12

ЛИДИЯ

Мне было неловко приводить его сюда.

Я до сих пор точно не знаю, чем занимается Левин, или на кого он работает, или насколько он может быть богат. Но ясно, что у него есть некоторое состояние. Его одежда, пальто и перчатки прекрасно сшиты, короткие волосы хорошо подстрижены, от него прошлой ночью пахло дорогой водкой: резкой и чистой, не кислой дешевкой. Он не побрезговал обслуживанием номеров, а это значит, что либо он, либо его босс могут легко себе это позволить, и если он работает на человека, который мог себе это позволить, то, вероятно, ему платят достаточно хорошо, чтобы он тоже мог. Он передвигается по шикарному отелю, в котором мы остановились, с легкостью, не как человек, непривычный к изысканным вещам. До Гриши гостиничный номер и еда были бы для меня шоком, даже после нескольких месяцев знакомства с Гришей я все еще не привыкла к этому. Но я не заметила в Левине ни малейшего дискомфорта.

Не знаю, где он обычно живет, или на что похоже его место, или может быть даже, он просто живет в отелях, переходя с работы на работу. Но я бы поставила деньги, которых у меня нет, на то, что где бы он ни жил, все выглядит по-другому.

Мне не нравится, что он видит пожелтевшие поверхности, которые никогда не выглядят чистыми, как бы я ни старалась, потрепанные одеяла, ванную, в которой даже я едва могу принять душ. Я ненавижу видеть, как он стоит там, дрожа, и жалеет меня за то, что я здесь живу, потому что, если есть что-то, что я ненавижу, так это жалость ко мне. Я выбрала это, чтобы помочь поддержать свою бабушку, и, если временами мне плохо, я, по крайней мере, могу быть уверена, что на это есть веская причина. Но, глядя на это глазами Левина, мне становится стыдно, и я ненавижу это. Я никогда не приводила сюда Гришу по этой причине, но почему-то это кажется еще хуже, когда это происходит с Левином.

— Я просто собираюсь кое-что собрать, — бормочу я, вытаскивая одежду из ящиков комода и складывая ее на кровать. Мой чемодан стоит под ним, тоже потрепанный, и я старательно избегаю смотреть на Левина, хватая джинсы и свитер и ныряя в ванную, чтобы переодеться и взять туалетные принадлежности и косметику.

Этот процесс кажется знакомым после последних месяцев знакомства с Гришей. Как только мы начали спать вместе, я проводила больше времени в его квартире, чем в своей, поэтому забирать одежду, и другие вещи со своей квартиры после занятий и переносить их к нему было обычным делом, которое вызывало волнение и предвкушение. Я любила проводить у него большинство дней недели. А потом наступали выходные, и я быстренько стирала белье в прачечной и снова собирала вещи, на этот раз, чтобы сесть на поезд и навестить мою бабушку.

Однако теперь все предвкушение ушло, сменившись страхом и печалью. Я влюблялась в Гришу, может быть, влюбилась, и едва я начала осознавать эту потерю и чувство предательства, как Левин сообщил мне новость о том, что меня снова втягивают в отношения. Итак, все, о чем я могу думать, это о том, что синий свитер, который я надеваю, мягче и качественнее некоторых других, потому что моя бабушка связала его на мой прошлый день рождения из ангорской пряжи, был любимым свитером Гриши, по крайней мере, он так говорил. Он сказал, что это в точности цвет моих глаз, и, конечно, я ему поверила, потому что верила всему, что он мне говорил.

Я выхожу из крошечной ванной, сжимая в руках сумку, набитую косметикой и немногим другим, в отеле есть практически все, что мне может понадобиться в плане туалетных принадлежностей, и замечаю, как взгляд Левина скользит по мне. Это быстрый взгляд, как будто он пытается остановить себя, но не может, и от этого у меня странный трепет глубоко в животе, когда я это вижу.

— Хороший свитер, — хрипло говорит он. — Того же цвета, что и твои глаза.

Я замираю на полпути к кровати, мое сердце внезапно без всякой причины бешено колотится.

— Гриша тоже так говорил, — бормочу я и вижу, как на лице Левина мелькает выражение, которое я не совсем понимаю. Это может быть раздражение, или это может быть что-то более глубокое, это почти похоже на гнев, хотя это тоже не имеет смысла. Левин хочет, чтобы я восстановила связь с Гришей, поэтому ему должно быть приятно, если я вообще скажу о нем что-нибудь положительное, но каждый раз, когда о нем заходит речь, на лице Левина появляется странное выражение, как будто он тайно ненавидит этого человека.

Возможно, так и есть. Что бы Гриша ни натворил, это должно быть серьезно, так что, возможно, у Левина тоже есть личные чувства по этому поводу. Я пытаюсь выкинуть это из головы, сосредоточившись на том, чтобы быстро собрать свою лучшую одежду и бросить косметичку и несколько книг в чемодан, чтобы скоротать время в гостиничном номере помимо просмотра телевизора.

— Если тебе понадобится что-нибудь еще, — Левин прочищает горло. — Я могу купить это для тебя. Книги, все, что тебе может понадобиться. Просто дайте мне знать.

