Моё тело в смятении. В течение долгих лет я намеренно не интересовалась музыкой. Главным образом для того, чтобы избежать даже случайной, по ошибке, возможности услышать любые его песни. Но теперь голос Маккенны звучит из каждого хренова динамика. И отзывается эхом в моих костях, пробуждая внутри какую-то странную боль и взваливая на плечи дополнительный груз гнева.

Концерт продолжается, и это какая-то изысканная пытка. Группа продлевает не только мои муки ожидания, но и всех присутствующих, с нетерпением и надеждой предвкушающих услышать их самую узнаваемую песню. И вот... это случается.

Наконец, Маккенна начинает петь «Pandora’s Kiss²», их главный хит, песню, которая возглавляла чарты Billboard и в течение нескольких недель занимала первое место в ITunes:

Эти губы шлюхи

Созданы, чтобы вкушать их и мучить меня

Эти маленькие хитрости

Дразнят и терзают меня,

Ооооооооо, оу-о

Мне не следовало открывать тебя, Пандора

Ооооооооо, ОУ-ОООО

Тебе следовало остаться в моём ящике, Пандора

Это тайна, которую я буду вечно отрицать

Это любовь, которая однажды умрёт

Ооооо, Оу-О

Мне не следовало целовать... такие распутные губы... Пандоры

Во мне в полную силу вскипает ярость.

— Сейчас? — в очередной раз спрашивает меня Мелани.

Я. Ненавижу. Его.

— Сейчас? — снова спрашивает она.

Я ненавижу Маккенну. Он единственный, с кем я когда-либо целовалась. Он взял мои поцелуи, которые значили для меня всё на свете, и превратил их в посмешище в своей грёбаной песне. В песне, которая выставляет меня в своего рода Еву, мучающую, дразнящую и доводящую его до греха. Он и есть грех. Он — раскаяние, ад и дьявол в одном лице.

Я лезу в сумку, аккуратно спрятанную под дождевиком, и хватаю первое, что попадается под руку.

— Сейчас, — шепчу я.

Прежде чем Маккенна пытается сообразить, что его ударило, мы с Мелани успеваем запустить в воздух ещё три помидора и пару яиц.

Музыки оркестра недостаточно, чтобы заглушить произнесённое в микрофон его невнятное «блядь».

Сжав челюсти, он отдёргивает микрофон вниз к подбородку и беспокойно смотрит по сторонам, чтобы отыскать источник атаки. Увидев неподдельный гнев на его лице, я словно впадаю в раж. И в исступлении кричу:

— Ещё давай!

Затем хватаю оставшиеся «снаряды» и просто продолжаю их бросать. Не только в него, но и в любого, кто пытается встать перед ним, заслонив собой, — например, в глупых танцовщиц, которые кидаются его защищать. Одна из них начинает скулить, когда яйцо попадает ей в лицо. Маккенна оттаскивает её за руку, чтобы принять удары на себя, его разъярённые глаза пытаются найти нас в толпе.

Вдруг я слышу крик Мелани:

— Эй! ОТПУСТИ, придурок!

Мои руки заламывают за спину, и меня резко стаскивают с места и тащат по проходу.

— Отпусти! — кричит Мелани, сопротивляясь двум дюжим охранникам, пытающимся оттащить нас прочь. — Если ты не отпустишь меня прямо сейчас, мой парень найдёт твой дом и убьёт, когда ты будешь спать!

Охранник дёргает меня сильнее, и у меня перехватывает дыхание от пронзающей руку боли.

— Ублюдок, — шиплю я, но даже не пытаюсь сопротивляться. Мелани ничего не добьётся, мне ли не знать!

— Она с ними знакома! Она знакома с этой группой! Как думаешь, о ком он только что пел, идиот? — отбиваясь, кричит в сторону Мелани. — Она и есть Пандора! Отпусти нас, к хренам собачьим.

— Вы знаете мистера Джонса? — спрашивает меня один охранник.

— Мистер Джонс? — усмехаюсь я. — Серьёзно! Если Маккенна — мистер, то я единорог!

Они ведут нас, посмеиваясь между собой, мимо дополнительной охраны, вокруг сцены и заводят в маленькую комнату. Один парень, отпирая дверь, начинает говорить в рацию.

Мелани сопротивляется и пытается брыкаться, но на меня начинает давить чудовищность последствий, и я замолкаю.

Твою же мать! Что я наделала?!

— Тебе не обязательно выглядеть таким счастливым, кретин. Мой парень найдёт и твой дом тоже и убьёт тебя следующим! — говорит она другому охраннику.

Наши конвоиры рывком открывают дверь и запихивают нас внутрь. Борясь за остатки достоинства, я вырываюсь из его хватки и спотыкаюсь, когда делаю шаг назад.

— Отпусти, — сквозь зубы шиплю я, и он, наконец, меня отпускает.

Из рации у него на бедре раздаётся какой-то звук. Чей-то голос произносит что-то неразборчивое, но это что-то очень похоже на ругательство.

— Снимите это, — приказывает один из охранников, указывая на наши дождевики.

Я стаскиваю полиэтилен со своего тела, и Мелани делает то же самое, а затем мы беспомощно наблюдаем, как с нас снимают сумки, которые мы прятали под плащами.

Мелани со стоном следит, как наши вещи кладут на стоящий в стороне столик. Сотовые телефоны. Два помидора. Ключи от машины.

— Вау. Вы что, ребята, шуток не понимаете? — вопрошает Мелани, надменно хмурясь.

