Глава 26

23 Декабря

Эбби

— Итак, Кэм ведёт себя безумно оборонительно, говоря мне, что я никак не могу изменить план, и если я это сделаю, то всё будет разрушено, – говорю я, пополняя витрину румянами, пока поток в магазине медленный. — Но я не знаю. Сейчас это кажется... странным. Неправильным, как будто я порчу что-то хорошее. И ради чего?

— Она проецирует, – говорит Кэт, в её голосе слышится тихий вздох, какой издаёт разочарованная мать. — Джейсон её поимел, и с тех пор она никак не может с этим смириться. Для неё каждый парень – кусок дерьма. – Я киваю, зная, что она права. — И даже если нет, она находит причину, по которой он должен быть дерьмом. Она вредит себе.

— Иногда я думаю, не хочет ли она, чтобы мы были несчастны вместе с ней, – тихо говорю я и чувствую себя виноватой, произнося вслух слова, о которых думала уже некоторое время. Но Кэт кивает, соглашаясь.

— Я пыталась уговорить её пойти на терапию. Ей нужно поговорить с кем-то об этом. С профессионалом. – Я продолжаю раскладывать, отвлекаясь от чувства вины за то, что мы, вероятно, должны были вмешаться раньше. — Но если честно, Эбби? Я думаю, ты должна. – Её улыбка натянутая и грустная. — Признаться, я имею в виду. – Я перестаю раскладывать, уделяя подруге всё своё внимание.

Часть меня надеялась, что Кэт будет на стороне Ками, что она скажет мне, что моя неудачная попытка признаться была достаточно хорошей, что я должна подождать до нового года, как мы с Дэмиеном договорились.

— Что, если он возненавидит меня? – говорю я тихим голосом, мои истинные страхи выходят наружу. — Меня больше не волнует Ричард. С меня хватит. Мы сделали достаточно дерьма, и это было весело и приятно, но я думаю... Я думаю, это зашло слишком далеко.

— Если он собирается тебя ненавидеть, он будет тебя ненавидеть. Но, честно говоря, он кажется тем, кто поймёт.

— Никто не понимает, когда его используют, Катрина. Поверь мне. – В её глазах мягкий материнский взгляд. — Ричард использовал меня годами, и как только я это поняла, я буквально составила план мести. Мы засыпали блёстками его машину, изменили его заказы на еду, сказали портному принести его одежду и расклеили по всему Нью-Йорку номер его телефона. Не говоря уже о том, что я сплю с его боссом. У меня не было абсолютно никакого интереса "понимать", что у него происходит, Кэт. Вообще.

— Но ты жила этим четыре года. Ты планировала всю свою жизнь вокруг лжи, которую он тебе говорил. – Я сморщила нос, зная, что она не ошибается.

— Дэмиен не имел с этим дело. На самом деле, он сказал тебе, с самого начала, что это для развлечения, верно?

Я киваю.

— Но это... больше не так. Я так не думаю, по крайней мере. Это больше не кажется… развлечением.

— Теперь это не развлечение? – спрашивает она, приподняв бровь.

— О, всё ещё так, – говорю я с коварной улыбкой, вспоминая нашу вчерашнюю праздничную ночь, и Кэт смеётся. — Я просто имею в виду, что это не просто развлечение. Понимаешь? – Я слышу, как вибрирует мой телефон на прилавке кассы, и наклоняю к нему подбородок. — Можешь проверить? Я хочу убедиться, что планы не изменились, – говорю я, хватая несколько коробок, чтобы передвинуть дисплей. Уже зная мой пароль (потому что лучшие друзья всегда так делают), она берет мой телефон, а затем... тишина.

Я поднимаю глаза, пытаясь разглядеть её за коробками, которые я искусно складываю, но безуспешно.

— Кэт? – Она не отвечает.

Итак, Кэм? Она моя королева драмы. Она моя мужененавистница. Она единственная, на кого я могу рассчитывать, что она остро отреагирует буквально на всё.

Кэт? Она – милая и добродушная, ни капли остроты. Она безнадёжно романтична и нежно влюблена.

Поэтому, когда я наконец вижу её, держащую мой телефон и с широкими, остекленевшими глазами, я начинаю паниковать.

