Глава 11

ТРУСИКИ НЕЗНАКОМЦУ

Мне потребовалось не так много времени, чтобы попасть на прием, как я думала. Я думаю, что не каждая сорокалетняя мать-одиночка так же взволнована, как я, раздеванием перед совершенно незнакомым человеком, но вызов из списка сексуальных желаний принят.

Номер 15: Сделать пикантные снимки самой себя.

Технически это не я делаю снимки, и я не уверена, что кто-нибудь, кроме меня, когда-нибудь их увидит, но я засчитаю это. Если я раздеваюсь перед незнакомцем, это считается. И если вся эта идея не покажется вам достаточно странной, то знайте, после моей будуарной фотосессии я собираюсь на крещение Грир.

Пока дети в доме моей мамы помогают готовиться к крещению, я провожу утро, делая прическу и макияж. Я не знаю, почему я беспокоилась. Кажется, что каждый раз, когда кто-то другой делает мне макияж, все получается не так, как надо. Я сказала девушке, что не хочу черную подводку для глаз, но она просто проигнорировала меня и превратила в клоуна-гота. Потребовалось три раза попросить ее переделать кое-что, прежде чем я перестала выглядеть так, будто побывала в кулачном бою. Она продолжала пытаться убедить меня, что мне нужен макияж высокой четкости, что бы это ни значило.

К тому времени, как я добираюсь до своего дома, я чувствую себя не очень сексуально, а фотограф прибудет с минуты на минуту. Я раскладываю на кровати в ряд свои многочисленные наряды и накидываю халат, чувствуя, что начинаю паниковать. Я собираюсь обнажиться перед совершенно незнакомым человеком. Это единственная мысль, которая стучит у меня в голове. Как раз в тот момент, когда я собираюсь вторгнуться в свой винный шкаф и выпить для храбрости, раздается звонок в дверь. Слава Богу, она пришла раньше. И, слава Богу, она выглядит как нормальная женщина, а не как какая-нибудь супермодель.

Я трачу несколько минут, показывая ей дом и свои наряды. Мы решаем начать в моей спальне с моего самого консервативного черно-розового бюстгальтера и трусиков. Она включает мой телевизор и настраивает его на музыкальный канал. Я делаю глубокий вдох и снимаю халат. К счастью, в ее глазах нет ни капли осуждения. Сначала она скромно настраивает оборудование и заводит какую-то светскую беседу. Звучит песня Энрике Иглесиаса, и она комментирует, какой он сексуальный. Я согласна, думая, что он и Матео могли бы быть братьями. Она делает первый снимок, и я начинаю расслабляться.

Два часа спустя я полностью обнажена. Если я собираюсь это сделать, я пойду до конца. Кроме того, думаю, что мое интимное местечко все еще гладкое и блестит, так что я собираюсь показать его. Я даже шучу, называя свою киску стильной. Когда мы заканчиваем, она позволяет мне просмотреть фотографии с ее навороченной камеры. Я действительно поражена, что это я. Как будто я смотрю на кого-то другого.

— В каждой женщине есть что-то сексуальное, — говорит она. — Для тебя это изгиб твоей талии и попка. Нужно просто расслабиться и высвободить эту сексуальную энергию.

Эта женщина — святая. Я обожаю ее. И я думаю, что хорошо выгляжу. Не поймите меня неправильно, некоторые фотографии ужасны, но я думаю, что на некоторых из них я действительно хорошо выгляжу. Я чуть не умираю, когда моя задница появляется на ее экране, полностью, в моих милых маленьких трусиках. Я прошу ее ничего не ретушировать. Я хочу знать, что на фотографиях была я, а не отфотошопленная версия. Она обещает скоро принести мне готовые фото, и я начинаю провожать ее до двери, а потом понимаю, что я все еще совершенно голая. Вот насколько комфортно мне стало всего за два часа.

Она уходит, а я прислоняюсь к входной двери, легкомысленная, как школьница. Эти снимки сделали для моей самооценки больше, чем когда-либо могли сделать десять лет терапии. Чувствуя себя новой женщиной, я мчусь в свою спальню, чтобы одеться для крещения, жалея, что нужно снова надевать одежду. Я чувствую себя такой раскрепощенной. Черт возьми, я хочу сделать еще фотосессию. Может быть, я упустила свое призвание нудиста.

***

— Пожалуйста, поговорите с Лейлой, — умоляет мой брат меня и Поппи. — Она отказывается выходить.

Мы не уверены, в чем проблема. Служба в церкви была милой и красивой, и все, казалось, шло хорошо, но Лейла пряталась в запасной ванной моей мамы с тех пор, как попала на вечеринку.

— Что ты сделал? — Поппи дразнит его.

— Ничего, — говорит Гейдж. — Это что-то с ее грудью. Я не знаю.

Я легонько стучу в дверь ванной и зову ее.

— Лейла, это Эмерсон и Поппи, — говорю я, ожидая, пока не услышу, как щелкнет замок, затем открываю дверь. Лейла сидит на краю ванны, сгорбившись, в слезах, ее свитер-кардиган в раковине. Мы с Поппи опускаемся перед ней на колени, и ее слезы льются все сильнее.

— В чем дело? — спрашивает Поппи.

— Я дойная корова, — плачет Лейла.

— Корова? — удивляется Поппи. — Ты одна из тех сучек, которые пришли домой из больницы после родов в своих чертовых узких джинсах. У тебя даже ITG не выявили.

Позвольте мне просто заявить для протокола, что разрыв внутренней поверхности бедра, или ITG, является самым нелепым стандартом тела на сегодняшний день. Какая бы сексистская свинья мужского пола ни придумала это, его следует вздернуть за яйца.

