В глубине души я не хочу знать. Жалость убьет меня. Но все же обнаруживаю себя отправляющей ему сообщения.

Он не отвечает. И, поскольку я, похоже, полнейшая мазохистка, еще и звоню Джону. Вызовы направляются сразу на автоответчик.

— Думаю, на этом все, — бормочу, бросая телефон на кухонную стойку.

Боль охватывает грудную клетку. Это уродливый, липкий комок, который я не могу вытащить. Он преследует меня весь день.

Я уже на полпути к ярости, но потом вспоминаю о том, как он держал меня, менял простыни, пел мне песни. В этом весь он. Джон многогранен — ни в коем случае не совершенен — но он никогда не поступает жестоко. Он бы ответил на мои сообщения и звонки.

Внезапно мои внутренности покрываются льдом. Что-то не так, а я провела дни, дуясь, в то время как стоило бы рассуждать объективно. Прошли дни.

Не думая дважды, я направляюсь к террасе и перепрыгиваю через стену. Когда стучу в стеклянную дверь, никто не отвечает. Я должна вернуться домой, но не могу, потому что инстинкты заставляют меня продолжать идти.

Дверь не заперта, и с ним действительно стоит провести беседу о безопасности. Но я, в конце концов, внутри.

— Джон? — зову в гостиной, думая, что сердце стучит слишком сильно.

Я не хочу бояться тяжелых мыслей. Не хочу волноваться о нем в этом смысле. Но я переживаю.

Здесь царит атмосфера заброшенности, как будто он ушел. Может быть, Джон куда-то уехал. Он не обязан сообщать мне о приходах и уходах. Но раньше я слышала музыку, так что знаю, что здесь кто-то был.

Кожу покалывает от очередной волны холодного страха.

— Джон? — зову я уже громче.

Откуда-то сверху слышу скрип, а затем голос Джона: грубый, хриплый и ошеломленный.

— Стелла?

Мне стоило проявить вежливость и дождаться, пока он спустится. В конце концов, это я вломилась в его дом. Снова. Но тороплюсь вверх по ступенькам. Мне просто нужно увидеть его, удостовериться, что он в порядке.

— Ты в приличном виде? — выкрикиваю, будучи уже у его спальни.

Слышится еще скрип, как будто он перемещается по кровати.

— Господи. Я не голый, если ты об этом спрашиваешь. — Следует долгая пауза, а потом он добавляет: — Но могу раздеться.

От звука его голоса и знакомых шуток меня переполняет облегчение.

— Просто хотела предупредить, что поднимаюсь, — отзываюсь я и, клянусь, он бормочет: «Зануда».

И уже громче произносит:

— Тебе нет нужды предупреждать меня.

Джон подтрунивает, как и всегда, но ему не хватает обычной энергии. Дверь спальни приоткрыта, и я толкаю ее внутрь.

Здесь темно, шторы задернуты и не пропускают дневной свет. Он растянулся на большой кровати и пялится в потолок, хотя точно знает, что я здесь. Замедляя шаг, я осматриваюсь, потому что не такой ожидала увидеть комнату Джона.

Черные велюровые стены, тяжелые портьеры в тон, полированная деревянная мебель, картины маслом в золоченых рамах — я словно вышла из Нью-Йорка и попала прямо в английскую сельскую местность, только немного более современную.

— Ну, — произношу, проводя пальцем по кожаному креслу с подлокотниками цвета табака, стоящему перед черным мраморным камином, — здесь уютно.

Джон фыркает, но продолжает смотреть вверх.

— Киллиан зовет это декором старушки.

Так и есть. Но это мило, в стиле «это произошло из больших денег».

— Очень в стиле «Аббатства Даунтон». С ноткой «Семейки Аддамс».

И вот Джон смотрит на меня, наблюдает за моими движениями. На нем спортивные серые брюки и потрепанная футболка оливкового цвета. Густая щетина покрывает подбородок, но он выглядит достаточно чистым. Мы не виделись несколько дней, и мне его не хватало. Даже несмотря на этот странный, отстраненный взгляд, которым он меня окинул, я по нему скучала.

Я могла бы обманывать себя и говорить, что не осознавала, насколько сильно скучаю по нему. Однако прекрасно знаю. Мне стало не хватать этого мужчины в ту секунду, когда он покинул место рядом со мной. Я хотела умолять его остаться. Позависать со мной не из-за того, что чувствует себя обязанным позаботиться обо мне, а потому что хочет быть рядом.

— Большинство вещей принадлежали моей бабушке, — сообщает он. — Думаю, они напоминают мне о детстве.

Дом моего детства загромождала потрепанная мебель из «ИКЕА» и уличные находки. В нем не чувствовалось домашнего уюта, и я никогда не пыталась воссоздать обстановку. Я бы предпочла жить в позолоченной ностальгии Джона. У меня есть небольшая фантазия, которая включает в себя булочки с чаем и Джона, играющего роль герцога-бродяги.

— Тебе это ненавистно.

Голос Джона заставляет посмотреть на него.

Выражение его лица нейтральное, как будто он просто констатирует факт и не ожидает ответа. Но он слишком молчалив и, я знаю, ждет моей оценки.

— Честно? Я хочу свернуться калачиком и читать, надеясь, что еще одна жуткая метель разразится только для того, чтобы мы смогли разжечь огонь.

В ответ Джон слабо улыбается. Совсем не то, чего я ожидала. Обычно он светится таким ярким внутренним светом, что иногда трудно смотреть ему прямо в лицо. Но теперь, когда он потускнел, я хочу, чтобы этот свет вернулся.

