ГЛАВА 35

КИНСИ

Мой отец был совсем на себя не похож.

Бледнее, чем обычно, а его губы были прижаты к зубам, словно у него были проблемы с дыханием, но рот его был таким сухим, что он не мог их облизать — или, возможно, он был так измотан, что не хотел этого делать. Человек, на которого я смотрела, не было моим отцом.

Он был оболочкой.

И в тот момент я захотела, чтобы он обрел мир.

Хотела, чтобы он освободился.

Чтобы перестал бороться.

Потому что мой отец исчез.

Удивительно, как подкрадывается смерть, как меняет даже оболочку тела, делая человека неузнаваемым. Возможно, это подтверждение того, что душа, наконец-то, высвобождает свои усики из человеческого сердца, возможно, первой перестает бороться именно душа, и тело осознает, что план не заключался в том, чтобы жить с болезнью — а жить без нее.

Папа нам улыбнулся.

— Кто-нибудь принес печенье?

Харли передала тарелку и подмигнула.

— Держишь за нее, сынок. — Папа схватил одно печенье, поднял его к носу и подмигнул Харли. — Пахнет просто божественно. Ты добавила... — он кашлянул. — Ты добавила много масла?

Харли усмехнулась ему.

— Трюк в том, чтобы добавить две порции коричневого сахара и немного любви.

Глаза Джекса наполнились слезами, и он взял ее за руку.

— М-м-м. — Папа поднес печенье к губам и откусил кусочек. — Сахар чувствуется, но любовь? Она остается с тобой, не так ли, Харли?

— Да. — Ее губы задрожали. — Это действительно так.

Она коснулась своего живота.

Я нахмурилась, потом посмотрел на Джекса.

Его руки последовали за ее руками.

Словно он ее защищал.

Прикрывал ее тело?

Или, возможно, я просто была гиперчувствительной и чрезмерно эмоциональной.

Я не была уверена, сделал ли он это преднамеренно, или же просто потому, что там находились ее руки. Мой папа тоже это заметил, его глаза слегка сощурились, а это означало, что он думал.

Моя мама взбивала подушки. Он схватил ее за руку и поцеловал.

— Дай мне несколько минут с моими детьми.

Миллер и Харли собрались уходить.

Отец прочистил горло.

— Со всеми моими детьми.

Миллер застыл.

Харли тихонько охнула.

— Сядьте. — Папе не нужно было просить дважды.

Все мы нашли места у его кровати, Джекс сел на угол, я на колени Миллера, а Харли на второй стул.

— Теперь, — усмехнулся отец. — Гораздо лучше. Итак, Джекс, похоже, тебе есть чем заниматься вне поля.

— Пап…

— Рад за тебя, сынок. — Он посмотрел на Харли. — Он хорошо с тобой обращается?

Джекс выругался себе под нос.

— Сначала да, потом нет, и теперь снова да. — Она подмигнула. — Мы счастливы. Очень счастливы… хотя он храпит как слон, и не смывает в туалете.

— Серьезно!? — спросила я.

Папа фыркнул, а Миллер прикрыл смешок ладонью.

— Спасибо, Харли. — Джекс закатил глаза, затем на его губах появилась улыбка, и он потянулся к ее руке.

— Дети, вы нужны друг другу. — Папа кивнул. — Кинси, смотрю, у вас с Миллером все серьезно.

Я усмехнулась.

— Да, ну, я вроде как его люблю.

— Знаю. — Папа пожал плечами. — Даже когда ты пыталась не любить.

Я облизала губы и кивнула.

— Миллер? — папа нахмурился. — Ты закончил вести себя как засранец?

Джекс рассмеялся.

— Да, сэр. — Миллер широко улыбнулся. — Смело могу сказать, что мои дни в качестве засранца прошли… Совсем недавно мне еще раз напомнили, что лучше иметь сердце льва. Когда-то оно у меня было — до того, как умерла моя мама, — и думаю, что я его, наконец-то, вернул. — Он сжал мою руку. — И за это нужно благодарить Кинси… и маленького мальчика, которого через несколько дней отсюда выпишут.

— Ха. — Папа положил на тарелку половину своего несъеденного печенья. Я быстро схватила тарелку и поставила ее на поднос для его удобства.

— Джекс, я еще не умер. Постарайся на этой неделе не ввязываться в драки, я буду за тобой следить. И Миллер, тебе нужно немного поднапрячься и лучше блокировать, дай моему сыну еще несколько секунд, чтобы бросить тебе мяч.

— Да, сэр, — сказали они оба в унисон.

— А теперь… — Папа согнул указательный палец, и мы все подались вперед. — Слушайте внимательно…

Я затаила дыхание.

— Мое тело сдается, но душа — боец. Поэтому, когда я покину эту землю, хочу, чтобы вы помнили, хотя мое тело и сломано, ушло, превратилось в пыль, моя душа свободна. — Его глаза наполнились слезами. — После моих похорон вы выпьете по несколько шотов виски. И я хочу, чтобы были печеньки. Если кто-нибудь принесет вашей маме лазанью, то выбросите ее! И никаких запеканок! Я хочу радости! Я хочу уйти также, как и пришел, голым и громким. Хочу, чтоб были воздушные шары, праздник, и еще хочу, чтобы меня похоронили с моей вилкой. — Он подмигнул.

— С вилкой? — Миллер просто не мог не спросить.

— Ты никогда не слышал эту историю? — усмехнулся отец. – Умирают муж и жена. Муж сказал, что если он умрет первым, то хочет, чтобы жена похоронила его с его вилкой. Хочешь знать почему?

— Потому что он любил есть пироги? — предположил Миллер.

— Нет! — Улыбка папы стала шире. — Жизнь — это главное блюдо, сынок… а что после жизни? Ну, затем идет десерт. И я не появлюсь на небесах — где находится мой десерт — без вилки. Не имеет абсолютно никакого смысла. Мужчина должен быть готов к таким вещам.

Я закатила глаза, хотя они все еще были наполнены слезами, а Миллер рассмеялся и кивнул.

— Точно, вилка нужна.

Они с Джексом обменялись взглядами.

Как братья. Общая грусть.

Общее горе.

За всю свою жизнь я никогда не видела, чтобы мой брат прикасался к другому парню, помимо моего отца. Я бы не назвал его холодным. Он просто был сдержанным, все контролировал.

Но когда Миллер протянул руку Джексу на кровати.

Джекс принял ее.

И сжал.

Джекс ее не отпустил.

И внезапно я ощутила благодарность за то, что Миллер был не только в моей жизни, но и в жизни Джекса.

— Хорошо, больше никакой грусти, — объявил папа. — Дети можете идти, а я посплю до того, как сюда придет Паула и взобьет еще одну чертову подушку.

Мы все прощались.

Я поцеловала папу в лоб.

— Ты хорошо справилась, — прошептал он.

— Да, точно.

— Миллер, на одно слово, сынок, — сказал папа, когда мы почти вышли за дверь.

Джекс хлопнул его по спине.

Неохотно я отпустила руку Миллера, закрыла дверь и стала ждать.