционера. С другой стороны, служба безопасности аэропорта не преследует вампиров из-за их личных вещей, если это чемодан, полный пакетов с кровью, не так ли?

Мистер Слишком-хорошо-одетый смотрит на меня, и в этот момент мне все равно. Я не могу. Я за гранью. Я смотрю на него глубоким взглядом, полным чистой, ничем не обеспокоенной апатии.

— Вы не можете лететь с этими батарейками, — начинает объяснять мне сотрудник аэропорта, и я киваю, наблюдая, как его натренированная рука открывает крышку и вытаскивает их. Они тяжело приземляются в мусорное ведро.

Можно было сделать все это чуть более тонко, я думаю, стараясь не скрипеть зубами.

Когда я все убираю и снова застегиваю сумку, горгульи уже нет. Не то чтобы я ожидала, что он останется здесь или что-то в этом роде.

Все в порядке. Мне все равно. Через пару часов я забуду о его существовании, и он сделает то же самое.

Я прохожу через аэропорт и жду посадки на свой рейс, без дальнейших неприятностей и больше не выставляя себя идиоткой.

Когда я, наконец, усаживаюсь, я начинаю вытаскивать из сумки все, что мне нужно для предполетного «Не беспокоить» ритуала. Это главная причина, по которой я начала летать ночными рейсами: я знала, что никого с работы там не будет. Я бы предпочла сидеть рядом с двухголовым младенцем, у которого одна голова постоянно будит другую, чем рядом с кем-то, кто заставит меня думать о работе в течение четырехчасового перелета. Двухголовому малышу все равно, что я завернута в одеяло, маску для сна, подушку для шеи и наушники с шумоподавлением, и что я создаю свой собственный опыт сенсорной депривации с помощью тру-крайм подкаста в качестве собеседника.

Последнее, чего я хочу, — это постоянно распутывать свой кокон из-за коллеги, которая будит меня словами:

— Гвен, что ты думаешь о…

Я ни о чем не думаю. Если самолет разобьется, это может произойти без моего ведома.

Я несколько минут играю на своем телефоне, прежде чем отправить электронное письмо на адрес [email protected], который дал мне Совен, чтобы переслать сводные отчеты о происшествиях между Тедом и Кэти и ввести нового менеджера в курс дела. По наитию я поискала в Интернете Владыра Гротеска и, конечно, первым делом наткнулась на несколько статей о какой-то крутой начинающей компании. Каждые несколько слов, которые я там читала, я закатывала глаза и пропускала два абзаца, прежде чем меня укачает. Я знаю, каким парнем он будет.

Рядом с электронной почтой появляется мой корпоративный профиль: имя, схема, описывающая, перед кем я отчитываюсь в компании, и фотография, сделанная, когда я только начала там работать. Это такой разительный контраст — видеть себя молодой, задорной, полной энергии, улыбающейся, с накрашенным лицом и завитыми волосами. Я стараюсь не ловить отражение на экране своего телефона — сальные светлые волосы, угрюмое лицо без какого-либо оживляющего румянца.

У этого парня, Владыры, нет фотографии, когда я нажимаю на его профиль с адреса электронной почты. Он значительно менее заполнен; вероятно, у него еще не дошли руки до этого.

Затем я перевожу свой телефон в режим полета, надеваю маску для сна и ускользаю из реального мира, если не считать случайных толчков кого-то, кто встает со среднего сиденья рядом со мной. Я специально выбрала место у окна, чтобы мне не приходилось вставать ни из-за чего или кого-либо. Я стараюсь доспать те часы, которых мне не хватило.

Когда самолет, наконец, приземляется, меня будит треск в ушах. Я медленно возвращаюсь в страну живых и нежити, выпутываясь из своего сенсорного кокона по одному предмету за раз, аккуратно складывая их в свою некогда тщательно упакованную ручную кладь.

Я бросаю взгляд на своего соседа на среднем сиденье и чуть не ломаю себе шею от неожиданности.

Он. Снова.

Это становится смешным.

Он тоже задремал, подперев подбородок рукой, оперевшись на подлокотник между сиденьями. По крайней мере, он не еще проснулся и не заметил мою реакцию.

Я как раз заканчиваю выдавливать воздух из подушки для шеи, пока она не стала плоской, когда горгулья, от которого я, кажется, не могу избавиться, начинает шевелиться. Я демонстративно смотрю в окно и отказываюсь встречаться с ним взглядом, пока не чувствую, что ряд позади нас начинает вставать в проходе, готовясь выйти из самолета.

— Ты крепко спишь, — замечает он через несколько минут. Он поворачивается к своему телефону на шум уведомления электронной почты и спокойно открывает ее, когда люди начинают нервничать, торопясь выйти из самолета.

— Да, ну… — бормочу я, но останавливаю себя, осознавая, что я уже достаточно раз опозорилась перед ним. Нескольких столкновений друг с другом в терминале уже было достаточно, четыре часа сидения рядом с ним, вероятно, лишили меня остатков гордости и раскрыли все чрезмерно личные подробности обо мне.

Однако он не дает мне замолчать. Он поднимает бровь и повторяет:

— Ну?

— Мм. В этом преимущество путешествий в пижаме, — я пожимаю плечами, а затем погружаюсь в свой телефон, пока мы не выходим. Я так устала от этого парня, симпатичный он горгулья или нет. Я бы хотела сохранить немного достоинства на завтра, чтобы притворяться, что мне нравятся мои коллеги.

Единственное, что хорошо в этих корпоративных выездах в отдаленные районы, так это то, что любого, с кем вы столкнетесь, вы практически гарантировано никогда больше не увидите.