Глава 46

Я просыпаюсь от тревожного сна, вспотевшая и ощущающая невыносимую боль. Я плохо помню сон, но помню, что он был о Райане. И там были выстрелы. Может быть, я заново переживала день, когда в него стреляли, день, который изменил все.

Я лезу под подушку за последним обезболивающим. Трудно проглотить его, когда во рту все пересохло.

Прошло два дня, и я схожу с ума. У меня не было возможности подсыпать Трейси снотворное. Она приходит ко мне в комнату каждые три часа, чтобы принести ребенка на кормление. Иногда она обрабатывает мою рану и меняет повязку на животе. Я не понимаю, зачем она это делает. Она все равно планирует меня убить. Еще раз в день она приносит мне несколько ломтиков хлеба с водянистым супом.

Я ослабела и отчаянно нуждаюсь в еде, но когда попросила еще, она забрала последний кусок хлеба, который у меня оставался. По крайней мере, у меня есть вода. Хоть мне по-прежнему больно, мне стало легче передвигаться по комнате, ходить в ванную, попить или в туалет.

Я продолжаю надеяться, что скоро у меня появится шанс избавиться от Трейси. От одного ее вида меня тошнит. Она даже не позволяет мне смотреть в лицо дочери во время кормления грудью. Вчера вечером я попыталась поцеловать головку моего ребенка, но сильная пощечина заставила меня пожалеть об этом.

— Не смей целовать моего ребенка, — кричала она. — Ты всего лишь суррогатная мать.

Единственное, что меня утешает, это то, что я хотя бы вижу своего ребенка. На данный момент этого достаточно.

Я смотрю на часы. Сейчас девять утра. Прошло четыре часа с тех пор, как она приносила мне ребенка.

Меня злит, что я не могу держать ее при себе, защищать ее. Я скучаю по ее большим голубым глазам, которые так напоминают мне глаза Джареда.

Наконец, я слышу крик моей маленькой девочки, прежде чем открывается дверь. Мне до боли хочется снова подержать ее в своих руках. Мне приятно обнимать ее, зная, что я не одинока. Ее присутствие напоминает мне, что нужно составить план. Я должна добиться успеха в том, что решу предпринять, чтобы не подвергать опасности ее жизнь. Я не дала ей имя. Просто я еще не решила, как ее назову. Я выберу имя, когда мое сердце освободится от тьмы. Или я боюсь дать ей имя, потому что боюсь потерять ее?

Дверь открывается, входит Трейси с малышкой на руках. На этот раз она не приносит ее мне. Вместо этого она садится в кресло. Ее взгляд не отрывается от меня, пока она расстегивает свою рубашку — точнее, мою рубашку.

У меня перехватывает дыхание. Не может же она сделать то, что я думаю.

— Позволь мне покормить ее, ― прошу я.

— Я сама.

В ее глазах светится злоба.

— Но ты не можешь…

— Я могу. Я ее мать.

Она раскачивается взад и вперед, глядя на моего ребенка.

Я с отвращением качаю головой. Думаю, ее действия не должны меня удивлять. У нее явно есть какие-то психические проблемы. Почему она думает, что сможет кормить моего ребенка, если она его не рожала?

— Ну же, позволь мне это сделать.

Я складываю руки в умоляющем жесте.

— Я сказала, что сделаю это сама, ― произносит она громким шепотом.

Ребенок сначала сопротивляется, затем успокаивается. Но так как молока там нет, малышка начинает вертеться и кричать, отказываясь от груди.

Трейси готова метать молнии. Она прикладывает ребенка к другой груди, будто это что-то изменит. Происходит то же самое. Она только еще больше расстраивает ребенка.

— Принеси ее мне, пожалуйста. — Поднимаю руки. — Она голодна.

Трейси молча встает и застегивает рубашку одной рукой. С красным лицом, она бросает ребенка мне на колени, затем отворачивается.

Я быстро расстегиваю пуговицы кремовой пижамы. Вчера вечером, после того как она сменила мне повязку, я попросила у нее пару пижам. И была удивлена, когда она дала их мне.

Моя малышка сразу же хватает грудь и начинает сосать, держась за меня пухлыми ручками.

Трейси поворачивается, положив руки на бедра, ее взгляд обжигает.

— Завтра я еще раз попробую дать ей бутылочку.

Мы обе замираем, услышав звук, доносящийся снизу.

— В моем доме кто-то еще? ― спрашиваю я, не подумав. — Кто тебе помогает?

— Не твое дело.

Она скрещивает руки на груди.

Внутри меня возникает разочарование. Если кто-то помогает Трейси держать нас в заложниках, сбежать будет труднее. Как я смогу пройти мимо двух человек? Может быть, это Рут? Это она позвонила ей.

Мой взгляд непроизвольно перемещается на голову ребенка. Когда я осознаю свою ошибку, ладонь Трейси соприкасается с моей щекой. Я сразу же отдергиваю голову. Я не повторяю одну и ту же ошибку дважды. Слишком поздно.

Трейси выхватывает ребенка из моих рук и топает к двери.

— Я вернусь через три часа, ― бросает она через плечо.

— Подожди, ― кричу я ей вслед. — Мне нужна еда, пожалуйста. У меня не будет молока для ребенка, если я не буду есть… как следует.

— Позже я принесу тебе хлеба, ― кричит она, перекрикивая плач ребенка.

— Позвольте мне поесть внизу, пожалуйста.

Я опускаю голову.

— Кто ты такая, чтобы чего-то требовать?

