— Ооо, я уже чувствую это. — Она улыбнулась. — Как после косяка. Так приятно!

— Смотрите на картинку, миссис Гибсон, и говорите себе: "Я хочу увидеть, что находится внутри этого дома".

Я записывал всё это, Г — для Гибсон и Э — для Элджина. Крючки и петли бежали по страницам девственно чистого стенографического блокнота. Я делал то, за что мне платили.

— А что внутри него?

— Зависит от вас. Возможно, вам приснится, как вы заходите в тот дом, и тогда вы увидите всё сами. Попробуете?

— А если мне не приснится, как я захожу в тот дом, я всё равно получу свои восемьсот долларов?

— Безусловно. Даже если вы просто приятно подремлете.

— Если я усну, вы разбудите меня к четырём? — Она начала клевать носом. — Соседка забирает мою дочку из школы, но я должна быть дома к шести, чтобы приготовить ей... приготовить ей...

— Приготовить ей ужин?

— Да, ужин. Посмотрите на эту зеленую дверь! Я бы никогда не покрасила дверь красного дома в зелёный цвет. Слишком по-рождественски.

— Смотрите на картинку.

— Смотрю.

— Вам снится дом. Попробуйте войти внутрь. — Как заклинание гипнотизёра.

— Хорошо.

Я подумал, что она уже под гипнозом. Наверное, если бы Элджин попросил её залаять, как собака, она бы попыталась.

— Войдите в дом и осмотритесь.

— Хорошо.

— Идите к гостиной.

— Хорошо.

— Но в гостиную не заходите, а просто подойдите к дверному проему.

— Нужно рассказать, как выглядит гостиная? Мебель и какие обои? Типа того?

— Нет, встаньте на колени и поищите трещину в полу. Прямо здесь, у дверного проема гостиной.

— А там будет трещина?

— Я не знаю, миссис Гибсон. Алтея. Это ваш сон. Если там есть трещина, просуньте в неё пальцы и поднимите пол гостиной.

Она одарила его мечтательной улыбкой.

— Я не смогу поднять пол, глупыш.

— Может, не сможете, а может, и сможете. Во снах возможно то, что в реальной жизни невозможно.

— Например, летать. — Мечтательная улыбка стала ещё шире.

— Да, как летать, — произнёс он с ноткой нетерпения в голосе, хотя для меня идея полёта во снах казалась такой же логичной, как и всё остальное, связанное с ними. По мнению Юнга, сны о полётах указывают на стремление психики освободиться от ожиданий других людей или — что ещё труднее, обычно невозможно — от собственных ожиданий.

— Поднимите пол. Посмотрите, что под ним. Если вспомните, когда проснётесь, запишите это в блокноте. Я задам вам несколько вопросов. Если не вспомните, ничего страшного. Мы скоро вернёмся, да, Билл?

Мы вышли из той части бывшей столовой, где лежала миссис Гибсон, и перешли в другую её часть. Я занял своё место перед односторонним стеклом, положив блокнот на колени. Элджин сел за стол и нажал одну из кнопок. Пластинка закружилась, звукосниматель опустился, и заиграла музыка. Это был Дебюсси. Элджин нажал другую кнопку, и музыка в нашей половине экспериментальной станции прекратилась, но я слышал её в половине миссис Гибсон. Она смотрела на картину. Она хихикнула, и я записал, не используя систему Грегга, а по-простому: "Г. смеётся в 14:14".

Прошло некоторое время. Десять минут по моим часам. Она изучала изображение домика с таким пристальным вниманием, какое бывает только у тех, кто находится под сильным кайфом. Постепенно картинка начала опускаться в её руке. Поскольку голова кушетки была обращена к нам, я видел, как её глаза то закрывались, то снова открывались. Её ярко-красные губы смягчились. Элджин теперь стоял рядом со мной, наклонившись вперёд и уперев руки в колени. Он напомнил мне одного полковника, которого я знал там, в другом мире, наблюдавшего в бинокль, как истребители-бомбардировщики F-100D из 352-й эскадрильи заходят на бреющем полёте над Бьенхоа, беременные огненным желе, которое они сбрасывали в оранжевой завесе, выжигая всё живое в чреве зелени, превращая лес в пепел и скелетные пальмы. Мужчин и женщин тоже, они кричали "nahn tu, nahn tu" непонятно кому, потому что никто их не слышал, а если бы даже и слышал, то никого бы это не взволновало.

Картинка с изображением дома опустилась ей на живот. Она спала. Элджин вернулся к столу и выключил музыку. Он, должно быть, также прибавил звук в нашей части, потому что я услышал её лёгкий храп. Он вернулся и занял прежнюю позицию. "Полароиды" по таймеру вспыхивали каждые тридцать секунд, один в нашей части, другой в части Гибсон. При каждой вспышке фотография выбрасывалась с кошачьим урчанием и падала на пол. Через три или четыре минуты после того, как она уснула, я увидел нечто и подался вперёд. Я не поверил, как не веришь тому, что противоречит привычному укладу вещей. Но это на самом деле происходило. Я потёр ладонью глаза, но картина не изменилась.

— Элджин. Её рот.

— Вижу.

