ГЛАВА 24

КИНСИ

У болезни был запах. Я могла бы его описать только как смесь медикаментов, грусти и стерильного оборудования. Как только я вошла в дом, то поняла, что что-то не так.

Все из-за запаха.

Пахло так, словно в нашем доме основали больницу. Пациент — мой отец. Из-за того факта, что его состояние медленно ухудшалось, мне хотелось кричать и плакать до хриплоты.

За всю поездку Миллер не произнес ни слова.

И мне это вполне подходило, ведь последнее, чего я хотела — это говорить о своих чувствах… разговоры о грусти только делали это чувство сильнее, а значит с ним труднее бороться, по крайней мере, в моем сознании.

Папа сидел в гостиной, с капельницей IV группы крови.

— Привет. — Я подмигнула и села на диван. — Хорошо выглядишь.

— Лгунья. — Он прищурился. — Из-за этой штуковины у меня в руке, мне холодно.

Я схватила одеяло.

— Накроешь меня этим одеялом, словно я младенец, и я расскажу твоей маме о том, как ты сбежала из своей комнаты, чтобы напиться в домике на дереве.

Я ахнула.

— Ты не посмеешь!

— Паула! — Папа может и был больным, но у него все еще были здоровые легкие.

Я вздрогнула.

Миллер рассмеялся.

Мой отец посмотрел на Миллера.

— Как долго, сынок?

— Хм-м-м, — сглотнул Миллер. — Как долго, что?

Папа усмехнулся и откинулся назад.

— О, я понимаю, как это будет, мне придется говорить начистоту. Как долго ты спишь с моей дочерью?

Миллер, к его чести, даже не вздрогнул.

— Почему вы думаете, что я с ней сплю?

Папа сузил глаза.

— Ты выглядишь слишком счастливым для человека, который обходится без секса.

— Парень не может быть просто счастлив? — Миллер пожал плечами. — Что, если я просто ловлю кайф от жизни?

— Брехня. — Папа потер нос. — Если ты причинишь ей боль, то целью моей личной загробной жизни будет преследование твоей задницы, чтобы как можно быстрее свести тебя в могилу, ты меня понял?

Миллер прикусил губу, а затем ухмыльнулся.

— Да, хорошо, если я причиню ей боль, я просто дам вам на это разрешение.

— Разрешение?

О нет. Я только собиралась сказать папе, чтобы он остановился, когда в комнату вошла мама с подносом кофе.

— Я испекла булочки.

Миллер запихнул в рот вторую, прежде чем я смогла предупредить его о том, что на вкус они хуже, чем выглядят и пахнут.

Он проглотил булочку, запил ее кофе и посмотрел на тарелку с выпечкой.

— Папа на диете без сахара, — сказала я. — Это должно помочь ему жить дольше.

— Жить дольше, хрен с два. — Папа скривился, глядя на булочки. — Если это моя последняя еда, я бы попросил все переделать. Дорогая, почему бы тебе не вернуться на кухню и не испечь печенье с шоколадной крошкой? Которая тает в середине.

Я прочистила горло. Это звучало потрясающе.

Мама положила руки на бедра.

— Но сахар...

— Я бы съел парочку таких печенюх, — сказал Миллер, поддерживая моего отца. — Честно говоря, я даже могу помочь его готовить, если вы хотите?

— Хороший парень. — Папа подмигнул Миллеру. — Я знал, что ты мне понравишься.

Ах, как легко папа переходил на другую сторону, когда была замешана еда. Если он не будет осторожен, то Миллер займет место Джекса на диване и его пригласят на просмотр игр по ESPN. Да мой брат скорее убьет своего товарища по команде, чем позволит этому случиться.

Миллер сжал мое плечо и последовал за моей мамой, оставив меня с папой в тишине.

Я отвернулась.

Он схватил меня за руку.

Я сжала его руку в ответ и сражалась с обжигавшими глаза слезами.

— Как команда в этом году? Ты держишь их в ежовых рукавицах, чтобы они были в форме? — Хотя я и оценила смену темы и тот факт, что он хотел сосредоточиться на мне, но хотела поговорить о нем.

— Хорошо. — Я подсела поближе, положила голову ему на плечо и выдохнула, осознав, что задерживала дыхание с тех пор, как вошла в дверь.

Отец выводил круги на моей ладони. Он пах одеколоном и лакрицей, ставлю десять баксов на то, что он припрятал в кармане несколько конфет, предназначенных для чрезвычайной ситуации.

— Знаешь, — голос папы был низким, он грохотал в его теле, и я ощущала вибрацию своим ухом, — когда ты была маленькой, то часами сидела здесь со мной. И не обязательно было включать телевизор. Думаю… — Он сглотнул. — Ну… милая, думаю, ты просто хотела быть с кем-то рядом… хоть с кем.

Я закрыла глаза, когда нахлынули воспоминания… Мой пустой желудок, звук ругани, слишком ужасное насилие, чтобы ежедневно его свидетелем могла быть маленькая девочка. Я часто сидела на своем подоконнике и заглядывала в окно комнаты Джекса, чтобы посмотреть телевизор, потому что мне не позволяли смотреть то, что я хотела. Я ненавидела, когда шел дождь, потому что тогда Джекс задвигал шторы. Однажды, хотя и шел дождь, окно не было зашторено, и хотя я промокла до нитки, но все равно там сидела.

В тот же день Джекс пригласил меня поиграть, хотя мне было всего пять, а ему пятнадцать.

Я так отчаянно нуждалась хоть в каком-то внимании, что ухватилась за возможность провести время с любым, кто будет меня слушать.

