Прочитав это, Айра Гамильтон с унылым видом оглядел комнату, в которой находился. На стенах висели фотографии устремившихся в атаку воинов с разукрашенными черной краской лицами…
Провалявшись несколько дней в бункере, я отправился в Кливленд, где разминки ради шлепнул еще нескольких любителей эсперанто. Кливленд – большой город, и развлекательных заведений в нем – тьма. Вечером я отправился в турне по секс-клубам, и, наконец, встретил потрясающую девчонку. Волосы у нее были пушистые, пепельного цвета. Ничего общего с Бо. И имя у нее было какое-то неамериканское – Мадлен. Она сказала, что пишет монографию о мужчинах, по сути превративших себя в гермафродитов. Об их психологии, мироощущении. Для какого-то там научно-исследовательского журнала. У нее были длинные красивые ногти. И ноги тоже. Мы немного посидели в одном из ночных баров, и я все больше поддавался ее очарованию. Она разбиралась в уйме вещей: в искусстве, литературе, политике. Я сказал, что искусство вредит человечеству, поскольку учит лжи. Мадлен не отрицала, что искусство учит лжи, однако заявила, что и все остальное вокруг без исключения ложь, и ничего кроме лжи просто не существует. У нее было загорелое слегка продолговатое лицо и умный взгляд. С ней было легко. У меня появилось ощущение, будто в жизни моей начинает происходить нечто странное. Мы перебрались в ресторан, где заказали массу питья и еды, а потом чуть не подрались при попытке определить, поздний ли это ужин или ранний завтрак. У нее был низкий, слегка хрипловатый голос необычного тембра. Потом я здорово набрался и уж не помню, как оказался у нее в постели. Она мне показала небо в алмазах. И тут среди стонов и слов любви, я внезапно пришел в себя, в голове прояснилось, и я, вдруг, понял, что говорим-то мы с ней на эсперанто. Мои мускулы мгновенно отвердели, а пальцы сжались вокруг ее горла.
– Прощай, – пробормотал я все на том же роковом для нее языке.
Лицо ее исказилось, и она перестала дышать. Я не испытывал ни малейшей жалости к этой фламинго. Ни малейшей!
В гостиной стоял компьютер с модемом, и я принялся разыскивать кого-нибудь из членов Совета. Отозвался Баудиссен. Баудиссен – датчанин, хотя с виду и смуглый, с черными как смоль глазами. У меня была истерика. Никогда еще я так быстро не работал с клавиатурой. Я кричал – буквально кричал, – что, сколько же можно?! Должен же быть этому положен конец! Мы теряем достойнейших из достойных. Нужно что-то срочно предпринимать, в противном случае всех нас ждет гибель.
Баудиссен, как мог, старался утешить меня. На светло-зеленом мерцающем экране одна за другой возникали строчки, наполненные цифрами и математическими выкладками, с помощью которых он, всемирно известный математик, пытался доказать, что чем больше любителей эсперанто выйдет из игры, тем больше в конечном счете их окажется. Ей-богу, меня поразила его позиция. Не будь я сам Дином Донном, я мог бы предположить, что Дин Донн – это он.
Потом я долго бродил по ночным улицам Кливленда, разглядывая светящуюся рекламу, проносящиеся мимо автомобили и ярко освещенные квадраты магазинных витрин. Потом купил "Джеральд трибюн" и на первом же развороте обнаружил портрет своей матери и Лепаж-Ренуфа. Оказывается, они уже три года как вместе. Сейчас, когда Лепаж-Ренуфа выдвинули на соискание Нобелевской премии, она была счастлива и необыкновенно горда своим супругом. Нынешняя ее улыбка напоминала ту, с фотографии периода проживания с отцом Айры Гамильтона.
Стала понятной его сдержанность по отношению ко мне. Сегодня для меня это было уже слишком. Я сел на скамейку в городском парке и зарыдал.
– Але, племянник!
– Дядя? Вот те раз! Чему я обязан твоим визитом?
– Как будто я не могу просто так навестить своего любимого родственника.
– Просто так не можешь.
– Молодец!
Дядя засунул мизинец себе в ухо.
– Вот, дошли до меня слухи, что ты собираешься сделаться солдатом удачи.
– А тебе это интересно?
– Разумеется!
– Только не нужно делать вид, что тебя беспокоит моя судьба. Все равно не поверю.
– Молодец!
В этот момент я на мгновение проснулся на топчане в своем бункере и снова провалился во мрак.
