ГЛАВА 24

Я пронесся через свою студию и вытащил из ящика сделанные мной эскизы Авроры, странное и непреодолимое чувство пожирало меня изнутри. Было больно. Это было похоже на взрыв, превратившейся во что–то грязное, болезненное и в чем–то блаженное.

– К чёрту это, – я пытался не обращать на это внимания, сжимая руку в кулак, мои карандаши падали на пол. Я даже не беспокоился о беспорядке. Оно было живым.

Разноцветный пейзаж разрывал черную пустоту внутри меня, и я встал перед эскизами Авроры, которые я вывесил на своей доске, как своего рода доска настроения серийного убийцы. Она вернулась в свою спальню пару часов назад, но её запах и воспоминания о ней были всё ещё очень живы. Она сказала, что будет продолжать писать свой роман всю ночь напролет, и я сказал, что буду делать примерно то же самое.

Я схватил палитру и использовал различные цвета, от кобальтово–синего до диантусово–розового и кадмиево–оранжевого. Поток красок почти резал мне зрение; он был ярким и необычным. В детстве мой психотерапевт посоветовал мне рисовать, чтобы передать неизвестные эмоции, охватившие меня, те, которые я не мог описать или понять.

В каком–то смысле мне казалось, что я был ослеплен тёмной ночью, где призраки преследовали меня на протяжении всего путешествия. Мой отец называл это слабостью. Настоящие мужчины не рисуют. Я потерял способность чувствовать, эмоции не проникают сквозь мою маску. В тот день, когда моей матери поставили диагноз, я ничего не чувствовал – это было оцепенение. Боль в моих жизненно важных органах исчезла за две секунды. В тот день, когда я стал бездомным, я не злился. Когда у меня был секс, он казался посредственным и скучным. Слова и наказания моего отца не причиняли мне боли.

Я думал, что не могу чувствовать. Что я родился с неисправным сердцем.

И теперь, из–за Авроры, эмоций внутри меня, которые сдерживались годами, вырывались на свободу. Всё это было слишком похоже на цунами, которое ты не можешь контролировать.

Она пробудила во мне дремлющие чувства, которые я приучил себя игнорировать.

Вопреки распространенному мнению, я хотел чувствовать. Я хотел иметь возможность испытывать эмоции, но иметь их было все равно что видеть, как на меня нападают дьяволы, которых я не видел. Я ещё раз провел кисточкой по платью Авроры, сделав мысленную пометку добавить одну из ленточек, которые она носила, потому что у Авроры всегда было что–нибудь в волосах. Я всегда думал, что меня лучше оставить в покое. Я верил, что не смогу создать с кем–то отношения, иначе я причинил бы им боль точно так же, как я сделал это со своей семьей, потому что был неспособен любить, или заботиться, или делать что–то, в чем нуждался и чего жаждал другой человек. Но с ней это всё изменилось.

Я собирался уехать. Она собиралась остаться.

Моя рука сжалась в кулак, и я изобразил свои эмоции всеми оттенками. У меня была мантра: никогда не изображай то, что люди делали, а вместо этого то, что они думали, через каждое их выражение. Разговорный язык был не единственным способом общения с кем–либо; уникальный язык тела человека говорил сам за себя ещё больше, и в случае Авроры это был язык, в котором я бы с радостью растворился.

В течение нескольких часов я старался сосредоточиться на этой задаче. У меня было всё, чего я когда–либо хотел, я сосредоточился на своем личном успехе и обрел безопасность благодаря рутине, реалистичному мышлению и контролю. И всё же Аврора всегда была здесь, преследуя меня своей способностью заставлять меня чувствовать и хотеть большего, чем всё это.

Мне казалось, что я разрываюсь на части. Я должен был игнорировать то, что происходило со мной изнутри, и сосредоточиться. Сосредоточиться на каждом штрихе и цвете и не обращать внимания на губы Авроры, на их ощущения, на её всю. Её истинное “я” создало во мне опьяняющий поток, растущий подобно опухоли. И по мере того, как опухоль усиливалась, мои брови хмурились сильнее. Моё сердце было похоже на бомбу с тикающим механизмом, готовую взорваться в любой момент.

И так я рисовал до восхода солнца с ощущением стеснения в груди, похожим на осколок стекла, который я не мог вытащить. Я едва смотрел на свой холст, оттенки выбирали для меня конечный пункт назначения. Моя рука онемела, когда я почувствовал движение сзади. Я обернулся и увидел Аврору, одетую только в мою рубашку, с тарелкой еды в руках.

Стеснение в моём сердце усилилось, словно в грудь вонзили нож, растекаясь кровью.

– Доброе утро, – она со смехом обвела взглядом всю студию. – Мы действительно устроили здесь беспорядок. Я приготовила типичный французский завтрак, круассан и всё такое. Под приготовила я подразумеваю, что купила, потому что больше не хочу тебя травить.

Я сглотнул, оценивая её, волна обожгла меня. Эта женщина воскресила меня.

– Спасибо, но я не голоден, – идиоту во мне пришлось солгать, я не мог сейчас снова быть рядом с ней. Мой член запульсировал, предупреждая обо всём, что я всё ещё жаждал сделать с ней.

