Изменить стиль страницы

Я провела так много времени в ловушке собственной головы, что была почти уверена, что устроила т ...

5.jpeg

Я провела так много времени в ловушке собственной головы, что была почти уверена, что устроила там дом, довольствуясь тем, что пряталась от мира, спала до тех пор, пока больше ничего не болело.

Но, как и все хорошее в моей жизни, в конце концов все резко прекратилось без всякого предупреждения.

Я стояла в темноте, глядя прямо перед собой, в то время как в другой комнате, где-то слишком далеко, чтобы я могла определить, играла какая-то странная музыка. Я думаю, именно это вывело меня из того похожего на транс состояния, в котором я находилась до сих пор.

Холод пробрал меня до костей, как когда слишком быстро глотаешь ледяную воду и чувствуешь, как она растекается по телу.

Это был какой-то странный холод.

В некотором смысле пустой.

Мое дыхание покидало губы облачками пара, но почему-то моим ногам стало странно тепло. Почти оскорбительно жарко, как будто я стояла на асфальтированной дороге в разгар летнего дня.

Я посмотрела себе под ноги, но мое зрение было слишком затуманенным, чтобы что-либо разглядеть, и было слишком темно.

Зрение начало медленно возвращаться, начиная с расплывчатых темных силуэтов и теней на сером фоне. Я смахнула слезы, которые текли из моих раздраженных глаз, пока они не прояснились.

Единственный видимый свет просачивался из-под закрытой двери спальни. Я поняла, что стою в своей главной спальне, прямо в ногах своей кровати.

Часы на прикроватном столике, должно быть, в какой-то момент были переведены в другое положение, потому что вместо цифр передо мной замигали четыре короткие черточки.

За окном на дальней стене, закрытым длинными прозрачными белыми занавесками, которые развевались на теплом ветерке, принося с собой запахи города, было темно. Рядом с ним была открыта балконная дверь, и внутрь просачивался шум, как будто кто-то внезапно прибавил громкость. У меня даже в ушах слегка хрустнуло.

Так много музыки и смеха раздавалось в ночи — гудки рожков и рев труб. И все же эта проклятая музыка никуда не делась — неуместная мелодия, которой здесь не место. Однако она была немного скучнее, чем раньше, и с каждой секундой становилась все тише.

Сделав неуверенный шаг, я заскользила по деревянному полу, судорожно хватаясь за ближайший предмет, который смогла найти, чтобы удержаться на ногах. Мои пальцы вцепились в дубовое изножье кровати, мои слабые руки угрожали подломиться под ее весом.

Половицы застонали, когда я выпрямилась, но моя нога снова соскользнула, и я с проклятием упала.

Длинная струящаяся ткань обвилась вокруг моих лодыжек, и я нахмурилась, осознав, что на мне длинное белое платье, о существовании которого я даже не подозревала. По крайней мере, я не могла припомнить, чтобы покупала что-то настолько нежное и красивое. Я предпочитала носить джинсы и футболку, если только не было особого случая.

Я все еще сплю?

Иногда было трудно сказать наверняка. В эти дни я почти не выходила из дома, и из-за этого у меня было много свободного времени. В основном я дремала или время от времени читала какую-нибудь книгу, так что, насколько я знала, прямо сейчас я могла крепко спать на своем диване и проснуться в любую секунду.

Я смотрела на странное белое платье, когда мне кое-что пришло в голову. Что-то, от чего у меня подкосились руки и затряслись ноги. Кровь. Его было так много. Слишком много. Я была пропитана этим веществом насквозь.

Моей первой мыслью было, что я покрыта какой-то липкой смолой, но потом я узнала резкий медный запах, который теперь сгустил воздух до такой степени, что меня затошнило. Я никогда раньше не видела столько крови.

Остин собирается убить меня…

Эта мысль пришла мне в голову случайно. Если бы эта кровь оставила пятно на наших прекрасных, оригинальных паркетных полах, у меня были бы синяки на недели. Дни, если мне действительно повезет. Я поперхнулась, подавляя сильную потребность снова подавиться. Скользя дальше, я больно ударилась коленями об пол.

Я попыталась подползти к двери спальни, но мои руки дрожали, а к горлу подступали рыдания.

Холодная, липкая жидкость хлюпала у меня между пальцами рук и ног, пока я ползла. Она была скользкой и отвратительной на ощупь, пахла старыми монетами. Мне все же удалось подтянуться, ухватившись за толстую медную дверную ручку, и я рывком распахнула дверь, практически выскочив в коридор.

В коридоре тоже было темно, поэтому я пошарила рукой по сторонам, нащупывая выключатель, размазывая повсюду кровь. В панике я не могла его найти. Вместо этого мне неуклюже удалось сбить все рамки для фотографий, которые я тщательно развесила, и я услышала, как они с грохотом упали на пол позади меня, повсюду разлетелось стекло.

— Остин! — Крикнула я хриплым голосом, едва ли громче шепота.

Я звала его по имени снова и снова, и в третий раз было еще больнее. У меня пересохло в горле, и я почувствовала вкус крови во рту, отчего меня снова вырвало.

