Глава 8

Шейд мало что понимал в искусстве. Медленно пробираясь по галерее и смешиваясь с толпой людей, элегантно одетых в оттенки черного, белого и серого, он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он и остальная команда прибыли совсем недавно и рассредоточились, высматривая любые признаки Максена. Приглашение, которое они обнаружили в его доме, было единственной зацепкой, за которую они могли ухватиться, и после подтверждения, что картина в его доме действительно была написана кровью, посещение выставки казалось логичным следующим шагом.

В биографии Максена не было никаких упоминаний о том, что он интересовался искусством, и, если не считать одной фотографии уголка холста, которую он разместил в своих социальных сетях, его ничего не связывало с искусством.

– Все выходы защищены, – раздался голос Акселя в прозрачном наушнике в правом ухе Шейда. Он подключался ко всем их мультислейтам, микрофон мог быть активирован простым прикосновением к запястью. – Кто-нибудь уже заметил цель?

– Пока ничего, – ответил Гейл.

– То же самое, – сказал Дарио.

Шейд не потрудился ответить, отойдя от картины, перед которой он стоял, делая вид, что рассматривает ее. Он остановился перед следующей, разглядывая толстые мазки зеленой краски, которые покрывали полосу синего цвета. Всякий раз, когда кто-нибудь приближался, он наклонял голову в их сторону и бросал на них взгляд. Поскольку на днях именно он был тем, кто бросился в погоню, есть шанс, что Максен узнает его, так что главной задачей в сегодняшних поисках было оставаться инкогнито.

– Интересуетесь искусством, детектив? – Аполлон подошел к нему, отвлекая его внимание от большой картины.

Как и все остальные, он был одет в черный шелковистый костюм-тройку, который облегал его во всех нужных местах. Он уложил свои волосы так, чтобы они вились надо лбом, и когда он улыбался, свет от ламп, висевших над картиной, перед которой они стояли, ярко отражался в его темно-синих радужках.

Он выглядел хорошо, по-настоящему хорошо. Определенно лучше, чем любая из дорогих работ, приколотых к стенам.

– Мне нравится, – сказал Шейд, затем откашлялся и снова повернулся к картине. – Но я действительно не понимаю.

– А что бы ты хотел узнать? – Аполлон придвинулся ближе, засунув левую руку в карман своих парадных брюк, и уставился на водовороты синего и зеленого цветов перед ними. Он держал бокал с шампанским, внезапно оказавшись так близко к Шейду, что тот буквально услышал, как пузырчатая золотистая жидкость шипит в бокале. – Искусство – это все, что связано с чувствами.

Шейд издал горлом ни к чему не обязывающий звук:

– Мне этого хватает, спасибо.

– Не с чувствами других людей, – уточнил Аполлон. – С твоими собственными. Только твоими.

– Что ж, в этом и заключается проблема, – сказал Шейд. – Я почти никогда не понимаю, что чувствую.

– Ты пробовал использовать заземление?

Заземление – это то, на чем Читты сосредотачивались, когда начинали чувствовать себя подавленными – подобно камню беспокойства. Предположительно, это помогало им отвлечься, чтобы их мозг мог справиться с наплывом эмоций и стабилизироваться.

– Со мной это не работает. – Шейд перепробовал многое, но его проблема была серьезнее, чем небольшая перевозбужденность.

– А как насчет привязи? Нашел такого?

– А у тебя есть? – На онлайн-форумах было несколько человек, с которыми он общался на протяжении многих лет, когда одиночество стало для него невыносимым, и он не мог справиться с ним самостоятельно, но была большая разница между прослушиванием интонации чьего-то голоса и чтением безличных черно-белых букв с экрана с подсветкой.

Заземление было предметом, но привязью обычно было живое существо: либо другой человек, либо даже иногда животное. В отличие от заземляющих объектов, когда дело доходило до «привязывания», выбора не было. Это было редко, хотя и возможно, и Шейд на протяжении многих лет общался с несколькими людьми, которые состояли в отношениях такого типа.

Иногда между двумя людьми или существами просто что-то щелкало. Вот на что было похоже «привязывание». Это всегда было взаимно, но, как правило, происходило изменение динамики власти, поскольку у одного человека всегда были более сильные способности, чем у другого. За этим стояло огромное научное объяснение, но Шейд на самом деле не утруждал себя его запоминанием. Что-то насчет правильной синхронизации мозговых волн или чего-то в этом роде. Все сводилось к химии, всегда сводилось.

Это не означало, что привязанности всегда заканчивались романтическими отношениями, но и не было редкостью. Предположительно, связь была... интенсивной. Это помогало утихомирить натиск посторонних эмоций в теле, обеспечив облегчение от способности к сопереживанию таким же образом, как это делали блокираторы, только без притупления собственных чувств человека.

Для среднестатистического Читты это могло быть довольно неплохо. Как будто приходишь домой после напряженного рабочего дня и ныряешь в ванну в тишине и спокойствии. Как правило, они не ненавидели свое происхождение, потому что обладать эмпатическими способностями для них было то же самое, что обонять, видеть или слышать для обычных людей. Это было просто дополнительное ощущение, бонус.