Я закрываю глаза и пытаюсь подавить поднимающуюся во мне панику.

Бляяядь. О чём я только думала?

Ведь уже много лет не совершала ничего настолько безрассудного.

Но это было здорово.

Неправильно. Очень, очень неправильно.

Но здорово. На самом деле, просто отлично.

Чёрт, перед глазами до сих пор стоит разъярённое, недоверчивое выражение лица Маккенны. Это доставило мне огромное удовольствие. Просто оргазмическое наслаждение. Но сейчас я испытываю сильное чувство, которое больше походит на парализующий страх.

Что, если охранники позовут его в комнату и спросят, действительно ли он меня знает?

Что, если мне придётся стоять здесь, в этой маленькой душной комнате, и смотреть на него, находясь так близко?

У меня сводит живот. Позже Мелани потребует объяснений. Очень подробных объяснений, намного больше того, что я уже ей рассказала. Мелани придётся сообщить Грейсону, что произошло, и он захочет знать всё до мелочей, потому что эти тупые охранники связались с его девушкой. Я даже не знаю, смогу ли объяснить ей, какое прошлое связывает нас с Маккенной. 22 января — день, когда я неизменно напиваюсь до бессознательного состояния и не вижу белого света. И я поклялась себе, что никогда и ни с кем не буду обсуждать этот день. Но Мелани и Грейсон? Они захотят, чтобы я открыла свою шкатулку с секретами. Обо мне и Маккенне Джонсе.

Горячие, влажные рты сливаются воедино...

Он толкается в меня, растягивает, берёт меня, любит меня...

Обещания.

Ложь.

Потеря.

Ненависть.

Та ненависть, которая рождается только из сильной, неземной любви, которая оказалась, как ни прискорбно, совершенно неправильной.

Что я ему скажу, если увижу?

Что же мне теперь делать?

Пожалуйста, Боже, не наказывай меня, сделай так, чтобы мы не встретились лицом к лицу.

Пока Мелани изучает свои ногти, стену и меня, вздыхая со скучающей уверенностью человека, который знает, что выберется отсюда невредимым, я меряю шагами комнату и молюсь, хожу и молюсь. Если мы с Маккенной встретимся, боюсь, это не будет так просто. Мой желудок скрутило в узел, меня тошнит, и я испытываю ужасные позывы к рвоте.

Концерт, кажется, длится вечность. Один из охранников то уходит из комнаты, то возвращается вновь, а другой предпочитает стоять в паре метров позади Мелани, навытяжку, прямо как военный, словно чего-то ждёт.

О боже, пожалуйста, пусть это будет не Маккенна.

Мне кажется, я уже успела стереть подошву своих сапог, когда столетие спустя дверь распахивается и входит пухлый мужчина в костюме и галстуке. От волнения я не могу ступить ни шагу. Лайонел «Лео» Палмер, менеджер группы. Я видела его фотографию и интервью в утренней газете, но должна сказать, что на этом фото он выглядел гораздо счастливее.

Он свирепо смотрит на нас, сжав мясистые руки в кулаки. Мелани с вызовом смотрит в ответ, я стою неподвижно.

— Вы хоть представляете, что наделали? — со злостью выдавливает он, его пухлые щеки пылают румянцем. — Что вы двое можете попасть надолго в грёбаную женскую тюрьму? Узнаете, как там сладко живётся. Что вы за херовые фанатки такие?

— Мы не фанатки, — говорит Мелани.

Дверь распахивается, и во всей своей мужской красе появляются близнецы, чтобы тут же вступить в бой. Они и так всегда выглядят устрашающе, но сейчас — с их светлыми волосами, глазами странного цвета и полными ярости угрожающими взглядами — они сила, с которой приходится считаться.

Я не могу дышать.

— Кто, чёрт возьми, эти сучки? — требовательно спрашивает тот, у которого татуировка в виде змеи.

— Я как раз разбираюсь с этим, Джакс, — говорит Лайонел.

Значит, второй, должно быть, Лексингтон, решительный такой, с пирсингом в брови. Теперь уже он переходит в атаку и смотрит на меня, потом переводит взгляд на Мелани. Он выставил вперёд указательный палец, и тычет им то в меня, то в неё.

— Надеюсь, что у вас двоих много денег, потому что одна из наших танцовщиц получила травму. Если она не придёт в норму к выступлению в «Мэдисон-сквер-гарден»…

— Не волнуйся, Пандора, Грейсон обо всём позаботится, — спокойно говорит Мелани.

— Пандора, — вдруг повторяет Лайонел. Он замирает, его взгляд возвращается ко мне. — Твоя подруга назвала тебя Пандорой. Почему?

— Потому что это моё имя. Непонятно что ли?

И только я собираюсь закатить глаза, как дверь распахивается и всё пространство заполняет фигура. Мне кажется, что моё сердце больше не бьётся. Я чувствую себя так, словно кто-то душит меня и бьёт кулаком изнутри.

Маккенна.

В нескольких метрах от меня.

В одной комнате со мной.

Крупнее и мужественнее, чем когда-либо.

Он пинком захлопывает за собой дверь. На нём авиаторы, поэтому глаз не видно, и, о боже, я люто его ненавижу. Я пришла сюда, чтобы причинить ему боль, но меня переполняет такой гнев, что, кажется, даже сдвинуться не могу, и просто стою. Вся еле сдерживаемая ярость вскипает внутри, и я не могу вздохнуть, воздух будто застревает в лёгких, сердце сжимается в груди, тело начинает дрожать.