1. ТЕО

1. ТЕО

Вечеринка начнется через десять минут, а она уже превращается в катастрофу, потому что только что привезли центральные композиции стола, и они ярко-канареечного цвета.

Возможно, это не звучит как катастрофа эпических масштабов, но поверьте, в глазах моего босса это грубая ошибка масштаба «Гинденбурга»¹.

Ангус ненавидит желтый. Он ненавидит его всем сердцем, что можно подумать, будто он когда-то был женат на желтом цвете, а потом желтый изменил ему с его лучшим другом.

Никому из сотрудников «Галактики» не разрешается носить желтое. В офисы компании нельзя приносить желтое. И самое главное — желтый цвет запрещен на вечеринках.

Я отбирала желтые Скиттлз из конфетниц. Сообщала нашей секретарше, что она не может парковать ее желтый Фольксваген Жук на стоянке компании. Я даже выбросила бутылку из-под горчицы в озеро на корпоративном пикнике.

На данный момент я, возможно, ненавижу желтый цвет почти так же сильно, как и мой босс.

Но ничто из этого не поможет мне превратить эти флуоресцентные цветы в приятный, успокаивающий кремовый оттенок, который я заказала.

— Как это произошло? — спрашиваю я Мартинику.

— Я не знаю! — она грызет ноготь большого пальца.

Мартиника — моя помощница. Помощница ассистента, потому что после того, как я заболела пневмонией на Рождество, Ангус, наконец, согласился, что мои восьмидесятичасовые рабочие недели не шли на пользу моей работоспособности.

С тех пор она также стала моей лучшей подругой. И единственным человеком, который не дает мне сойти с ума, пока мой босс высасывает из меня всю кровь.

Она работает здесь достаточно долго, чтобы знать, какая это катастрофа. Раньше у Мартиники были красивые, ухоженные ногти. Раньше она весила на девять килограммов больше. У нее была жизнь вне работы.

Но она была пережевана мясорубкой «Галактика» так же сильно, как и я.

— Где нам взять другие цветы? — стонет она.

— Нигде. Нет времени.

Мартиника тихо взвыла, потому что она знает: хуже этих желтых цветов может быть только то, что Ангус увидит их раньше, чем я смогу от них избавиться.

— Что мы можем сделать?

В моей голове проносятся тысячи безумных идей, в том числе порыться в клумбах вокруг отеля.

Даже если бы я побежала туда с ножницами, у меня не хватило бы времени расставить композиции на двадцати столах.

Я хватаю Мартинику за руки и вытаскиваю их изо рта, пока она не обкусала ногти до крови.

— Можешь принести мне баллончик с краской?

Ровно через восемь минут Мартиника возвращается на вечеринку с двумя баллончиками аэрозольной краски в пакете.

Я жду на заднем дворе у мусорных контейнеров, где наношу серебряную краску на каждый листик и цветок композиций.

Когда я заканчиваю, они выглядят колючими и неорганичными, как будто на самом деле сделаны из металла. Это странно, но в то же время довольно круто. Или, по крайней мере, надеюсь, что так подумает мой босс.

Теперь я потная, вся в пыли, и от меня пахнет краской из баллончика. А также умудрилась испортить свою единственную пару красивых туфель — эти маленькие серебристые крапинки на носках никогда не отмоются.

Это должно сработать, если только никто не прикоснется к центральным композициям. Им потребуется минута, чтобы высохнуть.

Запах рассеется на открытой крыше. На вечеринке уже много гостей, и все взволнованно болтают о важном объявление Ангуса. Он дразнил этим неделями.

Я даже не знаю о чем оно. Ангус любит хранить свои секреты.

Все, что я знаю, — это то, что почти наверняка это приведет к еще большему количеству работы и хаоса для меня.

Я не создана для работы личным помощником.

На самом деле, никогда и не собиралась им быть.

Я подала заявку на совершенно другую работу в «Галактике», и меня взяли именно на нее, но Ангус получает то, что хочет, а он решил, что хочет, чтобы я была у него на побегушках двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

Мимо проходит официантка с подносом красиво разложенных пирожных.

Я чувствую безысходную тоску.

Не по пирожным, хотя они и выглядят очень аппетитно.

Я жалею, что не могу последовать за официанткой на кухню, где мое место. Где я могла бы закутаться в красивый, уютный китель шеф-повара вместо этого ужасного платья и туфель на каблуках, среди жары, пара и переливающихся ароматов масла, шафрана и орегано.

Я училась в Le Cordon Bleu, изучая кондитерское дело у величайших мастеров Парижа.

А теперь сдаю вещи в химчистку.

И мне бы хотелось, чтобы это было худшим из моих обязанностей…

Толпа начинает оживляться, жужжа, как пчелы. Они ожидают прибытия Ангуса с минуты на минуту.

Ангус будет стильно опаздывать — это значит, что он может появиться через десять минут или два часа после назначенного времени, или вообще не прийти, если его внимание привлечет что-то более интересное. Такое случалось и раньше.

— У нас уже заканчивается шампанское, — сообщает мне Мартиника.

— В холодильнике есть еще пять коробок.

— Я скажу официантам. А ты знаешь, что у тебя на носу краска?

