— Иветта, чем меньше ты знаешь, тем лучше. Если мои враги или друзья Павла придут сюда в поисках людей для опроса, поверь мне, ты не захочешь оказаться по другую сторону допроса.

Она размышляет об этом, пока я потягиваю свой напиток.

— Конечно, если меня будут допрашивать, лучше знать, чтобы иметь информацию, которую я могу дать?

— Тебя не будут допрашивать, потому что ты женщина, ясно? Мы не рассказываем нашим женщинам всякую ерунду, чтобы они не стали мишенью для подобных вещей.

— О, хорошо. Если я не буду допрошена, то ты можешь рассказать мне. В конце концов, это касается моей дочери. Я должна знать.

— Всё, что тебе нужно знать, это то, что если ты сейчас же нахрен не заткнёшься, то я подойду к тебе, свяжу и заткну рот, — он смотрит на Иветту, делая медленные, расчётливые шаги к ней. — Павел облажался. Павел исчез. Навсегда. Я дал тебе обещание и сдержал его. Сейчас я дам тебе другое. Если ты будешь продолжать давить на меня, то следующим, кто примет мой гнев – будешь ты, — Нико наклоняет голову оценивая ее. — Испытай меня, Иветта. Я открою тебе рот с такой силой, что сломаю твою гребаную челюсть. А потом засуну тебе в рот твои грязные трусики, чтобы ты задыхалась от кляпа, пока будешь составлять компанию всем паукам в промозглой темноте подвала.

Её глаза расширяются.

— Ты не посмеешь, — её голос тихий и ошеломлённый.

— Он бы так и сделал, — отвечает Рената, её тон ровный и скучающий. — Я бы не советовала на него давить.

Я потягиваю свой напиток и отключаюсь от разговора, который происходит вокруг меня. Мой разум в приятном сне, но я чувствую себя странно. Холодно. Одиноко. Так одиноко. Окружающий мир как будто отступил, все и вся оказались за толстым стеклом, где я не могу до них дотянуться.

Всё это так странно и напоминает мне о том, как умерла моя мать. Шок. Оцепенение. После этого наступают американские горки эмоций. Страх, паника, печаль и депрессия. Хотя эти американские горки не сравнятся с потерей любимого человека. Я не буду оплакивать Павла. Но меня будет снедать страх, а ужасные воспоминания о нападении на Павла будут мелькать в моей голове, словно плёнка фотоаппарата, застрявшая в кадре.

— Мне нужно в душ, — говорю я. Мой голос удивительно ровный.

Нико поворачивается ко мне.

— Ты в порядке?

— Всё нормально.

Я стряхиваю с себя озабоченное прикосновение к руке и одним махом выпиваю оставшийся напиток. Выходя из комнаты, я слышу, как Рената говорит:

— Впечатляет. Эта девушка может быть одной из нас.

— Нет, не может, — тяжело отвечает Нико.

Их голоса раздаются в спёртом воздухе, пока я поднимаюсь по лестнице с тяжёлыми ногами. Оказавшись в своей спальне, я захлопываю дверь и раздеваюсь. Под тёплыми струями душа меня начинает бить озноб. Сначала это колючие мурашки, но вскоре переходит в дрожь. Я сползаю на пол и обхватываю руками колени.

Я ударила ножом человека.

Ощущение, когда лезвие проходит сквозь мягкую человеческую плоть, – это не то, что я хотела бы испытать ещё когда-нибудь. Я ударила ножом человека.

Потом Джеймс выстрелил в него. Боже мой, он застрелил его. У него есть пистолет. Это не нормально в нашей стране. Люди не носят оружие. Мой страх перед людьми в этом доме повышается. Я понимаю, что мои наивные мысли об укрощении и контроле Нико могли привести меня к гибели.

Они преступники. Холодные, бессердечные, жестокие.

Приняв душ, увлажнив и высушив волосы, я забираюсь в постель. Сон настигает меня сразу же, как только моя голова касается подушки.

*****

Лунный свет проникает во тьму моей комнаты, когда я просыпаюсь. Я смотрю на свой телефон, лежащий на тумбочке, и вижу, что уже почти три часа ночи. Я натягиваю одеяло на лицо и снова отгораживаюсь от мира. Я ворочаюсь и не могу уснуть. У меня болит горло, жжёт, будто я подхватила вирус, или плакала весь день. Я лежу на боку и до рассвета смотрю, как ночное небо угасает. Я не спускаюсь вниз даже когда наступает утро. Не чищу решётку, или статуэтки. Не ем. Около полудня я прокрадываюсь на кухню через заднюю дверь, заглядываю внутрь, чтобы убедиться, что никого нет. Я беру банан и большую бутылку воды и возвращаюсь в свою комнату.

Мне удаётся съесть только половину банана, желудок сводит от тошноты. Всё ещё чувствуя холод, я принимаю ванну. Обжигающе горячая вода облегчает напряжение в моих болящих мышцах. Каждый дюйм моей плоти ощущается ушибленным и болезненным, хотя мне ещё предстоит осмотреть повреждения, чтобы определить, есть ли какие-либо доказательства. Как только вода остыла, я вылезаю из ванны и аккуратно вытираюсь. Я наношу на кожу роскошный увлажняющий крем, а затем мажу запястья и шею крошечным кусочком драгоценного твердого ароматного масла. Я стараюсь, чтобы этот драгоценный блок аромата продержался как можно дольше, но мне нужно, чтобы меня окружало что-то от моей матери.

Мой разум разрушен, видения Дейзи, подвергшейся нападению Павла, повторяются, жестоко атакуя мою память. Глаза Дейзи выпучены, лицо красное. Я чувствую, как нож плавно входит в кожу, словно я разрезаю торт. Я вздрагиваю и обхватываю себя руками.

