Что за хуйня.

Мой рот открывается, но слова замирают у меня на языке.

Наконец, он продолжает.

- Новость еще не стала достоянием общественности, но это произойдет. Это Эми. Конечно, это скоро будет во всех новостях. Она позвонила мне прошлой ночью и сказала, что все-таки спала со Шнайдером, и он утверждает, что это его ребенок. Он хочет, чтобы она как можно скорее сделала тест на отцовство, но она говорит, что может быть только мой ребенок, - его смех мрачен. - Очевидно, она любит меня.

Я стою как вкопанный, не реагирую. Откровение Зака крутится у меня в голове, но, кажется, я не понимаю ничего, кроме того, что это плохо. Действительно чертовски плохо. И что самое интересное? Всего через несколько часов ему предстоит сыграть против другого потенциального отца. Я должен сказать тренеру, что его нужно посадить на скамейку запасных; для него небезопасно играть в таком состоянии.

Мой лучший друг втягивает голову в плечи и снимает шлем, проводя рукой по своим мокрым от пота волосам.

- Никто не знает, даже мои родители, и я отчаянно хочу, чтобы так это и оставалось, - затем он поднимает на меня взгляд, его голубые глаза стеклянные, но яростные. - Я буду играть сегодня вечером. Не говори тренеру. При таком раскладе я в шаге от резервной команды, поэтому, пожалуйста, просто сохрани это в тайне.

Я качаю головой.

- Ты же знаешь, я не могу пустить тебя на лёд, когда ты в таком состоянии.

Он сильно тычет меня в грудь рукой в перчатке.

- И сколько раз я держал рот на замке, когда ты играл ещё не до конца готовым? Сколько раз я прикрывал тебя, когда вытаскивал из бара за несколько часов до тренировки? Я разберусь с этим, но скажешь тренеру, и мы с тобой… - он жестом указывает между нами. – С нами будет покончено.

- Он - обуза на льду, - тренер Берроуз поворачивается ко мне, сидящему на скамейке запасных. Начинается третий период, и мы проигрываем. Вся команда разваливается, но Зак играет как в замедленной съемке. Он и Шнайдер пожирали друг друга глазами всю игру, напряжение было ощутимым и граничило со смертельным исходом.

Моя игра ненамного лучше. Я едва ли могу отдать чистый пас, а моя защита в штрафной и за сеткой практически отсутствует. Мои ноги словно отяжелели. Моё тело переполнено адреналином, но мне кажется, что я катаюсь по мелассе.⁷

Я едва взглянул на Фелисити. Она, наверное, уже понимает, что что-то не так, но я не могу ей сказать. Я безоговорочно доверяю ей, но рассказывать об этом - дело Зака, и я уже слишком много раз подводил его, чтобы рисковать его доверием, наша дружба и так висит на волоске.

- Иди туда, Морган, и, чёрт возьми, возьми себя в руки.

Я надеваю каппу и встаю.

- Понял, тренер.

Болельщики приветствуют меня, когда я возвращаюсь на лёд. Я беру заброшенную шайбу из-за наших ворот и начинаю атаковать. Я полон решимости. Я перехитрил их центрового, сделав фальшивый пас, и вместо этого отдал его Джесси, который летит по правому флангу. Он забирает шайбу и забивает. Раздается сигнал, и мы отыгрываемся. Я поднимаю глаза и вижу, как Фелисити выходит из себя, потрясая кулаком в воздухе, и кривая улыбка растягивает мои губы.

Осталось пять минут, и мы играем лучше, но Шнайдер жаждет крови. Только за этот период он набросился на трех наших игроков и заработал пенальти. Он пытался оспорить это у судьи, но не получилось. Небольшая часть фанатов Scorpions ликует, когда он направляется на скамейку. И тут я вижу, как Зак проезжает мимо штрафной, поворачивает голову, стучит по стеклу и что-то говорит. Шнайдер вскакивает на ноги, стучит палкой и кричит, но Зак просто машет рукой и улыбается, ещё больше выводя его из себя. Я много лет играл со Шнайдером и против него, и он настоящий мастер, но я никогда не видел его таким. Он не в себе.

- Давай закончим с этим, - говорит мне Зак, проезжая мимо и занимая позицию.

На табло счёт три-два, когда Шнайдер возвращается на лёд. Его взгляд остановился на моём лучшем друге. Игра погрузилась в хаос, поскольку напряжение между ними обоими передалось другим игрокам. На часах осталось всего три минуты, но в хоккей почти не играют. Толпа подпитывается боевым азартом, наслаждаясь демонстрируемой жестокостью.

Я бросаю взгляд на Фелисити, которая опустила голову и закрыла её руками. Она не может смотреть на это, и это невыносимо. Я ненавижу себя и за то, что не убрал Зака со льда сегодня.

Шайба отскакивает от бортов, и Джесси ловит её. Он такой быстрый, что я никак не могу его догнать, но далеко ему не удается уйти, так как его останавливает один из защитников, который перехватывает шайбу.  Его пас на Шнайдера получился неточным, шайба пролетает мимо него к Заку, который подхватывает её в дальнем углу.

И вот тогда это происходит. Всё разворачивается прямо передо мной, как в замедленной съемке, и всё, что я могу сделать, это стоять и смотреть. Шнайдер переводит взгляд на Зака, когда тот берет шайбу под контроль и начинает разворачиваться, открывая свое тело для передачи. Шайба покидает клюшку Зака, но Шнайдера не интересует нападение. У него на уме только одна форма атаки.

Он врезается в него всем телом как раз в тот момент, когда я вижу, как поворачивается шлем Зака, и замечаю атаку, но уже слишком поздно. Он не был готов. Обычно он ожидал бы возможного удара, но не сегодня, не с тем, как он вел себя в этом матче. 

При ударе тело Зака откидывается назад, его голова первой соприкасается с бордюром, но я слышу не треск разбивающегося стекла. Такой хруст могут издавать только кости, и, клянусь, это всё, что я слышу даже сквозь ревущую толпу. Это самый тяжелый удар, который я когда-либо видел в своей карьере.

Зак лежит, скрючившись, на льду, от силы удара шлем слетел у него с головы, клюшка валяется в нескольких футах от его безжизненного тела.

Осознав серьезность ситуации, толпа замолкает, но Шнайдер продолжает бушевать.

- Пошел ты, Эванс! - выплевывает он, когда капитан тащит его прочь, а судья спешит вмешаться, когда трое наших игроков, включая Дженсена, начинают избивать Шнайдера.

Проходит несколько ударов, и мои инстинкты берут верх, адреналин, наконец, толкает меня вперед. Я знаю, что кричу, но не слышу ничего, кроме звона в ушах, который становится всё громче. Я знаю, что мои прокладки промокли насквозь, когда я опускаюсь на колени рядом со своим лучшим другом. Я вижу, как врачи суетятся вокруг него, проверяя состояние его сознания. Я понимаю, что его правая нога не должна быть под таким углом, и замечаю, как кровь начинает отливать от его лица на майку, окрашивая его номер шестьдесят шесть.

Но всё, о чем я могу думать в этот момент, - это то, что это всё моя вина.

Это всеёиз-за меня, и я никогда себе этого не прощу.