РАО

Рао не знал, когда имперские солдаты начали маршировать по Хиранапрастхе. Он был в борделе, спиной к стене и с полупустой бутылкой аррака в руках. В центре комнаты кружилась куртизанка, за которой в полупьяном восторге наблюдали мужчины. Куртизанка танцевала великолепно, каждый поворот ее лодыжек с бубенчиками был ярким, мелодичным перезвоном. Но это был маленький и ветхий дом удовольствий, который не имел почти ничего общего с большими розовыми и бирюзовыми дворцами, выстроившимися вдоль сверкающей городской реки. Здесь было до боли тесно, алкоголь был дешевым, а зал настолько переполнен, что мужчины теснились плечом к плечу. Было так тесно, что мужчина слева от Рао уперся локтем в бок Рао и держал его там последние полчаса. У Рао болели ребра.

Он пожалел, что не пил аррак, а просто по частям выливал его в чашку соседа с острыми локтями. Ему хотелось, чтобы танцовщица закончила, а поэт поторопился и начал свой сеанс. Но хотя поэт вошел уже давно, его аколиты прибывали нестройными толпами, их выражения лиц были затравленными.

Три женщины, которые обычно сопровождали его, прокрались мимо, ведомые через комнату человеком, который смотрел на каждого, кто бросал на них слишком долгий взгляд. Несколько мужчин в тяжелых платках, на которых капал дождь, появились и протиснулись сквозь толпу в коридор, ведущий в тесные задние комнаты борделя. Но там еще не было молодых писцов - мужчин с начесом и переплетенными рукописями под мышкой, с испачканными чернилами пальцами, готовых переписывать слова поэта.

Поэт не начинал, пока все они не были здесь. Он никогда не начинал.

Поэтому Рао ждал. И делал вид, что пьет. И наблюдал за куртизанкой.

Рао понял, что что-то не так, только когда в зал вошла хозяйка борделя и взмахом руки, унизанной браслетами, приказала музыкантам замолчать. Музыка закончилась резким, диссонансным перестуком тростниковых флейт и цимбал, когда один за другим музыканты по ее приказу неловко поднимали перед собой руки.

Куртизанка вихрем остановилась на изумрудном кафельном полу, плавно повернувшись на каблуках. Складки ее юбки зашуршали и затихли. Ее коса искусно закрутилась вокруг горла. Не пропуская ни одного удара - хотя ритма больше не было, - она сцепила руки перед собой и поклонилась, завершив танец.

Рао мог только тихо поражаться. Выступить с грацией перед толпой пьяных старых развратников было достаточно сложной задачей. Закончить шестиступенчатый традиционный танец ахираньи на третьем шаге было еще сложнее для женщины, которая ценит свое искусство. А эта женщина, которая танцевала в этом зале три вечера подряд, каждый вечер исполняя вопиюще подстрекательскую пьесу, предназначенную для почитания духов якша и приправленную достаточным количеством мельканий бедер и лодыжек, чтобы доставить удовольствие клиентам, очевидно, ценила свое искусство очень высоко.

"Боюсь, на сегодня все, милорды", - извинилась госпожа, когда ее девушки пересекли комнату и задернули тяжелые парчовые шторы на стенах зала с перфорированным экраном. Звуки города сразу же стихли. Слабая сладость ночного бриза сменилась запахом потных мужчин, трубочного дыма, парфюмерного масла и дыма фонарей. "Сегодня ночью солдаты снова гуляют".

Из толпы раздался изумленный ропот. Солдаты никогда не закрывали бордели. Увеселительные дома были причиной того, что париджатдвипаны вообще приезжали в Ахиранию. Этот город всегда считался более развратным, чем любая другая часть империи. Ахираньи не так тщательно охраняли чистоту своих женщин. В прошлом они даже позволяли своим мужчинам жениться на мужчинах, а своим женщинам - на женщинах. Когда Рао был еще мальчиком, ему и его друзьям - другим молодым дворянам из городов-государств Париджатдвипы - удалось заполучить контрабандную копию запрещенной религиозной поэзии ахираньи, "Мантры березовой коры". Они смеялись и шутили, высмеивая текст и друг друга, чтобы скрыть свое смущение, читая откровенные рассказы о разврате рядом с трактатами, где якша завоевывал народ за народом, купая их в крови.

Только после прибытия в Ахиранью, где отрывки из мантр Березовой коры писали на стенах и читали поэты, использовавшие бордели как прикрытие для распространения своей политики, он понял, что то, от чего он и его друзья краснели, считая это развратом, было источником веры и непокорности для ахираньцев, которые на одном лирическом дыхании соединяли истории о соблазнительных существах из цветов и плоти, о двух мужчинах, лежащих вместе, и о завоевании мира.

Ропот недовольства, который начал отдаваться эхом в толпе, быстро утих, так как замешательство уступило место осторожности и страху. Люди поднялись на ноги. И начали уходить. Если бордель закрывается, значит, случилось что-то ужасное. Лучше быть в безопасном месте, чем ждать, пока солдаты расскажут о случившемся.

