Технически, Парис вошел в мою комнату прошлым вечером. Но я показала Дэймону фотографию после того, как заперла Париса. Я достала свой телефон, вены пульсировали от ярости, когда я нажала на фотографию, которую прислал мне Дэймон. Увеличив изображение, я убедилась, что фотография стояла на столе, нетронутая, когда Дэймон уходил с Парисом. Я проверила время. Кто-то, должно быть, зашел в мою комнату между часом ночи и пятью часами утра.

Только у одного человека был мотив украсть снимок - у того, кто делал это раньше и имел доступ в мою комнату. Фирменным приемом Зейна было вырезать папино лицо и оставлять фотографию. Если он забрал ее с собой, значит, использовал в качестве залога и, скорее всего, держал на случай, если я передумаю уезжать с мамой.

Спокойная, убийственная ярость вскипела во мне. Я собиралась запереть Зейна в комнате страха на долгие годы, пока от него не останется ничего, кроме груды костей. Я бы убила его голыми руками, если бы понадобилось. Вчерашний вечер, едва не закончившийся тюремным заключением, ничего не значил, потому что я готова была рискнуть своей свободой снова. Я бы с удовольствием села в тюрьму за убийство Зейна.



Элегантная зимняя свадьба в прекрасном Сэндс-Пойнт, штате Нью-Йорк, преподала мне важный жизненный урок. Я предпочитала похороны.

Мрачные скрипачи были значительно лучше, чем гости на свадьбе, прыгающие по танцполу. Я бы с радостью променяла веселых людей на серьезных, склонивших головы в знак уважения. Я бы охотно отказалась от терракотовых салфеток в осеннем стиле в пользу платков для слез. И я бы предпочла быть где угодно, только не здесь.

К сожалению, эта опция была недоступна.

— Ты остаешься на прием, – категорично сообщил мне Зейн, он же мой новый злобный отчим уже как десять минут.

Зейн и мама официально связали себя узами брака в его шикарном доме в Сэндс-Пойнт. Церемония проходила в отапливаемом шатре на пляже, примыкающем к его владениям, а прием - внутри, в бальном зале.

Они должны были понимать, что неуместно устраивать такую оскорбительную свадьбу через пять месяцев после смерти моего отца. Разве десять лет не были обычным сроком траура, или я принимала желаемое за действительное? Я знала, что моя мать была молода и красива. Папа психологически готовил меня к такой возможности, но неужели ей обязательно было выходить замуж за самого ужасного человека на земле?

Я отодвинула стул и схватила телефон с полутораметрового мраморного стола, украшенного высокими вазами.

— Уговор был, что я останусь на свадьбу. Церемония окончена, вы официально женаты, и я ухожу.

С меня хватит этого фарса. Достаточно плохо было страдать в одиночестве в этой бесконечной клоаке мучений. Разве нельзя было обойтись без публичных проявлений любви в моем присутствии? Я не мешала их счастью, так почему же они не могли оставить меня в покое, чтобы я могла спокойно грустить?

— Уговор был, что ты остаешься здесь до тех пор, пока этого хочет твоя мать. – Зейн был одет в строгий черный смокинг. Все в нем было приветливым, кроме его глаз. Холодные, темные глаза говорили мне, что ему плевать на то, насколько тяжелой была для меня эта церемония. — Ты не испортишь день Пии своим уходом до окончания приема.

Испорчу ей день? Мне хотелось закричать, что она испортила мою жизнь, выйдя замуж за худшего человека в мире. Последние пару недель Зейн планомерно шантажировал меня, заставляя подчиниться его воле, одновременно заверяя маму, что никто не узнает, что он мой биологический отец. Моя жизнь прошла путь от любящей семьи в дерьмового отчима и невнимательную мать, выставляющую напоказ свое счастье. Я никогда не считала себя чуткой, но разве самонадеянно было ожидать, что моя нейротипичная мать будет такой?

Очевидно, да.

По крайней мере, у мамы хватило здравого смысла попытаться сохранить все в тайне. Зейн же, напротив, пригласил на их свадьбу весь мир. Он настоял, чтобы у нее было роскошное платье, свадебная вечеринка, огромный торт и миллиард гостей, которые стали свидетелями этого зрелища. Он не испытывал ни малейшего стыда, выставляя напоказ эту неуместную свадьбу с вдовой, которая должна была бы все еще пребывать в трауре.

Прежде чем мама успела спросить, согласна ли я на этот цирк, до меня добрался змей Зейн. Он показал мне тест ДНК, подтверждающий его отцовство. Если бы я воздержалась от своего благословения, он опубликовал бы его в социальных сетях, чтобы разоблачить меня. С тех пор он держал эту карту у меня над головой и тщательно продумывал свои манипуляции. Я думала о том, чтобы рассказать о нем маме, но часть меня задавалась вопросом, не лучше ли для нее было двигаться дальше, вместо того чтобы тонуть вместе со мной. Хотя несчастье любило компанию, я всегда предпочитала одиночество.

Тем не менее, быть вынужденной праздновать их счастье все равно было неприятно.

— У меня куча проектов, которые нужно сдать в понедельник.

— Это может подождать до завтра, – коротко сказал он, в его голосе сквозило неудовольствие. Это было окно в мою новую жизнь. Я не сомневалась, что Зейн сожалел о том дне, когда я была зачата. Он был полной противоположностью папе. Папа смотрел на меня так, будто его мир вращался вокруг моего счастья. Зейн смотрел на меня так, будто я была вредителем, с которым он вынужден иметь дело, хотя предпочел бы раздавить.

— К сожалению, не может, – хладнокровно ответила я и нажала на приложение Uber на своем телефоне.

— Хорошо. Тогда мы должны сделать селфи отца и дочери, прежде чем ты уйдешь, – произнес он приторным голосом, хотя слова были насмешливыми.

Прежде чем я успела возразить, Зейн достал свой телефон и сделал наше селфи. На его губах заиграла холодная ухмылка, от которой у меня закипела кровь.

— Очаровательно. Давайте опубликуем это в Инстаграм. Как насчет подписи «Воссоединение отца и дочери»? – он провел двумя пальцами по губам, словно пребывая в глубоком раздумье.

Мудак.

Я принадлежала Зейну, и он тоже это понимал. Послушно положив телефон на стол, я заняла свое прежнее место.

Наконец-то я нашла то, что ненавидела больше смерти, - любовь.