Глава 19. Ошибки совершены

Люсьен

Двадцать два года назад

Я резко проснулся, в ушах у меня звенело эхо какого-то звука. Я не мог позволить себе роскошь затаить дыхание и ждать, чтобы понять, были ли это тени сна или кошмар, в котором я жил на самом деле. Я уже натягивал шорты, когда услышал это снова. Пронзительная мольба потонула в грубом обвинении.

Ужин остыл.

В доме царил беспорядок.

В гараже были грязные следы.

Слишком громко.

Слишком тихо.

Я неправильно на него посмотрел.

Я родился на свет.

Раздался грохот, за которым сразу же последовал сдавленный крик с первого этажа, пока мои босые ноги спускались по лестнице. Они были слишком громкими, поэтому это не начало. Я заснул.

Глупо.

Я никогда не засыпал раньше него. Это небезопасно. Я не доверял ему. Но я так чертовски устал. В последние недели моего последнего учебного года, когда я работал неполный рабочий день и делал вид, что готовлюсь к поступлению в колледж, я в изнеможении забирался в постель, свою или Слоан.

Мистер Уолтон так много сделал для меня.

Он помог мне подать заявление, получить стипендию и два гранта. В колледже мне даже не пришлось бы играть в футбол. Футбол уже сказывался на моём организме. Футбол и жизнь с отцом. На людях мы втроём снова и снова разыгрывали один и тот же нелепый фарс, притворяясь, что за закрытыми дверями не существует тьмы. Что мы не переживаем один и тот же кошмар снова и снова.

Но никто не может вечно скрывать правду. Особенно, когда она была такой уродливой. Я не собирался покидать этот дом, пока в нём жили мои родители.

Я не смогу. Я единственный, кто его останавливал.

Я внимательно наблюдал за ним, зная, что это произойдёт снова. Отсчёт заново начался несколько недель назад, после его последнего жестокого взрыва. У меня всё ещё не восстановилась полная подвижность плеча, а у моей матери появился новый шрам в уголке рта. Она таяла у меня на глазах, как будто стирала себя из реальности.

В тот раз я хотел причинить ему боль. Не просто остановить его, но и причинить ему настоящую боль. Я хотел показать ему, каково это.

Но я сдержал себя. Едва-едва. Когда перед глазами всё застилало красным, я подумал о мистере Уолтоне и шахматной доске. «Иногда лучшее нападение — это хорошая защита».

Поэтому я защищался. И ему ничего не было. Но я знал, что он не сможет долго оставаться хорошим. Этот мужчина был бомбой замедленного действия.

Я знал, что это так, но всё равно заснул. Это моя грёбаная вина.

Я слетел вниз по лестнице, когда дом огласился звуками удара кулака по плоти, глухим стуком падающего тела и криками, вызванными алкоголем.

Я нашёл их в гостиной. Он стоял над ней, гневно сжав правую руку в кулак. Бицепс взбугрился. Челюсти стиснулись от ярости, которая овладела им. Он набирал вес, в то время как моя мать его теряла. Словно он высасывал из неё жизнь, как один из тех вампиров из книг, которыми Слоан теперь была одержима.

— Прости, — надломленно прошептала мама. Она лежала, прижавшись к плинтусу. Кровь с её лица заливала гипсокартон и пол. Она пропитывала футболку, которая безвольно свисала с её костлявых плеч.

Он злобно пнул её по рёбрам.

— Прекрати! — приказ вырвался из моего горла.

Он повернулся и уставился на меня своими мёртвыми, налитыми кровью глазами.

— Это из-за бухла, — говорил он, когда трезвел. Когда мама перевязывала костяшки пальцев, которые он разбил в кровь о наши тела. — Этого больше не повторится.

Я ненавидел его. В тот момент время застыло, и я настолько переполнился ненавистью, что у меня подкосились колени.

— Что ты мне сказал? — потребовал он. Слова были отчётливыми и угрожающими. Его язык не заплетался, когда он пил. Всё становилось лишь резче, злее.

— Я сказал, прекрати, — повторил я, когда перед глазами начала появляться знакомая красная дымка. Моё сердцебиение отдавалось где-то в основании черепа, и я наслаждался выбросом адреналина в кровь.

— Люсьен, уходи, — умоляла мама, стоя на четвереньках.

Он снова пнул её, даже не взглянув на неё. Удар его ботинка отбросил её на пол, где она свернулась калачиком, заскулив.

И тут я увидел это. Длинный рваный порез на её предплечье. Блеск металла в его левой руке.

— Никогда не повышай на меня свой бл*дский голос в моём бл*дском доме, парень, — сказал он.

Мой взгляд был прикован к ножу, который я вымыл и убрал в ящик на кухонном столе. На лезвии была кровь. Он порезал её. И теперь он замахивался им на меня.

— Иди ты нах*й! — закричал я. В моей голове словно лопнула резинка. Я больше не был послушным сыном-подростком. Я не был миротворцем или защитником. Я стал им самим.

Ярость, какой я никогда прежде не испытывал, заставила меня пересечь комнату. Мои руки вцепились в его потную футболку. Они выглядели как его руки. Большие, покрытые синяками, способные разрушить всё.

Это засело у меня в голове, как зазубренный камень.