Но для Шейда все было по-другому. Поскольку его мозг не мог разобраться в эмоциях, которые он испытывал, или приглушить их должным образом, как это делало большинство других, он подвергался постоянной пытке. Иметь что-то вроде привязи было бы не просто приятно для него. Это было бы как спасительная благодать.

Жаль, что это было не то, что он мог выбрать для себя сам.

– Нет, я не пользовался заземлением и никогда не встречал никого и ничего, к чему бы я потом привязался. Но с другой стороны, я никогда раньше в этом не нуждался, – сказал Аполлон.

– Верно, – Шейд покачал головой, – ты не испытываешь пресыщения.

Исследования показали, что если способности Читты были слабыми, то вероятность того, что они установят эту случайную связь с другим человеком, была еще меньше. Считалось, что таким образом природа создает для них баланс, давая им возможность в некотором смысле перестроиться.

– Есть и другие причины иметь привязь, – пожал плечами Аполлон, но не сказал, какими могут быть эти другие причины. Вместо этого он указал на картину. – Что ты чувствуешь, когда смотришь на это?

– Ты действительно спросил меня об этом?

Аполлон усмехнулся:

– Я арт-журналист, помнишь? Давай, помоги мне. Дай мне что-нибудь написать, чтобы мой босс не решил, что я и в этом не силен, и я не остался без работы.

– Это заставляет меня чувствовать... – Шейд обдумал это. – Раскаяние.

Аполлон скорчил такую гримасу, словно это был самый странный ответ, который он только мог дать:

– Почему раскаяние?

– Не знаю, – ухмыльнулся Шейд. – Может быть, это вообще не мое чувство. Может быть, я подцепил его от кого-то другого.

– Единственный человек, с которым ты встретился взглядом за последние пять минут, – это я, – заявил Аполлон, – и я могу заверить тебя, что ни дня в своей жизни не испытывал угрызений совести.

– Нет, я не думаю, что кто-то вроде тебя стал бы это делать.

– Кто-то вроде меня? – Аполлон приподнял бровь.

– Знаешь, – Шейд обвел пальцем в воздухе перед собой, – дружелюбный, чрезмерно симпатичный тип. Скажи мне правду. Ты даже жуков не убиваешь, когда находишь их в своей постели, не так ли?

Аполлон фыркнул:

– С какими ужасными людьми ты оказывался в постели, детектив?

– Это не... – засмеялся Шейд. – Я имел в виду настоящих насекомых.

– Похоже, я произвел впечатление. – Аполлон осушил свой бокал, а затем потянулся назад, когда мимо проходил официант с подносом. Он поставил пустой и взял два полных бокала, передав один Шейду.

– Спасибо, но я на задании. – Шейд все равно взял бокал, поскольку это помогло бы соблюсти приличия, но не пригубил. – В любом случае у меня это работает не так.

Аполлон склонил голову набок, безмолвно прося его пояснить.

– Я могу прочитать любого в этой комнате, – Шейд обвел их жестом, – не сходя с места. Это просто сбой срабатывает только при зрительном контакте. Остальная часть приходит вообще без подсказок. Я могу приглушить это. Убедиться, что я не чувствую все так сильно. Но это всегда здесь, скребется по поверхности моего сознания.

Единственной переменой, произошедшей с другим мужчиной, было то, что его глаза слегка потемнели.

– Неудивительно, что ты так часто испытываешь Перенасыщение. Как тебе вообще удается оставаться работоспособным?

– Задаю себе этот вопрос каждый день.

– И?

– Я полагаю, другого выхода просто нет? – Шейд пожал плечами. – Что еще я могу сделать? Сдаться и умереть? Нет, спасибо.

– Итак, ты испытываешь постоянную физическую и эмоциональную боль, – сказал Аполлон, – но ты не хочешь, чтобы смерть была лекарством. Интересно. Другие уже сдались бы и покончили со всем этим.

– Большинство из нас похожи на тебя, – заметил Шейд, стараясь поддерживать позитивный тон разговора. – Способны блокировать это или хотя бы избегать чрезмерной стимуляции. Просто со мной что-то не так, вот и все. Я – исключение.

– Я открою тебе секрет, детектив. – Аполлон придвинулся ближе, приблизив свой рот так близко, что его губы почти коснулись изгиба левого уха. – Никто не похож на меня. Я единственный в своем роде.

Шейд ничего не мог с собой поделать, он вздрогнул и, чтобы скрыть волну смущения, которую он испытал от такой реакции, сказал:

– Кому-то не хватает скромности.

– Что такое? – рассмеялся Аполлон. – Ты ведь сможешь с этим справиться?

– Я слежу за ним, – раздался голос Дарио в наушнике Шейда, прервав их разговор. – Есть кто в дальней комнате слева? Он только что вошел туда.

– Я, – сказал Шейд, постукивая по-своему мультислейту, чтобы отправить ответ, и поворачиваясь, чтобы проверить вход.