Снова открыв глаза, я перевернулась на спину. Зевс и Арес тихо заскулили рядом с моей кроватью. На лице появилась легкая улыбка, когда я гладила их одного за другим, их мускулистые тела наклонялись в ответ на поглаживания.

— Су, — сказал Рейн, и они запрыгнули на огромную кровать и устроились у наших ног.

Рейн скользнул обратно рядом со мной.

— Я редко оставляю их на кроватях, но один раз не повредит, — признался он.

Сердце бешено колотилось в груди.

Он сделал это ради меня. Я знала, что это были его собаки, его малыши, которых он любил, даже если пытался скрыть это. Но поделиться ими со мной, особенно когда они уже приносили мне некоторое утешение, было так заботливо.

— Почему ты не говоришь с ними по-английски? — спросила я, моя нога выскользнула из-под одеяла, чтобы нежно потереться о мех Зевса.

— Говорю. Хотя их команды в основном на итальянском, так они лучше реагируют.

Долгое время мы не обменивались ни словом. На мгновение Рейн и собаки отвлекли меня, но когтистые эмоции вернулись бы, когда они бы ушли.

Иногда одиночество было единственным способом справиться. Люди видели, как ты страдал, и это было еще хуже. Это случалось со мной пару раз, и я тратила больше времени, пытаясь успокоить их, чем проходя через свой собственный цикл, зная, что это прошло бы. Было утомительно объяснять людям, когда ты не хотел говорить ни слова.

— Итак...

Рейн вздохнул, и впервые я заметила, что на нем были только спортивные штаны. Не то чтобы я могла видеть ясно, потому что его татуировки на груди покрывали всю область кожи, но не думала, что спереди у него были такие отметины, как на спине. Я обнаружила их только благодаря ощупыванию. Он отверг мои расспросы, но они заинтриговали меня.

— Шрамы на моей спине — это заслуга старого дорогого папочки, — мышцы на его руках и груди напряглись. — Они рассказывают историю, а также являются напоминанием...

— О чем? — я выдохнула, облизывая пересохшие губы.

— О том, где определился мой характер. Признаки того, что я был создан другим. Тверже, умнее. Без слабостей, — ухмылка тронула его губы. — Ты знаешь, что я не чувствую боли, как другие? Это отголосок травмы. Мой болевой порог чрезвычайно высок. Практически отсутствует. Видишь ли, Голливуд.… Я был приручен к тому, чтобы не чувствовать. Вообще.

Я сглотнула. У него, как и у меня, никогда не было шанса проявить мягкость. Быть уязвимым.

Мы были просто двумя людьми, сформированными обстоятельствами и предыдущими поколениями. Жизнь ожесточила нас, мы были одиноки и никого не впускали.

Пошатываясь, я прижалась к Рейну. Он напрягся, и мгновение спустя его рука обхватила мое тело, и я прижалась к нему. Объятия, небольшое утешение, потому что завтра все это было бы забыто, как будто этого никогда и не было.

— Ragazza perduta, avrai sempre una casa stabile qui con me (Потерянная девочка, здесь, со мной, у тебя всегда будет надежный дом), — Рейн заговорил по-итальянски. Эти слова блаженно проникли в меня, хотя я понятия не имела об их значении.

На первом месте в моем списке дел, когда все успокоилось и я почувствовала себя лучше, стояло изучение итальянского.