— Ты собираешься меня убить. — Я тяжело сглатываю. — Пожалуйста, позволь мне в последний раз увидеть мой дом, кухню.

Я прекрасно понимаю, что моя просьба глупа и может иметь неприятные последствия, но удивлена, когда она какое-то время обдумывает мою просьбу.

Ее ответ сбивает меня с толку.

— Ладно. Я позволю тебе попрощаться с твоей жалкой маленькой кухней. Это сделает твою смерть еще более мучительной.

Я киваю, испытывая одновременно облегчение и страх, что она заподозрит, что я что-то замышляю.

— Спасибо.

Я свешиваю с кровати одну ногу, затем другую.

Стараясь не застонать от боли, я иду за ней, желая, чтобы у меня хватило сил схватить ребенка и убежать.

Как только мы выходим из комнаты, Трейси встает за моей спиной. Должно быть, она боится, что я нападу на нее со спины.

Прежде чем мы спустимся вниз, она приказывает мне пойти в детскую и грубо кладет моего плачущего ребенка в кроватку. Я сдерживаю желание напасть на нее.

Из-за моего состояния нам приходится долго спускаться по лестнице, она кричит на меня на каждом шагу.

Я с облегчением узнаю, что внизу никого нет. Звук, который я слышала раньше, должно быть, доносился снаружи.

Мы не разговариваем, пока я сижу за кухонным столом, а она ставит передо мной миску мюслей с молоком. Мне противно, что она находится в моем доме и ведет себя так, как будто он принадлежит ей, притворяется матерью моего ребенка.

Когда она поворачивается спиной, чтобы достать из холодильника апельсиновый сок и наливает себе стакан, я обвожу кухню взглядом. Ножей в подставке рядом с плитой нет. Должно быть, она их убрала.

Я ем свой завтрак, а она наблюдает за мной из-под длинных ресниц. Она делает большой глоток апельсинового сока и ставит стакан на кухонный стол рядом с полупустой бутылкой. Должно быть, она любит апельсиновый сок, поскольку бутылка, которую я купила в день предполагаемого отъезда из города, почти пуста. Я стараюсь не смотреть на нее, пока кладу мюсли в рот.

Трейси прислоняется к стойке, скрестив руки на груди.

— Ты жалкая, ты знаешь это? — Она потягивается. — И ты воняешь.

— Ты же не даешь мне принять душ.

— Незачем. Когда ты умрешь — лишь вопрос времени.

— Ты действительно думаешь, что тебе это сойдет с рук? ― спрашиваю я и быстро прикусываю язык. Мне следует быть осторожной в словах, иначе она отправит меня обратно наверх.

Она смотрит на меня с чистой ненавистью.

— Однажды мне сошло с рук убийство. Сойдет снова.

Женщина садится за стол, наливает себе еще стакан сока, но не пьет.

— Я мастерски умею прятаться у всех на виду. Вообще-то, возможно, мы с малышкой даже не поедем в Нью-Йорк. Возможно, мы поедем в другую страну. Я всегда хотела жить в Италии.

Я провожу рукой по влажной щеке.

— Пообещай мне кое-что.

Она делает глоток из стакана, не обращая на меня внимания.

— Будь добра к ней. — Я снова подавляю желание плюнуть ей в лицо. — Позаботься о моем ребенке.

— Перестань называть ее так. Она не твой чертов ребенок.

Я тяжело сглатываю.

— Мне жаль. Хорошо, твой ребенок. Пожалуйста, позаботься о ней.

— Думаешь, я чудовище? Она мой ребенок, — кричит Трейси. — Конечно, я хорошо о ней позабочусь.

Как только слова вылетают из ее рта, я замечаю за окном движение. Сквозь светлую кухонную занавеску мы обе наблюдаем, как перед моим домом останавливается фургон там, где обычно Джаред паркует свою машину. Это Трой, почтальон. Он простил меня? Может ли он спасти меня?

Адреналин выстреливает в кровь при мысли о возможном побеге.

Трейси прячет голову, когда Трой открывает калитку и направляется к дому. Мы не видим его у парадной двери.

Звук дверного звонка застает нас обеих врасплох. Трейси делает вид, что все еще контролирует ситуацию, но в ее глазах паника. Я почти слышу, как вращаются колесики в ее голове.

— Оставайся здесь, ― предупреждает она. Присев на корточки, она спешит покинуть кухню, вытащив пистолет из заднего кармана. Мой первый инстинкт — закричать о помощи, но это будет глупо. Трейси без колебаний заткнет мне рот пулей. Еще она может застрелить Троя.

Это мой шанс осуществить свой предыдущий план. Как только она скрывается из виду, я достаю порошок снотворного. Маленький пакетик скользкий от моего пота. Затаив дыхание, высыпаю порошок в бутылку апельсинового сока и в ее недопитый стакан. Боясь, что меня поймают, быстро встряхиваю бутылку, чтобы растворить порошок, и ложкой размешиваю сок в ее стакане.

Она возвращается как раз тогда, когда я заканчиваю вытирать ложку краем верха от пижамы, который, как я замечаю, окровавлен. Должно быть, я разбередила рану, спускаясь по лестнице.

Мне сложно не смотреть на сок, чтобы убедиться, что порошок полностью растворился.

— Это почтальон, — вздыхает она с раздражением. — Пойди и скажи ему, чтобы он ушел.

Я смотрю на нее, не веря своим ушам. Она только что попросила меня поговорить с человеком, который мог бы мне помочь?