Я беспокоюсь за Дейзи. Она, должно быть, травмирована. Мне нужно пойти к ней, но я не могу никому показаться на глаза. Я заползаю в кровать и натягиваю одеяло на лицо, внезапный холодок страха пробирает меня по позвоночнику, тревога захватывает меня, высасывая дыхание прямо из легких. Я зажмуриваю глаза, чтобы побороть наступающие слёзы, и пытаюсь замедлить дыхание.

В какой-то момент я, должно быть, уснула, и пугаюсь, когда кровать прогибается возле меня.

С моих губ срывается непрошеный крик, и грубая мозолистая рука захлопывает мне рот.

— Это я, — негромко говорит Нико.

Знание заставляет меня захотеть кричать ещё больше.

— Ты провела в этой постели всю ночь и день? — недоумённо спрашивает он. Дыхание сбивается в моей груди. — Сегодня утром ты не почистила решётку, дно плиты, или статуэтки.

Его взгляд смягчается, когда он изучает меня, и его рука медленно убирается. Я не кричу, но отодвигаюсь от его тепла.

— Мне жаль. Я вернусь к своим обязанностям завтра.

Он вздыхает.

— Мне насрать, выполняешь ли ты свои обязанности. Есть девушка, которая начнёт убираться со следующей недели. Я беспокоюсь о тебе. Ты ела?

— Банан.

— Это не будет поддерживать тебя.

— Я не хочу есть.

— Синдерс, ты не можешь сдаться и прятаться здесь вечно.

Я отворачиваюсь от его взгляда, и обдумываю то, что он сказал. Но он ошибается. Я могу оставаться в этой комнате столько, сколько захочу.

— Я устала. С меня хватит. Я даже не знаю, заботит ли меня ещё этот дом. Он весь испорчен.

— Чёрт возьми, Синдерс, достаточно, — предупреждает он. В его тоне свирепость, и я ошеломлённо смотрю на него.

— Почему тебя это заботит?

— Потому что ты слишком сильная, чтобы позволить мимолётному несчастью притушить пламя, ярко пылающее внутри тебя.

К щекам приливает жар, но я не могу найти в себе силы бороться. Не сегодня. Я измучена, напугана, подавлена.

— Я очень, очень устала, неужели ты не понимаешь? — я стону и хватаю одеяло, но Нико хватает меня за запястье и притягивает к себе. Его глаза сверкают, а брови заинтригованно изогнуты.

— Ты пахнешь невероятно, — его голос низкий и хриплый. — Это духи, которые твоя мама купила для тебя?

— Да, — с грустью бормочу я. Скоро от них мало что останется.

Нико встаёт и идёт к двери. Я должна радоваться, что он оставляет меня в покое, но часть меня, которую я не понимаю, грустит, что он уходит, не сражаясь за меня. Может быть, он сможет проникнуть глубоко внутрь меня и вернуть меня к жизни. Часть меня была мертва долгое-долгое время. Я потеряла маму, потом отца, я стала сиротой слишком рано.

— Нико… — мой тон вопросительный, но я сдерживаюсь, прикусывая губу, чтобы унять волнение. Это ужасный нервный тик, но резкая боль успокаивает внутреннее смятение, которое меня мучает.

— Я вернусь через минуту, — уверяет он и закрывает за собой дверь.

Я сворачиваюсь калачиком и натягиваю плед, желая хоть на мгновение отгородиться от мира.

Мгновение спустя я слышу ровный ритм шагов Нико по состаренному твёрдому дереву. Свет заливает комнату, когда он входит. Нико садится рядом со мной на кровать, в его руке фирменный пакет. Он чёрный, с золотыми буквами на французском языке. Он из парфюмерной мастерской, где мама сделала мой аромат.

— Я купил тебе это, — говорит Нико, прочищая горло. — Я собирался подарить тебе его на балу. Чтобы поиздеваться над Иветтой, но ты выглядишь такой потерянной, что я хочу, чтобы это было у тебя сейчас.

Я осторожно поворачиваюсь к нему.

— Что это?

— Открой и посмотри.

Я делаю, как он сказал и задыхаюсь, когда вижу много баночек и флаконов. Нико вынимает их и складывает один комплект вместе, потом кладёт один отличающийся флакон отдельно.

— Это парфюм, которым ты пользуешься. Тот, который почти закончился.

— Как? — я хмурюсь. Это было сделано на заказ, и я помню, как мама говорила, что парфюмер, который произвёл мой особый аромат, уходит на пенсию.

Нико пожимает плечами.

— Компания ведёт учёт всех запахов, которые они производят. Я заплатил парфюмеру кучу денег, чтобы воссоздать его. Понюхай. Он такой же?

Я растерянно смотрю не него. Кто этот мужчина, и что он сделал с Нико Андретти, ублюдком?

Снимаю пробку с стеклянного парфюмерного флакона, брызгаю немного на запястье и вдыхаю. О, Боже, это идеально. Точно такой. Есть ещё гель для душа, лосьон для тела и спрей для волос. Это невероятный подарок.

— Не могу поверить, что ты сделал это для меня, — говорю я.

— Ты улыбаешься, Синдерс, — отвечает он, его голос игривый. — Это ещё не всё. Понюхай другой.

Я смотрю на второй стеклянный флакон, находящийся отдельно.

— Хорошо.

Я снимаю крышку и распыляю спрей возле локтя, чтобы не смешивать с парфюмерным маслом, которое я раньше нанесла на запястье. Я поднимаю руку и вдыхаю, и из меня вырывается странный звук.