Кайл

В Нью-Йорке все хуже, чем я помню. Четыре года отсутствия в городе притупили мои воспоминания о том, как все было плохо, когда я был здесь в последний раз, но возвращение сразу же делает меня раздражительным. Я выехал из Мэна в четыре утра и провел в дороге шесть часов, но это не самое страшное: мне потребовалось больше часа, чтобы проползти по Манхэттену и добраться до места работы в Бруклин-Хайтс. К тому времени как я припарковал свой грузовик, я был раздражительным и ворчливым, а в ушах у меня начинало звенеть так, как бывает, когда я напрягаюсь.

Я встречаюсь с Ричем, чтобы осмотреть здание и обсудить его планы, а также познакомиться с менеджером проекта, которого он подобрал. Я даже не знаю, зачем нам нужен менеджер проекта - у меня дома его никогда не было на ремонте.

Тем не менее, это гораздо более масштабный проект, чем все, что я делал в Мэне. Если быть до конца честным, я немного обеспокоен тем, что есть аспекты, выходящие за рамки моей компетенции, но когда я упомянул об этом Ричу, он и слышать ничего не захотел.

— Ты лучший плотник из всех, кого я знаю, — сказал он. Я попытался возразить, что я - единственный плотник, которого он знает, но он рассмеялся. — Именно тебя я хочу видеть бригадиром, Кайл. Я не приму отказа.

И когда я вспомнил, как он помог мне, когда я был на самом дне, мне ничего не оставалось, как оставить свои колебания и согласиться на проект.

Теперь, когда я выхожу из грузовика, мои сомнения возвращаются.

Я со вздохом брожу по тротуару. Раньше я таким не был. Когда я был на пике своей юридической карьеры, у меня была уверенность человека, который может приковать к себе внимание зала суда, который точно знает, что делает. Я чувствовал себя непобедимым.

Думаю, в этом и была проблема. Я не был непобедимым. Даже близко нет.

Прислонившись спиной к грузовику, я позволил своему взгляду блуждать по улице. По крайней мере, Бруклин Хайтс - это не Манхэттен. Здесь тихо. Ни рекламных щитов, ни проносящихся мимо такси, ни толкающихся туристов. Вместо этого - ряды коричневых домов и таунхаусов, тихие улочки, засаженные дубами и деревьями гинкго, листья которых окрашены в свежий, яркий зеленый цвет начала лета. Мимо меня мама толкает коляску, а в квартале от меня виднеется крошечная кофейня, но в остальном район тихий и спокойный. Легкий ветерок, доносящий звук сирены где-то вдалеке, - единственное напоминание о том, что я нахожусь в Нью-Йорке.

Я расслабляюсь, осматривая улицу. На мгновение я могу притвориться, что это не тот город, который наполнил меня стрессом и заставил сомневаться во всем. Нет, это район, в котором я вырос, наполненный историей. Моей и тех, кто жил здесь до меня.

Мой взгляд падает на здание напротив: номер 14 по Фруктовой улице. Это четырехэтажный таунхаус в стиле греческого возрождения, один в ряду из трех, объединенных сплошным фасадом из красного кирпича и соответствующими деталями, такими как ступени из коричневого камня с железными перилами. Каждый подъезд окружен высокими пилястрами из коричневого камня, каждая с треугольным фронтоном на вершине, дверные проемы отведены назад под фрамугу, с подворотнями и колоннами вокруг деревянной двери. С улицы дом № 14 выглядит в приличном состоянии; возможно, одно из окон нуждается в замене, а кирпич - в доработке, но в остальном он ничем не выделяется среди своих соседей.

Однако Рич уверяет, что внутри все совсем по-другому. Предыдущие владельцы бросили его на середине реставрации, когда их брак распался - так он говорит, - и там царит беспорядок.

Я снова бросаю взгляд на кофейню на соседней улице. Я немного рановато, и капучино без кофеина было бы неплохо.

Когда я вхожу в кофейню "Кофе Джо", там уже полно народу, и я заказываю кофе, а затем осматриваю помещение в поисках места, где можно присесть. Стены из старого кирпича, выкрашенного в белый цвет, а потолок, похоже, отделан оригинальной плиткой из прессованной жести. Мне нравится, что они сохранили эти черты и не заменили их чем-то более современным.

Я замечаю свободный столик с одной стороны и направляюсь к нему, готовый занять свое место, когда замечаю женщину, стоящую с чашкой кофе в руке спиной ко мне и читающую что-то в рамке на стене. У меня нет привычки открыто разглядывать женщин на публике, но мой взгляд приковался к ней. Длинные ноги тянутся вверх от босоножек на танкетке, исчезая в джинсовых обрезах, которые подчеркивают ее широкие бедра. На ней свободная розовая блузка, свободно заправленная в шорты, а ее светлые волосы спадают нежными волнами чуть ниже плеч.

Она делает шаг вправо, чтобы посмотреть, что еще висит в рамке на стене, но ее сандалия задевает неровный пол - одна из опасностей этих старых зданий, - и она теряет равновесие, успевая поймать себя в тот момент, когда ее кофе падает на пол, взрываясь при ударе. Она отпрыгивает назад, едва не ошпарившись.

