— Да пошел ты! У них было оружие! Их было двое!

— И самое печальное, что они оставили тебя в живых.

На глаза наворачиваются слезы, но я не хочу, чтобы он знал, как сильно его слова ранят мое сердце. Вместо этого я стиснул зубы и позволил гневу поглотить меня.

— Ты знаешь, кто его забрал, не так ли?

— Нет.

— Но им что-то от тебя нужно. Что же! Скажи мне! — Ярость вспыхивает во мне, и я бросаюсь к нему, мои руки покалывает от желания ударить его.

Не пройдя и двух шагов, он достает из-за спины пистолет и направляет его на меня.

Я замираю на месте, пытаясь осмыслить происходящее.

— Убирайся с глаз моих. Или, да поможет мне Бог, я всажу тебе пулю в череп.

— Скажи мне, где он. Я пойду за ним. Я пойду за ними всеми.

Он фыркнул от смеха.

— Ты наложишь в штаны и упадешь в припадке, — говорит он, прижимая одну руку к груди и дергая ею, насмехаясь надо мной.

Удивительно, что я не чувствую вкус пыли во рту, как бы сильно я ни скрежетал зубами.

— Я тебя ненавижу. И он тебя ненавидел.

— Ты разрушил мою жизнь. В тот день, когда ты сделал свой первый вдох, и она умерла. Теперь еще и Кейдмон. Ты мне не сын.

Слезы подступают к глазам, и, глядя на него сквозь водянистую пелену, я мысленно ищу одну-единственную причину, по которой мне не следует уговаривать его пустить мне пулю в лоб. Ответ приходит в красной дымке. Месть.

— Возможно, ты сожалеешь о том, что я сделал первый вдох, отец. Но знай, что я буду радоваться, глядя, как ты делаешь свой последний.

***

— Господи. Твой старик, похоже, настоящий мудак. Ты узнал, о чем был тот телефонный разговор? — Барлетта уперся локтями в согнутые колени, на которых он сидел, прислонившись к стене.

— Да, узнал.

— Но мне придется подождать, чтобы узнать это, верно?

— Да. Я уверен, что ты будешь очарован.

Его челюсть сдвинулась, пальцы потерлись друг о друга. Нервозность.

— Именно тогда я узнаю, зачем ты меня забрал?

— Да.

— И сколько у меня есть времени?

— Я не думаю, что ты протянешь еще неделю. — В моем лишенном эмоций голосе не было ни капли сочувствия.

Нижняя губа задрожала, он повернул голову в сторону настолько, что я уловил блеск на его щеке. К несчастью для него, во мне не осталось ничего, к чему можно было бы обратиться, только бездонная пустота, в которую можно было бы выплеснуть свои бесполезные слезы.

Мое сердце было кладбищем. Холодная и голодная апатия, заключенная в дремлющих костях. Ничто не могло заставить меня пожалеть его.

Он просунул сквозь решетку два запечатанных конверта.

— Ты можешь проследить, чтобы мои сыновья получили это?

— Конечно, — соврал я.