Он попросился на должность инструментальщика в ремонтно-механическую мастерскую. Работа тихая, постоянно люди бывают, можно слово нужное подбросить.

В мастерской Чернов встретил Георгия Прокурова. Лет десять назад он под руководством Ивана Михайловича работал старшим мастером на ремонте доменных печей и кранов.

— Значит, пропитание будем зарабатывать, Георгий Дмитревич? — спросил старик.

— Что поделаешь? Солдаты мы никудышние.

— Ладно, ладно, не хорони себя загодя,— ответил Чернов и, подмигнув, поманил Прокурова.— А ведь брехня про Москву. Стоит она, как стояла.

Вскоре Иван Михайлович попался на глаза начальнику цеха.

— Чтобы я тебя здесь не видел,— заявил тот.

Старик насупился. Невысокого роста, плотный, плечистый, с беленькой бородкой и усами, он походил на заправского мастерового. Уходя из цеха, предупредил Прокурова:

— Не бросай этого места и не шебарши. Держи нос по ветру.

Устроился Иван Михайлович машинистом насоса в подсобном хозяйстве. Отпустил большую бороду и усы. В воскресные дни к нему домой заглядывал Прокуров. Вспоминали недавнюю жизнь, сокрушались, что недо-оценивали многие блага.

О своем приемнике Чернов не говорил, но последними новостями делился.

— Опять сорока на хвосте принесла? — говорил, улыбаясь, Георгий Дмитриевич.

— Она у меня всевидящая и всеслышащая... А верно, что ты в мастера выбился?

— Уже знаете?

— Не в осуждение говорю... Что нового в цехе?

— Поближе сошелся с немецким начальством. Мы пока больше себя обслуживаем. Рабочие мастерят крупорушки, тачки.

— А начальство как?

— Фабер предупредил, что за все отвечаю я.

Невысокий мужчина лет пятидесяти с крупным лицом и голубыми глазами, майор хозяйственной службы Фабер говорил по-русски с большим акцентом. Его заместитель, молодой австриец капитан Вилу в переводчике не нуждался. В цеховой конторке столы Прокурова и Вилу стояли рядом. У капитана на столе всегда лежала пачка сигарет.

— Господин офицер, разрешите закурить,— попросил как-то мастер.

— О, пожалуйста. Я не знал, что вы курите,— ответил австриец и подвинул пачку на край стола.— Гер Прокур, в следующий раз не просите разрешения. Сколько нужно, столько и берите.

Частые беседы сблизили их. Вилу вспоминал Австрию, считал ее самой красивой страной на земле. Однажды доверительно сказал:

— Я вижу настроение ваших рабочих. У вас своя жизнь, у немцев своя.— И тихо добавил: — Фабера не бойтесь. Он человек. А Пауль Доббер — дрянь.

Рядовой Доббер ходил в форме гестаповца. Огромного роста, скуластый, он все время набивался в провожатые Фаберу. Но шеф ускользал от него, и солдат оставался в цеху. Расставив ноги и положив руки на автомат, он, казалось, ждал удобного случая, чтобы пустить очередь в рабочих...

Рассказы Прокурова помогали Чернову ясно представить обстановку в цехе. Мастер даже не подозревал, какую услугу он оказывает старику и людям, с которыми тот связан.

Еще в конце ноября 1941 года Иван Михайлович увидел возле клуба Константина Аввакумова, известного на заводской стороне радиолюбителя, слесаря местной телефонной станции. Окликнул его. Тот встрепенулся, но, узнав Чернова, подошел и поздоровался. Разговор зашел о немцах.

— Бить их нужно, проклятых,— ответил сердито Аввакумов и посмотрел на Чернова.

— А как? — вкрадчиво спросил старик.— Неужели секрет знаешь?

— Вам бы его знать. В революции участвовали.

— Может, зайдешь ко мне — потолкуем,— предложил Чернов.

Вскоре после беседы с ним Аввакумов увидел на улице бывшего заместителя начальника военизированной охраны завода Холошина. Тот куда-то торопился. Костя увязался за ним, но Холошин обернулся и ускорил шаг.

— Чего ты, Иван Иванович, бежишь? — окликнул Аввакумов.— Давай лучше поздороваемся.

Холошин остановился, глаза настороженные, злые.

— Ну, здравствуй,— сказал Костя и протянул руку.

— Добрый день,— нехотя ответил Иван Иванович, но руки не подал.

— Ты же вроде на фронт уходил... Неужели с фрицами решил?

— А катился бы ты с ними, знаешь куда? — и Холошин выругался.

— Узнаю своих,— отозвался довольный Аввакумов.— Помнишь, как мы помогали милиции? Хулиганье всякое приструнивали. Теперь бандиты пострашнее объявились.— Он вытащил из кармана наган.— На них вот это нужно.

Иван Иванович подался вперед и добрым взглядом посмотрел на бледное лицо высокого и худого Кости.

— А для меня не достанешь? — спросил он.

— Постараться можно... Ты Чернова из центрально-ремонтных мастерских знал?

— Ивана Михайловича? Мы через переулок живем друг от друга.

— Зайди к нему. Скажи, что я прислал. Прощаясь, Аввакумов показал на Дом техники и предупредил:

— Там немецкий штаб. Стреляют, стервы, без предупреждения. Учти.

