Мойра улыбается мне однобокой ухмылкой.

— Хорошо мамочка.

Маркус протягивает руку к подлокотнику дивана.

— Я был в его возрасте, когда у меня был первый секс, и всего на несколько лет старше, когда я впервые убил.

У меня отпадает челюсть, и меня охватывает неверие.

— Ты шутишь.

— Спроси Доминика. Уверена, ты будешь больше чем в шоке, узнав, что с ним было то же самое.

— Зачем кому-то спать с... — Я осекаюсь. Не думаю, что у меня хватит сил выдержать подобный разговор.

Мойра, напротив, кажется настолько заинтригованной разговором, что наклоняется вперед и опирается локтями на ноги.

— Сколько тебе было лет, когда ты впервые убил?

— Одиннадцать.

Она аж поперхнулась.

— Ты убил человека в одиннадцать лет? Каково это - убить человека в первый раз?

Глаза Маркуса темнеют, как будто он мертв изнутри.

— Ты чувствуешь страх. Руки трясутся, ноги подкашиваются от мысли, что ты только что лишил человека жизни. Это то, что нормальный человек чувствует при своем первом убийстве.

Не знаю, почему я спрашиваю:

— Что ты чувствовал?

— Счастье.

Я вздрагиваю и отшатываюсь, он замечает и ухмыляется.

— Наш мир не такой, как все остальные. Для таких, как ты, убийство - страшный грех, но для нас это предмет гордости. Каждый мальчик хочет стать настоящим мужчиной, и убийство - единственный способ добиться этого. Некоторые достигают этого чуть раньше и становятся гордостью своего отца.

— А те, кто не могут? — Спрашивает Мойра.

— Они слабаки и нежелательны в нашем мире.

— А как Доминик? — Спрашиваю я, не понимая, почему меня это беспокоит. — Сколько ему было лет, когда он впервые убил человека?

— Ему было девять. Мой брат хорошо владеет оружием. Лучше, чем кто-либо из моих знакомых. — Он замечает, что я ерзаю, и его губы кривятся в сторону. — Ты боишься? Ты любишь моего брата, но тебя беспокоит, что он не тот джентльмен, о котором ты мечтала в детстве.

— Я не люблю его.

Он усмехается.

— Ты знаешь хоть одно правило, как остаться в живых в мафии? — Спрашивает он, и я качаю головой. — Читать язык тела. Тебе больше повезло обмануть себя, чем меня.

Я разрываю зрительный контакт и глубоко вдыхаю.

— Мне нужно проверить Лукаса. — Я чувствую на себе взгляд Маркуса, когда выбегаю из гостиной и бегу наверх.

Лукас уже спит, когда я добираюсь до его спальни и включаю свет. Он тихонько похрапывает, закинув одну ногу на одеяло с Губкой Бобом, а другую свесив с кровати. Я заправляю его ногу обратно в одеяло, и кровать прогибается под моим весом, когда я сажусь на край и с трепетом наблюдаю за сыном.

Трудно поверить, что я и такой человек, как Доминик, создали такого ребенка, как Лукас. Он остроумный, умный и добрый.

Он шевелится во сне, и пряди темных волос каскадом падают ему на лоб. Я убираю волосы и провожу пальцем по его коже, моя грудь вздымается от гордости.

— Как насчет того, чтобы жить с твоим папой, Лукас? Ты бы хотел этого? — Шепчу я.

Лукас снова зашевелился и обхватил мою руку своей. Ему было пять лет, когда я в последний раз спала с ним в его кровати. Я скучаю по тем дням, когда он был совсем маленьким. Печально, как быстро дети взрослеют.

Когда-то он был младенцем, который плакал, требуя моего внимания, потом стал малышом, который повсюду следовал за мной, и вдруг он уже прекрасный мальчуган, который предпочитает проводить время со своими друзьями, а не со мной.

Я лежу рядом с ним, удивленно наблюдая за ним поглощенная своими мыслями, а затем погружаюсь в сон.

Уже почти полночь, когда я просыпаюсь и тайком выхожу из комнаты, чтобы не разбудить Лукаса. Маркус сидит один в гостиной, когда я спускаюсь вниз за чашкой воды.

— Где Мойра?

— Я здесь, чтобы защищать тебя и Лукаса, а не ее.

Я свожу брови вместе. Каков засранец.

— Тебе всегда нужно быть таким грубым? Ты можешь просто сказать, что она уснула.

— Ты не указываешь мне, что говорить.

— Нет, не указываю, но ты не должен всегда говорить так, будто собираешься кого-то убить.

Его челюсть сжимается, и он скрежещет зубами.

— Может, если бы ты поступила правильно и переехала к моему брату, мне не пришлось бы сидеть здесь с тобой.

Гнев закручивается в моем нутре, как вихрь.

— Я не просила, чтобы ты был здесь. Мне не нужно, чтобы со мной нянчились. Может, ты и забыл, но ты и твой брат - единственная причина, по которой я оказалась в этой передряге.

Маркус сжимает кулак и хлопает им по дивану рядом с собой. Через секунду он оказывается передо мной, и я делаю шаг назад, сердце бешено колотится, а тело покрывает холодный пот.

— Я знаю Доминика всю свою жизнь, Елена. Ты можешь считать его монстром, но этот монстр защищал меня и Винсента всю нашу жизнь.

Паника терзает мой желудок, но я не отступаю.

— Какое отношение это имеет ко мне?

— Прямое, — прорычал он низким голосом, от которого у меня по позвоночнику побежали мурашки. — Доминик никогда не лжет. Если он защищает тебя, значит, ты ему небезразлична. Я не видел, чтобы он заботился о ком-то так сильно, и я чертовски зол, потому что ты принимаешь его за дурака.

— Нет. — Я осмелилась сделать шаг вперед. — Я не позволю тебе так разговаривать со мной в моем собственном доме. Твой брат использовал меня, он скрывал от меня правду о мафии. Если кто и держал другого за дурака, так это он.

— Изменилось бы что-нибудь, если бы он рассказал тебе правду семь лет назад?

Когда я не отвечаю, он ухмыляется.

— Я так и думал. Наверное, он не мог сказать тебе, потому что знал, что ты такая трусиха. — Он отходит и возвращается на диван.

Я смотрю на него несколько минут, и мой гнев смешивается с реальностью, бьющей меня по кишкам, потому что я знаю, что Маркус прав. Я чертова трусиха, и я бы сбежала от него, как только встретила, если бы знала правду.

Вбежав в свою комнату, я закрываю за собой дверь и бросаюсь на кровать. Большую часть ночи я смотрю в потолок, поглощенная своими мыслями и тяжестью решения, которое мне нужно принять.

Но прежде, чем я засыпаю, решение уже принято.

Я переезжаю к Доминику.