Рао на мгновение остался на месте. Хозяйка борделя стояла, глядя вслед уходящим мужчинам. Она выглядела достаточно спокойной, но когда занавески закрывались, он увидел, как напряглись ее глаза. Пот выступил на ее верхней губе.

Она боялась.

Возможно, тот факт, что она позволяла своим девушкам танцевать вызывающие танцы и сдавала свои комнаты ахиранским поэтам, был достаточной причиной для того, чтобы она испугалась. Но Рао чувствовал, что страх на ее лице был слишком реальным, слишком сильным, чтобы быть просто абстрактным.

Тогда ему следовало уйти. Но Рао принадлежал к безымянной вере, и он понимал священную силу инстинкта - то, как знание тела может быть даром безымянного, пророчеством, записанным в стуке сердца или льдом страха, извивающимся по позвоночнику. Тогда он почувствовал это: некое предчувствие. Не совсем страх. Не совсем любопытство.

Здесь было знание, если он был готов его принять.

Он встал. Вместо того чтобы покинуть бордель, он пересек комнату и вышел в коридор, ведущий в салон поэта.

В коридоре не было никого, кто мог бы наблюдать за ним, но он все равно старался покачиваться, когда шел. Неуклюжее, пьяное покачивание. Он знал, что от него пахнет табаком и опиумной трубочкой, вином - его пиджак был распахнут, волосы распущены. У него не было никаких знаков статуса: ни чакрамов, похожих на браслеты на руках, ни ожерелья из жемчуга на горле, ни прекрасного синего тюрбана Алорана, ни связки кинжалов на поясе у бедер. Вместо этого он носил простое ожерелье из молитвенных камней, фруктовых косточек, отполированных и соединенных серебряными дротиками, какие носят все мужчины Париджати. И это было то, чем он был. Не безымянный принц Алора, рожденный пророчеством, а высокородный париджати, богатый и глупый, глубоко погруженный в свои чаши.

Он остановился, опустился на землю. Закрыл глаза.

Прислушался.

В комнате были солдаты, и плачущие женщины, и негромкое бормотание мужчин. Солдаты задавали вопросы, а один из мужчин - не поэт, Рао знал его голос - спорил. "Мы ученые, господа, и художники. Мы не мятежники, мы только обсуждаем идеи".

"Никто не говорил, что вы мятежники", - ответил солдат, отчего одна из женщин начала рыдать еще яростнее.

Поэт и его последователи были мятежниками, хотя и своего рода. В этой комнате он слышал, как они говорили об отделении и сопротивлении, используя поэзию Париджати - метафоры розы и шипа, ядовитого олеандра, огня и меда, обращая собственный язык Париджати против него самого.

Он думал о лжи и правде, которые ему пришлось заплатить, чтобы узнать их секреты. Недовольство среди высокородных Ахираньи. Нити тревоги, объединявшие их, и их купцов, и воинов, и гончаров, и лекарей. Неправильное обращение с гнилью, гибель крестьян, запрет и унижение ахиранского языка и литературы - все это вылилось в деятельность неизвестного числа вооруженных повстанцев в масках, которые с особой жестокостью убивали париджатдвипанских чиновников и купцов, и гораздо большего числа поэтов и певцов, которые распространяли образ свободной Ахираньи.

Поэт и его последователи не были мятежниками в масках из леса Ахираньи. Но они были частью души сопротивления Париджатдвипе, связанной с высокородными спонсорами, и Рао надеялся, что они пригодятся ему.

Теперь, к сожалению, пользы от них не было.

Шум. Рао поднял голову.

"Ты здесь", - сказал солдат. Он был одет в белое с золотом одеяние Париджата, на его тюрбане был знак регента. Его шаги были тяжелыми. "Что ты здесь делаешь?"

Рао не слышал его приближения. Возможно, он выпил чуть больше аррака, чем думал.

"Ищу выход", - пролепетал Рао. "Сэр."

Он видел, как солдат прикидывает варианты: оставить пьяного сопляка, которого он нашел в коридоре, чтобы его вышвырнул один из способных охранников борделя, или притащить его в салон, чтобы допросить вместе с поэтом и его аколитами? Рао увидел, что интерес солдата к нему ослабевает. Рао был пьяным дураком, в нем не было ничего примечательного - он в этом убедился, - и насколько вероятно, что человек из Париджати будет участвовать в сопротивлении ахираньи? Возможно, его стошнит или он заплачет. Гораздо лучше оставить его.

Рао пьяно икнул и попытался выпрямиться. Солдат закатил глаза, пробормотал что-то невнятное себе под нос и повернулся, чтобы уйти.

Позади них, в салоне, закричала женщина. Один из мужчин начал кричать, потом резко замолчал, когда по коридору эхом прокатился удар. Стук плоти, металла, крови.

Солдат рефлекторно потянулся к своему мечу. Он снова посмотрел на Рао. Шок от шума заставил Рао выпрямиться, его позвоночник стал железным, глаза расширились. Он держался слишком уверенно.

Глаза солдата сузились.

"Ты", - сказал он. "Вставай".

Рао сглотнул. Искал нужный ему голос. "Что..."