Может ли этот день стать еще хуже?

— Да, Мартиника, мне хорошо известно, что у меня на носу краска. Это в тон центральным композициям.

Мартиника смотрит на меня, медленно моргая.

— Правда?

— Нет! Совершенно нет. Где здесь ванная комната?

Спустя две минуты оттирания мой нос чистый, но ярко-розовый.

Я выбегаю из ванной комнаты, но сталкиваюсь с грудью высокого и чрезвычайно крепкого незнакомца.

Или, по крайней мере, я думаю, что он незнакомец.

Пока он не хватает меня за руки, чтобы поддержать, говоря: — Тео! Давно не виделись.

Этот низкий, глубокий голос посылает электрический ток по моему телу еще до того, как я поднимаю взгляд в темные и дьявольские глаза Салливана Риваса.

Каким-то образом я знаю, что это он, а не его брат, хотя не видела ни того, ни другого больше десяти лет.

Все говорят, что их невозможно отличить друг от друга, но я никогда так не считала.

Во-первых, Риз Ривас на самом деле довольно милый. В то время как Салливан съел бы твое сердце на блюдечке, если бы счел его вкусным.

Когда-то мы вместе ходили в старшую школу. И, скажу я вам, есть причина, по которой я не хожу на встречи выпускников.

Одна из них заключается в том, что я надеялась никогда больше не встречаться с этим человеком. И уж точно не тогда, когда я потная, растрепанная и воняю краской из баллончика.

— У тебя... интересный парфюм, — говорит Салливан, и уголок его порочно красивого рта приподнимается.

Сразу скажу, Салливан великолепен. И это не о нормальном уровне привлекательности, с которым можно справиться. Я живу в Лос-Анджелесе и вижу красивых людей каждый день.

По сравнению с Салливаном кинозвезды выглядят тусклыми. Еще в старших классах у него была густая копна чернильно-черных волос, телосложение супермодели, красивого оттенка смуглая кожа и эти глубокие темные глаза, которые заставляли тебя падать в обморок каждый раз, когда он смотрел в твою сторону. При условии, что ты была достаточно красива, чтобы поймать такой взгляд.

Я не была. Но, конечно, видела, какой эффект он производил на всех остальных.

Мало что изменилось.

В доказательство несправедливости Вселенной, Салливан, похоже, каким-то образом стал еще красивее.

Он одет в сшитый костюм на заказ, который наглядно демонстрирует, что чем бы Салливан ни занимался последние десять лет для поддержания формы, он не пропустил ни одного дня. Его волосы такие же густые и блестящие, как и прежде, в них нет ни единого седого волоса. А эти полные, чувственные губы расположены над челюстью, которая стала еще более точеной.

Серьезно… в жопу этого парня.

— Что ты здесь делаешь? — требую я.

Салливан кладет руку на грудь, притворяясь обиженным. Хотя я знаю, что он притворяется, есть что-то ужасно эффектное в том, как его густые черные брови сходятся вместе, а темные глаза под ними смотрят на меня с проникновенным упреком. Может, его брат и актер, но никогда не следует забывать, что Салливан — однояйцевый близнец.

— Кажется, ты не очень-то рада меня видеть, Тео.

Мое имя на его губах звучит невыразимо интимно. Температура возле уборной поднимается на несколько градусов.

Я приказываю своим щекам не краснеть, что бы ни случилось. Неважно, сколько раз он произнесет «Тео» именно так.

— Я бы сказала, что немного озадачена, — скрещиваю руки на груди. — Поскольку тебя нет в списке гостей.

Я это знаю, так как сама его написала.

Салливан смеется.

Его смех низкий и порочный, как и голос. Это напоминает мне о растопленном шоколаде, темном и насыщенном, с легким привкусом горечи.

Чувствую, как моя кожа становится горячее, каждый неприкрытый сантиметр.

Он говорит: — Ты ничуть не изменилась.

Это не комплимент. В старших классах я была робкой, беспокоящейся неудачницей, выигравшей стипендию, и едва могла позволить себе проезд на автобусе до школы, в то время как большинство моих одноклассников ездили на БМВ и Гелендвагенах.

— А ты изменился, — я вздергиваю подбородок. — У тебя действительно поредели волосы.

Этот смех Салливана гораздо более искренний, потому что он менее контролируемый, как будто я удивила его.

Он проводит рукой по волосам, убирая их назад, как в рекламе шампуня.

— Думаю, у меня в запасе еще несколько хороших лет.

Уверена, так и есть. Он, вероятно, доживет до семидесяти, выглядя как Джон Стамос, в то время как я уже обнаружила четыре седых волоска в возрасте двадцати восьми лет.

Ангус ответственен за все эти четыре волоска, не говоря уже о мешках под глазами и изжоге, которая может перерасти в язву.

И она действительно появится, если я сейчас же не вернусь на вечеринку.

— Что ты здесь делаешь? — повторяю я.

— Я бы хотел поговорить с твоим боссом.

— Не получится.

Ангус ни с кем не встречается без предупреждения, к тому же он гермофоб. Он даже не пожмет руку, если человек, которому эта рука принадлежит, не был проверен его штатным врачом.