– Тем хуже для тебя. Тогда я съем всё, – она провела длинными пальцами по тарелке, чтобы поднести круассан к своим страстным губам. Хотел бы я быть этим чертовым круассаном. – Ты уверен, что не хочешь?

Я хочу тебя, кричал мой мозг. Я хочу, чтобы твои губы обхватили мою вскоре разочарованную твердость. Я хочу глубоко погрузиться в тебя. Я хочу твоих стонов и вздохов.

– Да, – и вот я снова был хладнокровным ублюдком. Она вытерла ладони, проглатывая последний кусочек.

– Я тебе нужна? О, подожди, мне нужно переодеться, если только ты не хочешь нарисовать меня голой или что–то в этом роде.

– Да, – но на что я сказал "да"? Обнажённой части. Очевидно, обнажёнке.

Она усмехнулась.

– Ты какой–то странный сегодня утром. Если бы я не знала тебя, я бы даже сказала, что ты смущен и стесняешься, но, вероятно, я просто нарушаю твое творческое настроение.

– Нет, не нарушаешь, – я такой жалкий. – Ты никогда не беспокоишь меня, Аврора, – по крайней мере, не так, как она думала.

– Значит, тебе нравится, когда я вторгаюсь в твоё личное пространство? – она драматично взмахнула руками, прежде чем сложить их вместе.

Мне это не понравилось. По крайней мере, я думаю, что мне не понравилось это чувство зажатости и уязвимости.

Но я нуждался в этом. Нуждался в ней.

И если бы это исчезло, от меня не осталось бы ничего, кроме пустоты.

– Я бы не хотел видеть тебя где–нибудь ещё, – наконец сказал я, и она озарилась лучезарной улыбкой, которую я редко видел на её лице.

Я поспешил спрятать её наброски в ящик стола, когда она приблизилась ко мне. Они не были закончены.

– Кстати, я только что отправила первые десять глав своей рукописи, письмо с запросом и всё остальное скучное на твой электронный адрес, и не подглядывай! Это всего лишь первый набросок, но я надеюсь, что для Forever After этого будет достаточно, чтобы заинтриговаться моей историей, захотеть читать дальше и выбрать меня из тысяч талантливых писателей.

– Я передам это им, как и обещал, – я очистил руки полотенцем. – Похоже, наше сотрудничество было плодотворным.

– Очень, – она изобразила улыбку, почти извиняющуюся. Она потерла руки, и я воспринял это как то, что кто–то делает так, когда волнуется. – Не могу дождаться, когда увижу твоё сотрудничество с Ever After, – она протянула мне чек. Тот, что я дал ей. – Я не могу принять остальные пятьдесят тысяч. Ты можешь оставить их себе.

Я оттолкнул её руку.

– Они твои. Это часть нашего соглашения.

– Я не приму это. Я не прикоснусь к этому, – она скорчила гримасу и положила чек обратно в карман. Она знала, что спор со мной был безнадежным делом. – Что ж, скоро меня отвезут домой.

Мне следовало бы заняться чисткой своих любимых кистей до того, как краска высохнет и забьет их, но вместо этого они встретились с мусорным ведром. У меня не было на них времени, я был поглощен женщиной, стоявшей передо мной.

– Ты могла бы остаться.

Вот эти слова. Я всё ещё мог бы заключить другой контракт. В конце концов, отношения – это всего лишь контракты. Брак. Совместное проживание. Развод. Смерть. Рождение.

Её горящие глаза встретились с моими, и я сдержал новый прилив эмоций. Они обожгли меня, как будто я был деревом, охваченным огнем. Мой черно–белый фильм стал красочным. Мой пристальный взгляд блуждал по ней с вновь обретенным желанием, мой член пульсировал под брюками. Она приоткрыла губы, медленно облизывая их своим языком. Я скучал по её вкусу. Солнце согревало её кожу цветущими лучами надежды, как бывает после битвы, через которую мы прошли. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было наше дыхание.

Мир был холоден до неё.

В этот момент рукав соскользнул с её плеча, словно призрачное прикосновение, и мой взгляд инстинктивно вернулся к ней. Ни один из нас не пошевелился; её грудь была почти открыта мне, и желание пососать, заявить права, взять – было сильнее всего на свете. Она поправила мою рубашку, к величайшему разочарованию моего члена.

– Я хочу, чтобы ты была моей музой, – я подошел ближе к ней. – На полную ставку.

– Ты уезжаешь через пару дней, – указала она на этот досадный факт. – А я возвращаюсь домой.

– Почему бы тебе не поехать со мной? – я почувствовала, как судорога скривила мои губы, не думая о том, какие последствия это может иметь для нас обоих. – Твоя сестра могла бы поехать с нами.

– Ты просишь меня последовать за тобой на другой конец света? Но если бы я сделала это, то только из–за тебя. Там, куда ты направляешься, меня ничего не ждет.

Я хотел сказать ей, что я буду с ней, но это почему–то казалось неправильным. Я был эгоистом, желая заполучить её для себя.

– Я мог бы вдохновить тебя. Мы посетим все места, которые ты захочешь. Ты будешь писать истории, а я буду их слушать.

Её губы улыбались, но глаза блестели. Печаль. Это была печаль.