– Твой отец рассказывал мне, что ты хочешь заняться сочинительством, и я подумал, что, коль скоро, мы с тобой родственники, я мог бы оказаться тебе полезен.
Айра все хмурился. Дядя сидел напротив в своем дорогом костюме, положив ногу на ногу, и разглядывал непритязательную обстановку гостиничного номера во Фриско, в котором Айра остановился.
– Ерунда все это. Просто я брякнул тогда отцу первое, что пришло в голову.
В действительности все обстояло по иному. Айра Гамильтон вычитал у Хемингуэя, что литератор ни за что не добьется успеха, если хотя бы раз в жизни не побывает на войне. Вот и решил на какое-то время определиться в наемники.
– Что ж. – Дядя развел руками. – А я было хотел заключить с тобой договор. Неплохая была бы тема для фильма "Дикие гуси"…
– Это можно обсудить, – воодушевился Айра. – Однако должен признаться: единственное, в чем можно быть уверенным на сто процентов, это то, что я умею стрелять. Могу баллотироваться на место телохранителя…
– Телохранители у меня есть, – отмахнулся дядя. – Отправляйся-ка ты, голубь, лучше в какой-нибудь Занзибар и постреляй там немного в туземцев. А в промежутках добросовестно записывай впечатления. По рукам? Если хочешь, можем прямо сейчас подписать контракт…
– А сумма?
– Сто тысяч долларов. Для начинающего недурно, не так ли?
И вот он в джунглях.
– Айра, стреляй! – орет Бругш. – Пора уходить в отрыв!
Они сидят в полузасыпанной яме, вырытой бульдозером. Некоторое время назад одна из организаций, входящих в ООН, собиралась строить здесь водопроводную линию, но гражданская война помешала завершению проекта. Айра судорожно сжимает в руках автомат. Бругш, поминутно высовываясь из ямы, поливает противника свинцом, Айра же словно находится в состоянии ступора.
– Айра, проснись, черт бы тебя побрал!
Бругш бьет его кулаком в лицо. Айра трясет головой, наваливается на бруствер и нацеливает свой автомат на приближающуюся фигурку. Палец застывает на спусковом крючке.
– Ну же! Ну!
– Не могу, он шевелится!
– Вот сволочь!
Бругш уже расстрелял все патроны из своего автомата, вырывает из рук Айры оружие и продолжает стрельбу. Им на выручку подползает танк…
– Ну, как новичок? – интересуется лейтенант у Бругша, когда они прибывают в лагерь.
– Хороший парень. Прыгает здорово, бегает… и стреляет метко… по мишеням. Ему бы… – Бругш замялся. – Тех двоих, которых мы вчера захватили… они еще живы? Прикажите ему пустить их в расход.
Пленных выводят из сарая со скрученными за спиной руками, напяливают на головы мешки и ставят у стены.
– Ну, давай, – командует лейтенант.- Пли!
Айра поднимает автомат. Палец замирает на спусковом крючке. Вокруг собирается толпа любопытных.
– Не могу, – говорит Айра, – они шевелятся.
Лейтенант и остальные смеются.
– Да не шевелятся они, смотри, как смирно стоят.
– Не дрейфь, не промахнешься.
– Они же живые.
Присутствующие катаются от хохота.
– Если бы они были мертвыми, пули им уже не нужны.
Один из стоящих у стены падает на колени.
– Не могу, – упрямо твердит Айра Гамильтон.
– Впервые вижу наемника, который не в состоянии убить человека. Запомни, парень, весь мир – это гигантский тир. Ну-ка, дай сюда автомат.
И лейтенант без промедления пускает в пленных струю огня.
Тут же вокруг начинают рваться мины. Падают лейтенант и Бругш. Потом и самого Айру ослепляет боль…
– Что это такое? – с возмущением рычит дядя Айры Гамильтона, разбрасывая по палате прочитанные листы. Сам Айра – уже почти оклемавшийся – застыл у больничной койки. – Отрубленные руки, содранная с тел кожа… Кровожадности твоей, голубь, нет предела! Меня в данном случае интересует одно: ты действительно все это видел? Если ты и впрямь видел все это, если подобными зверствами занимаются цивилизованные наемники, эти пресловутые "дикие гуси", то требуется снимать фильм не художественный, а документальный. И он без сомнения станет бестселлером века. Если же у тебя такое изощренное воображение… один главный герой, я подсчитал, на протяжении фильма убивает шестьсот девяносто шесть человек… если у тебя такое воображение, то тебе срочно требуется посетить психиатра. Итак, видел ты все это собственными глазами?