Наконец добравшись до гостиной, я собиралась еще раз позвать своего жениха по имени, но сразу поняла, что его там нет.

Телевизор был включен, но из него доносились только помехи, что было странно, потому что у нас не было кабельного телевидения. Я не видела таких помех с детства. От этого у меня мурашки побежали по коже, потому что все, что я могла представить, — это все до единого фильмы ужасов, которые я когда-либо видела в своей жизни.

Камин тлел, что было также странно, потому что я не могла вспомнить, как его разжигала, учитывая тот факт, что в это время года на улице было слишком жарко, а Остин почти никогда не бывал дома достаточно надолго, чтобы возиться с ним.

Его ключей не было на крючке у входной двери, что говорило мне о том, что он, вероятно, пошел в бар с двумя чопорными, надоедливыми мужчинами из чикагской фирмы, которую я не очень хорошо знала.

Это было практически все, что он когда-либо делал, так что это не было бы полным шоком. Пьянство, измена мне со случайными туристками или превращение моей жизни в сущий ад были обыденными. С тех пор как мы потеряли ребенка, он медленно превращался в кого-то, кого я не узнавала.

Я содрогнулась при мысли о том, что он снова приплелся домой пьяный, злой на весь мир и заставил меня разбираться с последствиями, как он всегда делал. Он винил меня в смерти нашей дочери, не в силах смириться с тем фактом, что иногда случаются выкидыши, и винить в этом некого, кроме самой матери-природы.

Это была моя вина, по словам моего некогда счастливого, любящего жениха. Я виновата в том, что позволила своей дьявольской магии отравить его ребенка.

Он также никогда не был изящным пьяницей. Алкоголь, казалось, сделал его член вялым, а мозг более тупым, чем обычно, что, честно говоря, мало о чем говорило.

Прошло чуть больше года с тех пор, как мы потеряли Грейси еще до того, как у нее появился шанс познакомиться с нами, а мне все еще не удавалось оторваться от монстра, в которого превратился Остин. Часть меня пыталась держаться подальше от надежды — надежды на то, что однажды он проснется и вернется ко мне снова.

Я была идиоткой.

Если он уходил на ночь, это делало мое нынешнее затруднительное положение еще хуже. Было поздно… Или, может быть, просто очень рано, но обычно я недолго оставалась одна, если только он не был на работе. Мне нужны были работающие часы, чтобы знать наверняка, но он определенно должен был уже вернуться.

Обычно, когда Остин собирался провести ночь со своими тупыми друзьями, он трахал меня жестко и грубовато, независимо от того, хотела я этого или нет. Он шептал мне на ухо все, что сделает со мной, если я покину эту квартиру в его отсутствие, а потом целовал мои губы до боли, рассказывая обо всех способах, которыми он вознаградит меня, если я подчинюсь, обещая когда-нибудь снова зачать мне ребенка.

«Награда» было интересным словом для обозначения того, что он мне дал — просто еще одна ночь фальшивых стонов, когда он терся об меня, как гребаный мальчишка препубертатного возраста.

Мысль о том, что я снова забеременею, вызывала у меня физическую тошноту. Остин понятия не имел, но вскоре после выкидыша мне имплантировали ВМС. Он убьет меня, если узнает.

Что-то безумное проснулось во мне, когда я стояла посреди гостиной, охваченная чувством растерянности и потери.

Необходимость добраться до Остина внезапно вытеснила все остальные мысли. Я не знала, откуда это взялось. Большую часть времени я отчаянно пыталась убраться как можно дальше от него и его кулаков.

Я предполагала, что мне следовало бы беспокоиться о крови в спальне, все еще просачивающейся на пористую древесину, но это было похоже на то, что мной овладела целеустремленность.

Я ничего не могла вспомнить о предыдущей ночи. Все исчезло. Это было размытое пятно из форм, звуков и музыки.

Согласно календарю на стене рядом с брелоком для ключей, было первое марта, так что это имело смысл. Музыка за окном моей квартиры казалась единственным, что удерживало меня прямо сейчас, единственным, что встало на свои места.

Это был Марди Гра, и праздник был уже в самом разгаре.

Вчера я, как обычно, отправилась навестить свою бабушку перед началом торжества. Бабушка Аннет была мамбо (женщина-священник в религии вуду), у которой было слишком много свободного времени, и ей нужна была моя помощь в приготовлении ее товаров для парадов.

Она получала удовольствие от продажи вещей туристам, которые стекались во Французский квартал в поисках вампиров или жутких безделушек вуду, чтобы привезти домой в качестве сувениров.

Я вспомнила, как часами болтала с ней, потягивая «Сазерак», хотя было раннее утро. Бабушке Энн было все равно.

Мне нравилось проводить время в ее доме на протоке, достаточно далеко от моей жалкой жизни. Она не знала всех грязных подробностей, но я могла сказать, что Остин ей не нравился, и ее понимающий взгляд всякий раз, когда я упоминала его имя, говорил сам за себя. Бабушка всегда знала лучше.