Выпрямившись, он встал надо мной в своей властной позе, челюсть отвисла, как будто он в этот момент скрежетал зубами.

— Очень хорошо. Я верну его в конце занятия.

Как только он отошел, я выпустила дрожащий вздох и вернулась на свое место.

Дура. Дура. Дура!

Как будто жизнь не могла стать еще более дерьмовой, я столкнулась с возможностью того, что мой телефон не сразу заблокировался, и он посмотрит это ужасное видео и, конечно, не скажет об этом ни слова. От унижения у меня запылали щеки, и мне захотелось провалиться под землю от усталости, вызванной тем, что мне приходится напрягаться еще и по этому поводу. Будет ли он искать причину, чтобы завалить меня? Или скажет, что к черту вторжение в частную жизнь, все равно посмотрит, а потом сдаст меня в полицию за непристойное поведение?

В любом случае, мои шансы узнать больше о его исследованиях только что ускользнули из моих рук.

В буквальном смысле.

Еще один взгляд в сторону Спенсера показал, что он вскинул бровь, как бы спрашивая, что случилось. Едва заметно покачав головой, я отвернулась от него, в глазах горели слезы, а в горле поднимался гнев. Он бы не понял. Никто из них не понимал отчаяния. Особенно Брамвелл. Я ненавидела их идеальную, маленькую, привилегированную жизнь, где все, о чем они должны были думать, — это о том, какую дизайнерскую сумочку подобрать к своему наряду на следующий день.

Прекрати, Лилия, — укорила я себя. Просто перестань.

Я нехотя вернула внимание к Россу, отчаянно желая отвлечься, но монотонность его лекции лишь вернула меня к мыслям о том, как Брамвелл наблюдает за моими действиями. Все, что ему нужно было сделать, — это постучать по экрану, чтобы он не заблокировался в течение первых двух минут. Стал бы он напрягаться? Вопросы, терзавшие мою голову, были бесконечны.

Единственным спасением могла стать репутация этого человека. Если слухи о шрамах на его шее были правдой, то, конечно, он никогда не рискнул быть обвиненным в очередном скандале со студенткой.