— Уф-ф, — простонала она, глядя на темную жидкость, скопившуюся у ее ног. — Черт, черт, чертова моя жизнь, — бормочет она себе под нос, что кажется экстремальной реакцией даже в данных обстоятельствах.

— Ты в порядке? — неуверенно спрашиваю я, подходя ближе.

Она поворачивается в мою сторону, и я впервые вижу ее по-настоящему. Большие орехово-карие глаза, челка, обрамляющая ее лицо в форме сердца, полные розовые губы, поджатые, когда она хмурится. Она моложе, чем я обычно позволяю себе смотреть - думаю, ей около тридцати, - но я ничего не могу с собой поделать. Она прекрасна. Если бы я не слышал, как она только что произнесла полный рот ругательств, по ее внешности можно было бы предположить, что она мягкая и милая, особенно если учесть, что ее щеки сейчас окрашены в нежно-розовый румянец. Меня заинтриговал этот контраст.

— Плохое утро? — спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.

— Скорее, плохая неделя.

Она взволнованно потирает лоб. Сочувствие охватывает меня, когда она переступает через беспорядок у своих ног и смотрит мимо меня на прилавок. В ней есть что-то почти знакомое. Я не могу понять, что именно, но это притягивает меня ближе к ней.

— Давай я принесу тебе еще. Что ты пила?

— О, — говорит она, смущаясь. — Ты не должен этого делать.

— У нас у всех были плохие недели. Позволь мне сделать твою немного лучше.

Она колеблется, взгляд останавливается на моем лице. Я смущенно провожу рукой по своей неухоженной бороде. Впервые за много лет я жалею, что не побрился сегодня утром, может быть, сделал немного больше, чем надел грязную рабочую рубашку и нахлобучил на голову кепку.

— Это очень мило. — Ее рот приподнимается в улыбке, от которой в моей груди разливается тепло. Такого ощущения я не испытывал уже давно, и оно заставляет меня хотеть флиртовать с этим прекрасным юным созданием, стоящим передо мной. Это заставляет меня на мгновение забыть, что я уже не тот молодой человек, каким был раньше.

— Ну, я очень милый парень. — На этот раз я зарабатываю смех, и, черт возьми, это приятно. Прежде чем я успеваю слишком увлечься, я снова спрашиваю: — Что ты пила?

— Тройную порцию американо. Спасибо.

— Ого. Какой насыщенный заказ на кофе.

Я говорю это, не подумав, и чувствую облегчение, когда она снова смеется.

— Да, мне нужно столько кофеина, чтобы функционировать.

Я помню время, когда мне тоже требовалось столько кофеина - я работал круглосуточно и игнорировал все сигналы, которые подавало мое тело, чтобы я остановился.

— Вот пример, — добавляет она, указывая на беспорядок рядом с нами, который в данный момент подтирает брюнетка-бариста с бейджиком "Дейзи".

Я ухмыляюсь. — Вполне справедливо.

Я возвращаюсь к стойке и заказываю ей еще один кофе, надеясь, что у меня будет шанс поговорить с ней снова, хотя бы несколько минут.

Когда я оборачиваюсь, она все еще стоит у стены и читает информацию в рамке. Это история района, окруженная современными художественными фотографиями, которые акцентируют внимание на архитектурных деталях старых зданий.

— Это так интересно, — говорит она, когда я снова подхожу к ней, и я воспринимаю это как приглашение продолжить разговор.

— Да. В этом районе много истории.

— Я не знала, что Бруклин-Хайтс был первым пригородом Америки, — изумленно произносит она.

Я киваю. — Паром означал, что люди могли жить здесь и работать на Манхэттене. Трудно поверить, что до этого здесь были одни фермы и фруктовые сады.

Она поднимает брови. Впечатлена? Не могу сказать. Боже, какая она красивая.

— Я вырос в квартале отсюда, — бормочу я, снимая кепку и проводя рукой по волосам в тщетной попытке привести себя в порядок. — Ты не местная?

— Я жительница Нью-Йорка, но… — Она смущенно смеется. — Я не очень хорошо знаю этот район. — Она отворачивается, чтобы посмотреть на изображения на стене, и продолжает. — Я читала о том, сколько зданий было снесено, прежде чем этот район стал охраняемым историческим районом. Это ужасно. Мне нравятся старые здания. Так жаль видеть, как теряется эта история.

В моей грудной клетке происходит забавный переворот. Сохранение исторических зданий - это то, к чему я всегда был неравнодушен, особенно когда рос в этом районе. Я никогда не встречал женщину, которую бы это тоже волновало.

— Да, — соглашаюсь я, размышляя, насколько безумным будет мое предложение дать ей номер телефона. Она, должно быть, моложе меня на добрый десяток лет.

Мой заказ называют у стойки. Она поднимает одну бровь, когда я требую капучино без кофеина, а затем отворачивается к стене. Тот, кто потребляет три порции кофеина в одном напитке, вероятно, не поймет, что одна порция этого вещества делает меня взволнованным и нервным.

Я кручусь возле стойки с сахаром, размышляя, смогу ли я остаться здесь, чтобы поговорить с ней еще немного. Возможно, я немного опоздаю на встречу с Ричем, но я уверен, что он меня поймет. Он уже давно уговаривает меня вернуться туда.