— Грир облевала весь мой кардиган, — говорит Лейла. — И мне не во что переодеться.

Я говорю:

— Ты все еще в своей кофточке.

— Посмотри на меня! — Лейла огрызается и выпрямляется. — У меня такие огромные сиськи, что это непристойно. Я не могу пойти туда в таком виде.

Если честно, Лейла права. Ее груди такие большие, что кажется, будто она опирается на них подбородком. И, как сказала Поппи, она худенькая маленькая штучка, так что грудь и правда выглядит тяжеловатой для ее фигуры.

Лейла продолжает:

— Эмерсон, знаешь, что сказал мне твой глупый брат? Он сказал мне, что я выгляжу сексуально!

— Он просто хочет взять этих малышек на тест-драйв, — говорит Поппи. — Это его единственный шанс поиграть с ними по-крупному.

В обычных обстоятельствах Лейла посмеялась бы над этим, но не сегодня. Я знаю, каково это — быть новоиспеченной мамой — гормоны, неуверенность в себе, страх, что ты никогда больше не почувствуешь себя нормальной. Я начинаю снимать свою рубашку.

— Вот, давай поменяемся. Эта рубашка широкая и струящаяся, так что твоя грудь должна войти.

— А что, если я ее испорчу? — спрашивает Лейла.

— Тогда у меня будет повод пройтись по магазинам, — говорю я.

— Ты такая милая. Ты уверена?

— Конечно, — говорю я, и Лейла надевает мою рубашку. Она ей идеально подходит. Ее кофточка на мне — это совсем другая история. Она довольно сильно обтягивает, но я не подам виду, что это меня беспокоит. Я же только что фотографировалась голой. Что такое небольшое декольте и кофточка в обтяжку?

Теперь все под контролем, мы втроем выходим из запасной ванной комнаты моей мамы, выглядя как крутые женщины, какими мы и являемся, как Ангелы Чарли, как девчонки, с которыми не стоит связываться. Мы находим Гейджа, прислонившегося к стене и ждущего. Он притягивает Лейлу в свои объятия и одними губами говорит «спасибо» мне и Поппи.

— Раз уж Поппи в городе, — говорит он, — почему бы вам троим не пойти куда-нибудь сегодня вечером? Я могу присмотреть за Грир.

Поппи и Дэш остаются на ночь у меня дома, поэтому она предлагает Дэшу присмотреть за моими детьми.

— Отлично, — говорю я. — Думаю, я свободна. Лейла?

Гейдж чувствует, что Лейла колеблется, чувствуя себя виноватой из-за того, что оставила ребенка.

— Я действительно думаю, что тебе нужно немного отдохнуть, — говорит он ей. — Это пойдет тебе на пользу, Лейла, только на этот раз никаких поездок в больницу.

— Никаких гарантий, — смеюсь я.

— Давай, Лейла, — говорит Поппи. — Мы просто уйдем на несколько часов. Посидим, учитывая твой график кормления.

Слегка кивнув Лейле, я говорю:

— Лучшие мамы знают, когда им нужен перерыв.

Лейла кивает, и мы с Поппи спускаемся вниз, давая ей и Гейджу минутку. Как только мы достигаем нижней ступеньки, взгляд Поппи устремляется к Дэшу, стоящему с малышкой Грир с широкой ухмылкой на лице. Я смотрю вниз на Поппи, на ее лице написано беспокойство.

— Я потеряю его из-за этого, — говорит она тихо.

Судя по тому, как он любит эту маленькую девочку, возможно, она права. Но Поппи тоже имеет право на свои чувства. Я не верю, что женщина должна иметь детей, чтобы быть реализованной в жизни, и ее не следует заставлять чувствовать себя плохо или стыдить, потому что она не хочет детей.

— Тебе нужно серьезно поговорить с ним об этом, — говорю я, подходя, чтобы украсть у него свою племянницу, надеясь, что Поппи и ее парень наконец поговорят.

Грир — прекрасный ребенок. Как она могла не быть такой? Ее родители выглядят так, словно сошли со страниц журнала. Я так люблю детей, все, что связано с ними, на самом деле, даже несмотря на то, что я была чертовски напугана, когда подумала, что могу снова забеременеть. Я вдыхаю кожу на шее Грир, этот новый детский запах. Одни из самых счастливых моментов в моей жизни были, когда мои дети были младенцами, и мне нравилось быть беременной. Можете называть меня странной, но я наслаждалась каждой секундой этого. Я никогда не чувствовала себя более сексуальной, чем когда была большой, круглой и полной изгибов, которые имели значение. Теперь мои изгибы, как правило, не служат никакой другой цели, кроме как раздражать меня.

Я прохожу мимо маминой гостиной и вижу Коннора, играющего на полу. Он слишком быстро взрослеет. Не так давно он был поглощен своим воображаемым другом, крокодилом, который ходил на двух ногах. В то время это немного сводило меня с ума, но теперь я скучаю по этому.

Грир начинает немного суетиться. Всякий раз, когда мои дети суетились, я выводила их на улицу. Казалось, это всегда успокаивало их. Я открываю дверь в идеальный задний двор моей мамы в Саванне, с розовыми кустами, которые мой отец посадил для нее. Все, кто знает нашу семью, знают историю розовых кустов, как мой отец посадил их, когда умирал, желая, чтобы моя мама была окружена его любовью, даже когда его не станет. Я знаю, он был бы счастлив, если бы его розы теперь окружали Грир. У меня болит сердце оттого, что он никогда ее не узнает.