Её губы раздвинулись, и между ними начали вздыматься зубы. Словно из океана поднялось нечто вулканическое, только без острых выступов, кроме, пожалуй, клыков. Но это были не клыки и не звериные зубы, это были её зубы, только длиннее и больше. Губы откинулись назад, обнажив розовую подкладку. Её руки дёргались, поворачиваясь туда и обратно, пальцы тряслись. "Полароиды" вспыхивали и жужжали. Ещё два раза там, два раза у нас. Фотографии падали на пол. Затем в фотокамерах закончилась плёнка. Зубы начали втягиваться обратно. Руки ещё раз дёрнулись, и пальцы, казалось, заиграли на невидимом пианино. Затем и это прекратилось. Губы сомкнулись, но на её подносовом желобке остался слабый красный след от помады.

Я посмотрел на Элджина. Он выглядел одновременно и спокойным, и взволнованным. Я на мгновение увидел, что скрывалось под его безмятежностью, как гряда облаков в конце дня может разойтись ровно настолько, чтобы обнажить кроваво-красное сияние заходящего солнца. Если у меня и имелись сомнения, являлся ли Джентльмен науки Сумасшедшим Джентльменом науки, то теперь они окончательно отпали.

— Ты знал, что произойдёт? — спросил я.

— Нет.

Двадцать минут спустя, в 14:58, миссис Гибсон зашевелилась. Мы зашли на её половину, и Элджин растряс её до пробуждения. Она проснулась без всякой сонливости, просто потянулась, широко раскинув руки, как будто хотела обнять весь мир.

Г: Это было чудесно. Чудесный сон.

Э: Хорошо. Что вам снилось? Помните?

Г: Да! Я зашла внутрь. Это был дом моего дедушки! Те же самые часы Сета Томаса[204] в прихожей, которые мы с сестрой называли "тик-так дедули".

Э: А гостиная?

Г: Она тоже была дедушкиной. Те же самые стулья, тот же диван с гладким конским волосом, тот же телевизор с вазой на нем. Не могу поверить, что всё это помню. Но вы же сказали, что это неважно.

Э: Вы пытались поднять пол?

Г (после долгой паузы): Да... я немного приподняла его...

Э: Что вы там увидели?

Г: Тьму.

Э: Значит, подвал.

Г (после долгой паузы): Не думаю. Я опустила его обратно. Пол. Он был тяжёлым.

Э: Что-нибудь было ещё? Когда вы подняли пол?

Г: Там был неприятный запах. Вонь. (Долгая пауза) Смрад.

Тем вечером я спустился к пляжу, где Элджин сидел на скамейке, и присел рядом с ним.

— Ты расшифровал свои записи, Уильям? — спросил он, щёлкая зажигалкой.

— Сегодня вечером сделаю. Что было в той мензурке?

— Ничего особенного. Флуразепам[205]. Даже не клиническая доза. Очень разбавленный.

— Ни одно вещество не сделало бы то, что мы видели.

— Да. Но он сделал её внушаемой. Я сказал ей, что делать, и она это сделала. Получила доступ к реальности по ту сторону сна, к реальности под миром сновидений, если угодно. Если предположить, что такая реальность существует.

— Что стало с её зубами...

— Да. — Его спокойствие вернулось. — Поразительно, правда? И имеется доказательство. "Полароиды" это покажут, если кто-то решит, что у нас была коллективная галлюцинация.

— Такая мысль мне даже в голову не приходила. Чем же ты занимаешься?

— Наконец, ты спросил.

— Да. Наконец, спрашиваю.

— Ты когда-нибудь задумывался о существовании, Уильям? По-настоящему задумывался? Потому что мало кто это делает.

— Задумывался и даже видел его конец.

— Ты имеешь в виду, на войне.

— Да.

— Но войны — это дело рук человеческих. По отношению к Вселенной, которая охватывает всё существование, всю материю, включая время как в прямом, так и в обратном направлении, человеческие войны значат не больше, чем копошение в муравейнике под увеличительным стеклом. Земля — наш муравейник. Звезды, которые мы видим по ночам, — это всего лишь первый дюйм вечности. Возможно, когда-нибудь телескопы, запущенные в космос до Луны, Марса и дальше, покажут нам галактики за галактиками, туманности, скрытые за другими туманностями, невообразимые чудеса, и так до самого края Вселенной, за которой, может, нас ждёт другая Вселенная. Подумай о другом конце этого спектра.

Он отложил свою зажигалку "Зиппо", наклонился, набрал в кулак горсть песка с пляжа и пропустил его сквозь пальцы.

— Десять тысяч крошечных частиц земли в моём кулаке, может быть, двадцать тысяч или даже пятьдесят. Каждая из них состоит из миллиардов, триллионов или гуголплекса атомов и протонов, вращающихся по своим траекториям. Что удерживает всё это вместе? Что является связующей силой?

— У тебя есть теория?

— Нет, но теперь у меня есть способ посмотреть. Ты видел это сегодня. И я тоже. Предположим, наши сны — это барьер между нами и этой бесконечной матрицей существования? Может, это и есть связующая сила? Предположим, она осознанна? Предположим, мы можем преодолеть этот барьер, не пытаясь пройти сквозь него, а заглянув под него, как ребёнок, заглядывающий под цирковой шатёр, чтобы посмотреть представление?

— Барьеры обычно существуют не просто так.

Он засмеялся, как будто я сказал что-то смешное.

— Ты хочешь узреть Бога?

— Я хочу увидеть, что там есть. Я могу потерпеть неудачу, но то, что мы увидели сегодня, убеждает меня, что успех возможен. Пол её сновидений оказался слишком тяжёл для неё. У меня есть ещё одиннадцать испытуемых. Кто-то из них может оказаться сильнее.