Он казался слегка удивлённым. Потому что я знал своё место. Я не сопротивлялся. Но сегодня я это сделал. Сегодня всё закончится до того, как он прикончит одного из нас.

Я использовал его удивление себе на руку и отбросил его к стене, к которой он бесчисленное количество раз прижимал меня и мою мать. Мой кулак взлетел и врезался в его бетонную челюсть. Боль отдалась где-то вдалеке. Я слышал, как на фоне вскрикнула моя мать.

Теперь кричал он. Ужасное, отвратительное насилие. Такое, какое приберегаешь для врага, который отнял у тебя всё. Не для сына, который когда-то хотел, чтобы ты гордился им.

Он замахнулся на меня ножом. Но я не почувствовал ничего, кроме жгучего гнева, который никогда не угаснет. Потребности разрушать. Было так приятно наконец-то обрушить все это на него.

Новая боль подпитывала меня. Я вырвал нож у него из рук и швырнул его на пол. Его кулак угодил мне в висок, и всё пошло кувырком. Но я не рухнул. Я не упал, не умолял и не плакал.

Я сорвался.

Я не останавливался, пока он не упал. Пока он не стал умолять, плакать.

«Каков отец, таков и сын».

Я слышал это в своей голове, как повторяющуюся мантру. Снова и снова. Сквозь далёкий звук бьющегося стекла.

«Каков отец, таков и сын».

Сквозь тихий плач моей матери.

«Каков отец, таков и сын».

Я продолжал. Я продолжал размахиваться, уворачивался от его кулаков, продолжал бить, даже когда у меня зазвенело в голове. Даже когда красный цвет сменился на сине-белый, а затем снова на красный.

Слоан

Мои руки дрожали, пока я сжимала в них беспроводной телефон. Мне хотелось плакать или блевать, и я была совершенно уверена, что прежде чем всё это закончится, я сделаю и то, и другое.

Я дала Люсьену обещание. Он был непреклонен. Но если я ничего не сделаю, кто-нибудь пострадает. По-настоящему пострадает.

Я видела, как мистер Роллинс возвращался домой. Крышка топливного бака в его грузовике так и осталась открытой. Он выехал на встречную полосу, затем снова вильнул, чтобы объехать миссис Клемсон, выгуливавшую двух своих сенбернаров. Выкрикивая ругательства в адрес женщины, он слишком сильно нажал на газ, а затем резко затормозил, остановившись всего в нескольких дюймах от двери собственного гаража.

За последний год было так много случаев, когда я хотела рассказать родителям. Но Люсьен взял с меня обещание. Я должна была оставаться в стороне и позволить ему разобраться с этим.

Он никогда не говорил об этом. Но я знала достаточно, чтобы подмечать признаки. Я всегда держала окно незапертым, но в плохие ночи оставляла его приоткрытым на дюйм или два и, укрывшись одеялом, сидела на подоконнике, прислушиваясь.

Раз уж я не могла этому помешать, я могла, по крайней мере, пережить это вместе с ним.

В чём-то мы были так близки, но в чём-то оставались практически чужими.

В школе я видела Люсьена. Красивый мальчик со свитой. Тот, кто подмигивал мне или дёргал за конский хвост, когда никто другой не видел.

Ещё был Люсьен, который три раза в неделю ужинал за столом моих родителей. Вежливый, уважительный, тихий. Тот, кто вызвался учить меня водить машину на школьной парковке по воскресеньям, после того как моя мама сказала, что у неё от этого подскакивает давление.

А ещё был Люсьен, который влезал ко мне в окно. Он был забавным, задумчивым, умным и интересовался мной. Мы часами спорили о музыке, фильмах и книгах. Иногда он читал то же, что и я, просто чтобы обсудить сюжет. Он даже тренировал меня во время моих первых настоящих отношений с Тревором Уитмером, тромбонистом-второкурсником, у которого дома имелся бассейн.

Был июнь. Во вторник Люсьену исполнится восемнадцать лет. В тот же день он заканчивал школу. Казалось, что над нашими головами висят тикающие часы. Он вёл себя как выпускник старших классов. Планы на лето и футболки для колледжа. Но сколько бы раз я ни пыталась расспросить его об этом, он не открывался. Иногда казалось, что он хочет знать обо мне всё, не раскрывая ничего о себе.

В ночном воздухе я услышала ещё один приглушённый крик и съёжилась, прижимая телефон к груди.

Люсьен почти всегда приходил после. После драки. После того, как его отец вырубался или снова уходил. После того, как его мать успокаивалась. О нём никто не заботился. Поэтому я запаслась бинтами и неоспорином в своей тумбочке. Иногда я тайком спускалась вниз, чтобы положить кубики льда в пакетик или поискать что-нибудь перекусить.

Он доверял мне настолько, что сказал об этом. Возможно, это означало, что он также доверял мне в том, что я поступлю правильно, даже если он этого не хотел, рассуждала я.

Я нервно прикусила губу. Я не могла просто сидеть здесь, в своей уютной комнате, со своей уютной жизнью и ждать, пока его отец перестанет причинять ему боль. Друзья так не поступают. Так не поступают, когда любят кого-то, а я любила Люсьена.

Каким именно образом, я точно не знала. Я просто знала, что люблю его, и не могла больше видеть, как ему причиняют боль.