Подразумевается, что он заплатит за это, что снижает мою вероятность принять его предложение. Я не хочу быть ничем обязанной Левину Волкову. Когда это дело с Гришей будет закончено, я хочу уйти, а не оставлять у себя на виду, неизбежное зло, о котором я захочу забыть. Что бы это ни стоило, как бы тем временем мы не сблизились друг с другом, это то, что мне нужно сделать. Больше никаких ночей, подобных прошлой, когда мы сидели на кровати и смеялись, больше никаких случайных моментов, когда Левин кормит меня едой.

Мне нужно сохранять дистанцию.

Я застегиваю чемодан с большей силой, чем необходимо, стаскивая его с кровати. Левин мгновенно делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы забрать его у меня, как джентльмен, но я упрямо качаю головой.

— Я справлюсь. — Я крепче сжимаю ручку, и Левин смотрит на меня с сомнением.

— Ты собираешься нести его всю дорогу до отеля?

— Со мной все будет в порядке, — настаиваю я, и он вздыхает.

— Тогда будь, по-твоему. — Он кивает головой в сторону двери. — Тебе еще что-нибудь нужно, или мы можем идти? Я почти уверен, что на улице теплее.

Он не ошибается. Даже пронизывающий холод на улице кажется более терпимым по сравнению с моей квартирой. Чемодан действительно становится тяжелым, пока мы возвращаемся в отель, но я отказываюсь отдавать его, не желая давать себе еще одну причину на симпатию к нему.

— Ты можешь занять любое место в комоде, какое захочешь, — приветливо говорит Левин, когда мы возвращаемся в гостиничный номер. — Я закажу нам ланч.

Тишина между нами кажется неловкой, пока я складываю свою одежду в верхний ящик комода. По сути, я только что переехала сюда к мужчине, которого знаю меньше двух дней и который вынуждает меня вступать в отношения с моим бывшим, которых я не хочу. На самом деле я никогда не жила с мужчиной, то количество времени, которое я провела в квартире Гриши, было самым близким, что у меня когда-либо было, и это кажется мне неприятно интимным. Может, мы и не встречаемся, и не делим постель, но мы оба живем в этом гостиничном номере.

Я осторожно кладу стопку книг на приставной столик рядом с кроватью, осознавая, что чувствую себя здесь как дома, оставляя физические напоминания о своем присутствии в комнате. Когда я убираю косметику в ванной, я чувствую, что забиваю последний гвоздь в крышку своего гроба, принимая тот факт, что в обозримом будущем это мой дом, эта роскошная комната с этим опасным, красивым мужчиной, который пугает и смущает меня одновременно… мой дом.

— Я должен подробнее рассказать о Грише, — говорит Левин, когда приносят еду. Мы снова сидим так, как сидели этим утром, он на диване, а я на кровати, между нами пространство комнаты. Это кажется преднамеренным, как будто мы оба опасаемся друг друга, хотя я не могу представить, по какой причине он должен опасаться меня.

— Пожалуйста, начинай. — Я тыкаю пальцем в сэндвич, который он мне заказал: курица-гриль, авокадо с горчичной заправкой на каком-то мягком хлебе, а рядом горка картофеля фри с лимонным трюфелем. Он выглядят хрустящим, сыр к нему прилипает, и еда пахнет потрясающе, но одного упоминания о Грише достаточно, чтобы лишить меня аппетита.

— Я не могу рассказать тебе всех подробностей, — говорит Левин. — Я уверен, ты понимаешь.

— Дай мне столько, сколько сможешь. — Я откусываю кусочек от жареной картошки, соль и цитрусовые рассыпаются по моему языку, она такая вкусная, что хочется заплакать. Но я слишком встревожена, чтобы даже по-настоящему заметить, как учащается мой пульс в горле.

— Ты ищешь финансовые отчеты, прислушиваешься, не упоминает ли он картель, торговлю наркотиками или прикрытие для получения значительных сумм денег. — Левин делает паузу, откусывая от сэндвича со стейком, который он заказал, и я смотрю на него, картошка, которую я только что взяла, падает обратно на мою тарелку.

— Картель? Как в Мексике? Мексиканские картели? — Меня слегка подташнивает. — Ты, должно быть, шутишь, они… это действительно опасно, Левин.

— Я знаю, — сухо говорит он. — Я работал с ними раньше и в прошлом сталкивался с другими, а также с некоторыми южноамериканскими бандами. — Он поворачивает руку так, что я вижу длинный шрам, идущий вдоль его предплечья, с узловатой рубцовой тканью, фиолетового цвета на фоне кожи. — Сувенир от особо обидчивого человека из Сальвадора.

Я с трудом сглатываю, но во рту у меня так пересохло, что нет ничего, кроме судорог в горле. До меня только в эту секунду дошло, насколько плохо, насколько опасно это может быть на самом деле. Я выросла в стране, где иногда пропадают люди, где у правительства есть агенты, которые охотятся, пытают и убивают шпионов и диссидентов, где слишком громко высказанные мнения могут быть опасны. Но я никогда не была одной из таких людей. Я росла тихо, сначала со своими родителями, а затем с моей бабушкой, после их смерти, и учусь в аспирантуре по археологии.