К счастью, это был Джекс, по сути самый красивый, обладающий самый золотым сердцем мужчина в этом мире, помимо моего отца. Отца, удочерившего меня.

Поэтому, когда я пришла в тот первый день, то была удивлена, увидев, что стол был накрыт для ужина, и у меня было место за столом, они всегда заботились о том, чтобы у меня было место за столом.

Я хлюпнула носом.

— Милая. Сейчас ты такая же, как и тогда, — пробормотал папа. — Тебе нужно… чувствовать, ощущать касания, чтобы тебя держали в объятиях. — Он поцеловал меня в макушку. — И, знаешь, это нормально. Нормально хотеть… чтобы тобой дорожили.

У нас с папой никогда не было таких разговоров.

Мы были похожи как личности, ведь оба использовали сарказм, чтобы защитить наши чувства, а это означало только одно: это был один из тех разговоров, которые заводят с людьми, которых любят, пока не стало слишком поздно. Никогда в своей жизни мне не хотелось так сильно сбежать.

— Знаю, папа, — наконец выдавила я.

— Он хорошо к тебе относится?

Я кивнула.

— Да.

— Он постоянно на тебя смотрит, наблюдает за каждым движением. Его руки не лежат по бокам. Такое чувство, что он всегда готов держать удар. Не знаю только, чего именно он хочет: бежать в противоположном направлении или тебе на встречу.

— Ха! — Я игриво ущипнула папу за бок. — Хотелось бы мне это знать.

— Мужчины глупы.

— Спасибо, пап. — Я рассмеялась сквозь слезы, катившиеся по моим щекам.

— Дорогая, постарайся не держать на него зла. — Наш смех затих, папа отпустил мою руку и отстранился, чтобы посмотреть на меня. — Ты — моя маленькая девочка.

Мне хотелось закатить глаза, чтобы перевести ситуацию в шутку. Вместо этого я почувствовала смятение, у меня что-то сжалось в животе.

— Ты… — папа приподнял мой подбородок, — ...самое лучшее, что когда-либо случалось с этой семьей. Во время болезней, и когда мы были здоровы, что бы ни случалось, именно ты — наш клей. Брат и мама будут нуждаться в тебе, вы будете нуждаться друг в друге. И еще, милая, нормально полагаться на другого человека, когда чувствуешь, что вот-вот сломаешься… это жизнь. Помнишь свое обещание, когда ты была в больнице, и мы не знали, что произойдет?

— Я обещала жить, — прошептала я, — несмотря ни на что.

— Так живи. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Живи хорошо.

— А как насчет тебя?

Папа усмехнулся.

— Ох, милая, я — самый богатый человек в мире. — Его усмешка была заразной. — У меня есть твоя мама, Джекс, ты, та старая золотая рыбка, которая сдохла несколько лет назад, как там ее звали?

Я закатила глаза.

— Это была вторая рыбка по имени Тод, и ты забыл ее покормить.

— Точно, — усмехнулся он. — Дорогая, отец никогда не хочет жить дольше своих детей. Это, — он глубоко вздохнул, — легко. А жить? Жизнь всегда будет самым сложным, что ты когда-либо делала. Это чертовски больно, по дороге жизни ты будешь набивать шишки, будешь ошибаться, но иметь шанс потерпеть неудачу, в первую очередь — это благословение, я прав?

Я снова кивнула.

— Хорошо поговорили, — подмигнул он. — Теперь, сходи и узнай, когда печенье будет готово, и пока будешь там, стащи немного теста в столовой ложке и принеси папе большой стакан молока.

Я закатила глаза.

— Значит, по сути, я должна сделать твою грязную работу?

Он пожал плечами, схватил газету и поднял ее, так что я не смогла видеть его лица.

— Ну, я болен, давай же, исполни последнее желание умирающего человека!

Я показала ему язык. Нечестно!

— Я видел, — сказал он скучающим голосом. — Запомни, столовая ложка с горкой, полная теста для печенья с шоколадной крошкой, не подведи меня.

Я ухмыльнулась и пошла на кухню, в поисках столовой ложки, и обнаружила Миллера, держащего мою маму в своих гигантских руках.

Ее лицо прижалось к его груди.

И он выглядел бледным, как будто только что увидел привидение.

— Мне очень жаль! — Мама икнула. — Я поскользнулась, потому что не спала и...

Миллер открыл рот, чтобы заговорить, и слегка тряхнул головой.

— Мама? — позвала я. — Давай я закончу готовить печенье? А ты пойди побудь с папой, может даже полежишь немного на диване?

Она кивнула, вытерла глаза и оставила нас на кухне.

— Что случилось? — Я метнулась к Миллеру, который держался за столешницу обеими руками, его гигантское тело все еще трясло, как будто он вот-вот что-то ударит, либо упадет в обморок. — Миллер?

— Не надо. — Он стиснул зубы. — Мне просто нужна минутка.

Я не послушала, просто коснулась его спины, но он отдернулся от меня и провел руками по волосам.

Затем облизал губы и посмотрел на меня загнанными и холодными глазами.

— Мне... мне нужно идти.

— Хорошо. — У меня сдавило в горле. — Конечно, беги, ты ведь в этом хорош, не так ли? Или в том, чтобы отталкивать людей? В том, чтобы заставлять их бросить тебя? Я попрошу Джекса приехать и забрать меня.

— Я ему позвоню. — Миллер посмотрел на меня последний раз и ушел.

Внезапно кухня стала слишком маленькой для эмоций, которые я испытывала: из-за печали после разговора с папой, и от того что Миллер не хотел моих прикосновений.