Холошин вечером пришел к Чернову. Не один год они работали вместе в ремонтно-механических мастерских. Иван Иванович, коренной житель Сталино, учился в ФЗУ, стал токарем. После службы в армии его назначили заместителем начальника военизированной охраны.

— Как ты очутился в городе? — спросил Чернов.

— На фронт я пошел добровольцем. В октябре под Артемовском попал в окружение,— с горечью проговорил Иван Иванович.— Погнали нас в Сталино. Ну, места знакомые, я бежал... Теперь скрываюсь.

— Придется позаботиться о тебе,— сказал Чернов.— Приходи в четверг, познакомлю с хорошими людьми.

На другой день старик спросил Прокурова:

— Устроить человека на работу без документов сможешь?

— Если нужно — сделаю.

В окнах застыли ранние январские сумерки. Ирина Васильевна закрыла медпункт и направилась к главной проходной. Перешла мостик через притихшую Бахмутку и, минуя клуб, остановилась у домика Чернова. Легонько постучала в дверь. На пороге появился Иван Михайлович.

— Милости прошу к нашему шалашу,— пригласил он. В комнате, уставленной фикусами и столетниками, сидели Аввакумов, Холошин и незнакомый Чистяковой моложавый мужчина. Хозяин обвел взглядом присутствующих и опустился на стул с высокой гнутой спинкой. Чуть волнуясь, глухо сказал:

— Вот мы и собрались, товарищи. Дело опасное, смертельное предстоит нам совершить. Наш завод не должен работать на чужеземцев.

— Но ремонтно-механический уже на ходу,— перебил Костя.

— Пока там делают камельки для фронтовых землянок,— ответил Чернов.— В цехе должен быть наш человек. Специалист-токарь. Ну, хотя бы,— он повернулся к Холошину.— Хотя бы Иван Иванович.

— Как? — воскликнул тот и приподнялся со стула.— Работать на немцев?

— Не работать, а вредить.

— Но меня знает почти весь завод. И вообще, кто меня оформит без документов?

— Если спросят, скажешь, что из партии исключен, воевать за Советы не хотел, потому и дезертировал,— строго проговорил Иван Михайлович.— Хочешь сделать добро народу, прикидывайся угодливым для новой власти... Подойдешь к мастеру Прокурову, скажешь, что я прислал.

— Ну, если так...— согласился Холошин.

— Тебе, Иван Иванович, нужно разведать обстановку в цехе. А потом мы решим, что предпринять.

Ирина Васильевна слушала разговор мужчин и думала о Богоявленской. «Может, ее друзья вот так же намечают план борьбы. Придет время, и они позовут меня... Но чем я смогу помочь здесь?» От мыслей ее от-влекли последние слова Чернова:

— Думаю, что главный вопрос решен. Жизнь подскажет, как нам поступать дальше. Следующая встреча в четверг.

Расходились по одному, скрываясь в темных переулках Ларинки, притихшей, словно отрешенной от происходящих событий.

Холошин с помощью Прокурова оформился в цех токарем. С месяц присматривался к обстановке. В мастерской было четыре токарных и два строгальных станка. К каждому подведена ременная передача от общего привода, его вращал мотор. Недалеко от мотора стоял станок Холошина.

Сложные работы выполняли немецкие солдаты-слесари, к ним были приставлены подсобники из местных рабочих.

Сначала оккупанты пытались наладить производство автомобильных рессор. Для них потребовалась специальная сталь, но на заводе таковой не оказалось. Пока ждали ее, Фабер разрешил рабочим делать для себя колеса на тачки, оси, кочережки. Умельцы-слесари принялись мастерить зажигалки, различные браслеты, серьги и кольца... Наконец из Германии прибыл вагон со спец-сталыо.

— В Тулу со своим самоваром приехали,— язвили рабочие.

Делать рессоры взялись опытные кузнецы Хантажев-ский и Сиделев. Десятки лет они колдовали над металлом, знали его повадки и характер. На виду у начальства готовили вроде бы нормальную поковку. Но начинали термическую обработку, закаливали водой — и полосы «вело». Металл выкручивался так, что ни к чему не был уже пригоден.

Заведующий кузней наседал на старика Толоченко, заставляя его делать по три рессоры за смену.

— Не осилю,— отвечал мастер.— Скажи спасибо за две.

Но стоило заведующему отойти от кузнеца, как тот в сердцах говорил подручному Володе Машлакову, племяннику Чибисова:

— Ну, паразиты, если до Макеевки дотянете на моей рессоре, то хорошо.

Он так умело пережигал металл, что кольца, которыми заканчивалась с двух сторон рессора, через десять-пятнадцать километров отваливались. Для этого достаточно было машине подпрыгнуть на кочке или булыжнике. Где-то но дороге на фронт грузовик останавливался. Доставка военного снаряжения или солдат задерживалась.

На заводе принялись ремонтировать турбину, стоявшую возле доменного цеха. В механическую мастерскую солдат-слесарь притащил вкладыш для оси, залитый баббитом. Слесаря сопровождал жандарм, он же был за переводчика.

— Приказываю расточить,— сказал жандарм и ушел. Прокуров спросил Холошина:

— Что будем делать?

— Турбина давала пять тысяч киловатт,— проговорил Иван Иванович.— Прокатный стан можно пустить.

Стоявшие рядом рабочие переглянулись.