Я стою рядом с кроватью. Она достаточно высокая, так что мне пришлось бы подпрыгнуть вверх. Темно-серый кашемировый пододеяльник накрыт синим пледом. Не мой стиль, но роскошно и под пальцами ощущается мягко.

— Что случилось? — спрашиваю его. — Ты заболел?

Он смотрит в сторону.

— Нет. Просто устал. Подумывал вздремнуть.

Я всецело за то, чтобы хорошенько поспать, но Джон выглядит так, будто здесь уже давно. Несколько грязных мисок и стаканов загромождают ночной столик, и комната явно обжита, что прямо противоречит пустой обстановке внизу. Не знай я, что Джон имеет дело с депрессией, возможно, мало думала бы об этой сцене. Но теперь мои нервы накаляются.

— Как долго ты дремал?

Он сердито смотрит на меня.

— О чем ты? Что ты вообще здесь делаешь?

Я игнорирую обиду, потому что распознаю защитную реакцию.

— Хотела поблагодарить тебя за то, что позаботился обо мне. Но ты не отвечал на мои звонки и сообщения.

— Нет нужды благодарить. Мне это в удовольствие.

В выражении его лица нет ничего, кроме искренности, но этот ужасный, плоский, безжизненный тон остается.

— Я волновалась о тебе, — признаюсь я.

О, ему это действительно не нравится.

— Я взрослый мужчина, Стелла-Кнопка. Тебе не о чем волноваться. Я в порядке.

— Если в порядке, то почему бы тебе не подняться? Принять душ.

Уголок его рта приподнимается.

— Хочешь сказать, от меня воняет?

Вообще-то нет. Во всяком случае, с того места, где нахожусь, я не чувствую. Но меня беспокоит его апатия. Я стою у его постели, а Джон даже не пытается сесть. Просто продолжает лежать, окопавшись.

— Это заставит твою кровь забурлить, — говорю, подталкивая локтем его колено.

Джон моргает, глядя в потолок.

— Скоро встану.

Когда я просто пялюсь на него, он поднимает голову и смотрит поверх своего элегантного носа на меня.

— Я в норме, Стелла. Как видишь, я не нанес себе ущерб или что угодно, чего ты там боялась.

В его голосе звучит раздражение, но я слышу смущение, которое он пытается скрыть. Понимаю, почему Джона бесит, что люди предполагают худшее, когда он не отвечает на звонки. Но я даже отдаленно не чувствую себя виноватой. Он слишком важен, и я отказываюсь ходить на цыпочках вокруг его чувств, если его безопасность находится под угрозой.

Однако я сохраняю легкий тон.

— Я была такой же раздраженной, когда ты обнаружил меня больной? Не могу вспомнить.

Он не закатывает глаза, но близок к этому.

— Ты была хуже. Опять же, ты действительно болела. Так что если просто пришла проведать меня, то можешь идти. — У него не терпящий возражений тон.

Джон выдерживает мой пристальный взгляд, почти призывая меня не уходить. И я понимаю, что, несмотря на раздражение, несмотря на то, что явно дразнит меня, он не хочет оставаться один.

— Раз ты не встаешь, тогда подвинься.

Он приподнимает брови.

— Что?

— Ты слышал. Беспокойство о том, что ты поранился, играя на гитаре голышом, утомило меня. Мне тоже нужно вздремнуть. Подвигайся.

Улыбаясь слабо и вымученно, Джон выполняет просьбу, освобождая для меня место. Положив голову на руку, он наблюдает, как я забираюсь на кровать. Приходится постараться, чтобы залезть на нее.

— Господи. Ты унаследовал эту кровать от королевской семьи или что-то в этом роде? Может быть, от принцессы на горошине?

Его ложе — это облако совершенства, роскошное, с мягкими, как масло, покрывалами. У меня действительно есть желание зарыться в нее и проспать весь день напролет.

Джон усмехается.

— Жаль разрушать твою фантазию, но она новая.

Я со вздохом кладу голову на подушку лицом к нему. Хоть мы и не соприкасаемся, все же находимся достаточно близко, чтобы я почувствовала тепло его тела.

— Я думала, что у Киллиана хорошая кровать, но это — совсем другой уровень удобства.

Джона сводит брови.

— Можешь не называть место, на котором ты временно спишь, кроватью Киллиана?

Я закатываю глаза.

— Ладно, гостевая кровать Киллиана и Либби. Так лучше?

— Да.

Я растягиваю губы в улыбке.

— Знаешь, прозвучало так, словно ты ревнуешь.

Странно лежать так близко к нему, не будучи больной. Я осознаю его размер, намного больше моего. Слышу его ровное дыхание и чувствую, что он немного пахнет Эрл Греем и лимонами. И я знаю, что его зеленые глаза смотрят на меня так, будто больше ничего и нет.

— Ты права, — с легкостью отвечает он. — Я думал, что это довольно очевидно, Стелла-Кнопка.

Мы придвигаемся ближе друг к другу. Наши предплечья соприкасаются. Мягкое трение его теплой кожи о мою заставляет мелкие волоски на руке подниматься.

— Что я всегда права? — парирую, поддразнивая, потому что боюсь разоблачить себя. — Я рада, что ты, наконец, признаешь это.

— У тебя дар намеренно не понимать меня. — Выражение его лица становится более серьезным и немного нежным, когда он протягивает руку и касается кончика моего носа. — Я больше не буду пытаться, — хрипло шепчет Джон. — Никогда.