— Иисусе, — я стону, уткнувшись лицом в ладони. — Прекрати. Мне они не нужны, Сара. Я же сказал, между нами всё не так.

Как бы мне ни хотелось, чтобы это было так, хотя бы раз. Всего один раз, чтобы справиться с этим и двигаться по жизни дальше.

Сара не убирает презервативы из моей сумки. Она награждает меня долгим тяжёлым взглядом, который заставляет меня отвернуться.

— Мэг тоже так про нас говорила.

Фото её покойной жены стоит на прилавке возле кассы. Рыжие волосы Мэг, перемежающиеся сединой, убраны в пучок, улыбка ослепительна, на коже виднеется россыпь ярких веснушек. Сара берёт фоторамку и мягко проводит пальцем по щеке Мэг.

— Если между вами что-то есть, не трать ни единой бл*дской минуты впустую, ты меня слышишь?

Я мягко вешаю сумки на свои плечи.

— Я тебя слышу, Сара. Доброй ночи.

***

— Ты вернулся! — Руни спешит ко мне и забирает половину сумок с продуктами. — Слава Богу. У нас случилось всего два инцидента, и я уже всё прибрала. Кажется, ей не нравится ванная. Не... — дверь захлопывается. — ...хлопай дверью.

— МЯУ! — выдает котёнок. Как что-то столь маленькое может издавать такие громкие звуки?

— Она спала, — бормочет Руни, семеня к двери ванной. — Ладно, поскольку лоток в ванной не очень хорошо работает, куда ещё можно попробовать посадить её?

— В шкаф.

Руни едва не роняет свою ношу.

— В шкаф? Мы не можем затолкать её в шкаф!

— Это большой шкаф.

— Аксель Бергман, котёнок не пойдет в шкаф. Ей нужен свет для принятия солнечных ванн. Уютные уголки, чтобы прятаться. Полно места для игр.

Из ванной доносится пугающий струящийся звук. Если этот котенок насрёт на мой кафель...

— И, возможно, пригодное для мытья, не впитывающее напольное покрытие, — смущённо добавляет Руни.

Остаётся лишь одно место. У меня вырывается очередной вздох.

— Дай мне пять минут.

Я отпираю дверь студии и захожу, закрыв дверь за собой. Тут тихо и умиротворённо, окна от пола до потолка с западной и восточной стороны впускают розовато-лиловый свет сумерек сквозь жалюзи, которые я закрыл лишь частично. Приняв тот факт, что картины не будут написаны, я упаковал всё весьма тщательно, но этим утром, наконец-то оставшись наедине, я оказался здесь и работал над холстами, которыми совсем не должен заниматься.

Я убираю их вместе с остальными, наполовину законченными и чрезвычайно обличающими холстами, валяющимися вокруг. Я разворачиваю их лицом к стене, прислоняю и накрываю тканью.

Затем я убеждаюсь, что мои скетчбуки с набросками закрыты и убраны на организованные тонкие полочки, предназначенные для них. Я проверяю, что мои масляные краски и скипидар крепко закрыты и убраны повыше, и что кисти тоже вне пределов досягаемости. Это как подготовка комнаты к появлению маленького ребёнка, если судить по тому, что я помню с времён, когда у Паркера и Беннета появилась Скайлер.

— Ладно, — зову я, открывая дверь. — Можешь заносить её.

Минуту спустя Руни входит с котёнком на руках. На ней толстовка, в которой она буквально утопает; насыщенно зелёный цвет подчёркивает зелень её глаз. И потом я осознаю, почему эта толстовка выглядит знакомо.

— Классная толстовка, — говорю я ей.

Она возится, затем приседает и позволяет котёнку спрыгнуть с её рук на пол.

— Мне надо было чем-то защититься от её острых коготков. Видел бы ты, как исцарапаны мои руки, — встав, она отряхивает ладони и скрещивает руки на груди. — Я нашла это в шкафу. В том самом, в который ты хотел затолкать котёнка.

— Тогда ты видела (пока воровала мою толстовку), какой он большой. И как комфортно ей было бы там.

— Там нет света! — говорит она.

— Там уютно, — парирую я.

— Теперь это позади. Это твоя комната, Скугга, — говорит она котенку, присев и почесав её щёчку. Скугга урчит, затем прыгает на мои ботинки и атакует шнурки.

— Прекрати, — говорю я ей, взяв за загривок и аккуратно сняв с моего ботинка.

— Ты сделаешь ей больно! — восклицает Руни.

— Мама-кошка именно так носит своих котят, — посадив Скуггу на кучу чистой драпировочной ткани, я стряхиваю шерсть с рук. — Иди, — говорю я котенку. — Нападай на них.

Удивительно, но именно так она и делает, набрасываясь на тенистую складку в ткани. Удовлетворившись тем, что котёнок развлекает сам себя, мы ставим её лоток в одном углу студии, блюдечко с водой и миску с едой в другом, поближе к двери.

— Пока, сладкая горошинка! — кричит Руни, пока я подталкиваю её к двери. Я умираю с голода, и мне надо отвлечься. Руни в моей одежде вызывает ещё больше тех дискомфортных ноющих ощущений в моей груди. И не только.

Скугга слишком занята драпировкой, чтобы обратить внимание на то, как мы закрываем дверь.

— Думаешь, она будет в порядке? — спрашивает Руни.

Я снова подталкиваю её.

— Она в норме. Если нет, замяукает.

— Такое чувство, будто я её бросаю.

— Нет. Ты даёшь ей уютное место, чтобы есть, срать, спать и играть.

— Я уже чувствую себя обездоленной. Мои руки лишены милоты её острых кошачьих коготков. Я не могу не беспокоиться о ней.

Что-то чертовски близкое к улыбке заставляет мои губы изогнуться.

— Тогда давай отвлечём тебя.

— Как? — Руни стонет, бухнувшись на мою кровать.

Её стон. Мой матрас. Так, мне тоже надо отвлечение.

Слава Богу за настойчивую и настырную Сару Шепард. Я достаю всё ещё охлаждённый сухой Рислинг и быстро расправляюсь с пробкой.

— Как насчёт вина?

Руни приподнимается на локтях, окидывая взглядом продукты на столе.

— Как насчет вина и кулинарного урока?

В моём горле зарождается нервное рокотание. Готовка на моей кухне весьма экономных размеров вместе с Руни. Вино в наших организмах. Такое чувство, будто это рецепт катастрофы.

Руни улыбается, будто прочла мои мысли.

Может, небольшая кухонная катастрофа — это не конец света.