— Кэт? – говорю я, откладывая коробки и подходя к тому месту, где она стоит, уставившись на мой телефон.

Черт. Случилось что-то ужасное.

— Он называет тебя naranja? – спрашивает она, её голос низкий и... обеспокоенный, и я смотрю на неё в замешательстве.

— Что?

— Naranja. Он так тебя называет?

— О чём ты говоришь? – Я беру свой телефон из её ослабленных рук, и смотрю на сообщение от Дэмиена.

Дэмиен: Я буду у тебя в четыре. Подходит, naranja?

— О. Да. У нас был целый разговор о том, что я не осень, и что оранжевый – совсем не мой цвет, но он всё равно называет меня так. Я думаю, он просто смеётся надо мной, потому что, ну, знаешь, розовый, – говорю я, проводя рукой по своему наряду с розовым топом, черными брюками и парой розовых каблуков. Я оглядываюсь на свою лучшую подругу и почти вижу в её глазах сердечки, как у «Суперкрошек».

Черт.

— Он латиноамериканец.

— Да, – говорю я, смущаясь.

— Media naranja. – Я моргаю на неё. — Это значит половина апельсина. – Я продолжаю моргать на неё, затем смотрю на свой телефон, полагая, что моя подруга официально сошла с ума.

— Поняла. – Я набираю ответ Дэмиену, подтверждая, что время мне подходит, и одновременно наблюдая за Кэт.

— Это поговорка, – говорит она, продолжая. Я останавливаюсь и смотрю на неё, странное чувство ползёт по моей коже, как маленькие иголочки осознания.

— Почему мне кажется, что всё, что ты собираешься сказать, ударит мне в голову.

— Есть много причин, почему её используют. Некоторые считают, что это из-за древнегреческого перевода; другие говорят, что это потому, что нет двух одинаковых апельсинов. – Я продолжаю смотреть на неё, ожидая, когда она перейдёт к делу. — Но в основном, на испанском это означает "моя вторая половина". Или моя лучшая половина. Но чаще всего её используют вместо чего-то вроде "родственной души".

Мир перестаёт вращаться.

Негромкая рождественская музыка, звучащая через громкоговоритель, затихает.

Исчезает суета и суматоха покупателей, делающих последние покупки.

— Прости, что?

— Он называет тебя naranja. Это не потому, что он думает, что это смешно, что ты любишь розовый и ненавидишь оранжевый цвет, Эбби. – Опять моргание. — Он называет тебя своей родственной душой, когда говорит это.

— Что? – спрашиваю я, и небольшой, полный ужаса смешок срывается с моих губ. — Нет. Боже, нет. Ты, должно быть, перепутала. – Она медленно, почти печально качает головой.

— Это поговорка. Её невозможно спутать, Эбс.

— Он сказал это после нашей первой ночи вместе, Кэт, – говорю я, и паника охватывает меня.

Не потому, что мне не нравится Дэмиен.

Мне чертовски нравится этот мужчина.

Он нравится мне абсолютно больше, чем должен нравиться мужчина, с которым не предполагалось быть дольше шести недель.

Мне нравится этот мужчина так, что я вижу будущее с ним. Будущее, которое мне не дано видеть. Будущее, которое невозможно, учитывая то, как начались эти отношения.

Я в панике, потому что, если это правда, если всё это время это было больше – я потеряла все моральные устои. Я потеряла всякую надежду на то, что смогу представить это в своём воображении как нечто иное, чем действительно дерьмовый поступок по отношению к другому человеку.

Когда это было развлечением, было легко убедить себя, что ничего страшного в этом нет.

Когда вокруг бросают такие слова, как "родственная душа", чувства ранятся.

И я не хочу быть таким человеком.

И хотя мне хочется сесть и расспросить Кэт о каждом мельчайшем переводе этого дурацкого слова, я не делаю этого, потому что чары замедления заканчиваются, и я провожу остаток смены, бегая по магазину, помогая покупателям и больше не пересекаюсь с Кэт.

Но когда я ухожу, направляясь домой, чтобы собраться, я думаю только о том, как мне нужно сказать Дэмиену.