ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВКУС СВОБОДЫ

Тридцать лет

— У меня сегодня день рождения, ребята, — объявил я кухонной команде, как только ворвался в распашные двери. — Значит, мы не будем есть все это дерьмо. Я хочу приготовить что-нибудь вкусненькое.

Я схватил лотки с котлетами для бургеров и повернулся, чтобы запихнуть их обратно в морозилку.

— Значит, ты хочешь обменять это дерьмо на другое дерьмо — вот что ты хочешь сказать? — спросил Чак, отбывающий семилетний срок после того, как его поймали за нюханием кокаина возле детского сада его дочери после девяти лет трезвости, скрестив свои мускулистые руки на груди и ухмыляясь.

— Да ладно. У нас тут должно быть что-нибудь вкусненькое.

Я покопался на полках с различными замороженными продуктами. Выбор был хуже, чем в школьной столовой, но я твердо решил не есть на свой тридцатый день рождения еще один дрянной бургер.

Это было новое десятилетие, детка, и у меня было хорошее предчувствие.

Я отодвинул в сторону несколько коробок с безвкусной картошкой фри и чем-то, что вроде бы выдавалось за куриную грудку, и обнаружил стопку из тридцати замороженных пицц. Мое лицо засветилось, как чертова рождественская елка, при мысли о том, что я буду есть пиццу в свой день рождения — чего не делал с тех пор, как мне исполнилось восемь лет.

— Эй, посмотрите-ка, — сказал я, доставая одну из пицц из морозильника и протягивая ее остальным парням. — Кто-нибудь хочет пиццу?

— Чувак, от этого дерьма мы заразимся сальмонеллой, кишечной палочкой или еще чем-нибудь, — ответил Джаг, отсидевший три года за кражу машины своей бывшей жены после ужасного развода, в результате которого она получила оба автомобиля. — Я не знаю, как долго это там пролежало.

— Определенно достаточно долго, чтобы я не помнил, как выгружал ее из грузовика, — пробормотал Чак, выглядя одновременно скептически и возмущенно.

Я повертел пиццу в руках, ища подсказку о ее возрасте или о том, убьет ли она нас в случае употребления.

— Я не вижу на ней ни даты, ни чего-либо еще.

— Это потому, что им наплевать, если мы умрем от пищевого отравления, — заметил Джаг. — Они, наверное, надеются на это. Одним ртом меньше, который нужно кормить налогоплательщикам.

— Но, эй, чувак, если ты хочешь рискнуть, дерзай. С Днем Рождения. Приятного поноса, — фыркнул Чак, подталкивая локтем Джага в бок.

Джаг рассмеялся и схватил пакет с картошкой, чтобы почистить ее для ужина.

— Нет ничего лучше, чем начинать новый год с беготни.

Вошел Гарри, засунув руки в карманы, и поприветствовал нас:

— Добрый вечер, ребята. Как дела?

— То же самое, только день другой, — проворчал Чак, открывая морозилку, чтобы достать котлеты, которые я только что убрал.

Я включил плиту, готовя ее к жарке загадочного мяса. Глупо было ожидать, что я смогу съесть что-то другое, кроме того, чем давился последние девять лет своей жизни. Почему? Потому что это был мой тридцатый день рождения?

Я не был ни для кого особенным с тех пор, как мне исполнилось двенадцать, когда еще была жива бабушка. Что, черт возьми, заставило меня поверить в то, что сейчас что-то вдруг изменилось, особенно в качестве осужденного преступника?

Итак, мы готовили под присмотром Гарри, после чего я съел свой ужин с несколько меньшим энтузиазмом, чем обычно. Чак и Джаг оказали мне любезность, собрав еще пару парней, чтобы они спели зажигательным хором «С днем рождения», и подарили мне «Твинки»⁶, которые кто-то прихватил из магазина. Это было приятно — больше, чем кто-либо делал для меня за последние годы, — и я наслаждался своим «Твинки» с самой глупой улыбкой на лице. Потому что, когда закрыл глаза, прислонившись спиной к стене библиотеки, я почти почувствовал себя нормальным.

Зашел, чтобы найти новую книгу для чтения, надеясь, что там окажется что-то, что я еще не читал, и думал, что смогу насладиться несколькими тихими минутами в одиночестве, окруженный теплым запахом затхлых, старых книг. И вот теперь я сидел на полу, доедал подарок на день рождения, обхватив колени руками, глубоко дышал и представлял, что меня здесь нет, что я не заперт в этих каменных стенах. Что я был снаружи, мог свободно приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Мог дышать свежим воздухом или купить пиццу, когда мне, черт возьми, захочется, не беспокоясь о том, что она заразит меня сальмонеллой.

Годы теперь почему-то текли медленнее, и монотонность жизни за решеткой брала свое. Чем больше времени проводил в «Уэйуорде», тем больше задавался вопросом, когда же я снова увижу волю. Прошло девять лет с тех пор, как меня арестовали, восемь с тех пор, как начал отбывать наказание. И я понимал, что в любой день может наступить момент, когда меня решат выпустить на волю. Почему бы и нет? По большей части, я не сделал ни хрена плохого с тех пор, как оказался за решеткой, за исключением нескольких мелких проступков, которые не принесли мне ничего, кроме небольшого срока в одиночке. Я много работал, в основном держался особняком или был дружелюбен, и мне никогда не было дела ни до охранника, ни до надзирателя.

Боже, когда я по-настоящему задумался об этом, почему прошло уже девять лет образцового гражданства без единого упоминания о том, какую хорошую работу я делаю?

Я застонал, откинув голову на руки, так как сердце начало воевать с головой.

Мне было здесь комфортно. Нравилась эта рутина, эта безопасность. И была причина, по которой я здесь оказался — чертовски хорошая причина. Я никогда не забывал об этом. Ни разу. Но, блин, я скучал по свободе. И сейчас мне очень не хватало пиццы.

— Эй.

Я резко открыл глаза и увидел стоящего передо мной Гарри и сказал:

— Чувак, из тебя получился бы потрясающий вор, ты знаешь это? Никто бы не узнал, что ты пришел.

Гарри усмехнулся и добродушно улыбнулся.

— Спасибо, я лучше останусь на своей работе.

Затем он протянул мне листок бумаги.

— Вот. Я пришел, чтобы отдать тебе это.

— Что это? — скептически спросил я, прежде чем принять белый сверток, оказавшийся свернутым бумажным полотенцем.

Внутри лежал кусок пиццы.

— Ох, Боже, Гарри...

Это было глупо — то, как мои глаза наполнились слезами при виде расплавленной моцареллы и нарезанных пепперони.

— Мы ели пиццу на ужин в комнате отдыха. Так что я оставил тебе кусочек, — подтолкнул Гарри носок моей потрепанной парусиновой кроссовки носком своего блестящего ботинка. — С днем рождения, Солджер.

— Никогда никому не позволяй говорить, что ты мне не нравишься, — сказал я, прежде чем откусить большой кусок.

Еда была не самая свежая и немного холодная, но, Боже правый, ничего вкуснее я никогда не пробовал. И я застонал так, словно только что получил лучший минет в своей жизни.

Блядь. Мне этого не хватало. Женщин. Минета. Секса. Мы с ребятами иногда говорили об этом, вспоминали тех, кто у нас был в тот или иной момент, но чаще всего я предпочитал не думать об этом вообще. Так было не так хреново. Но сейчас, когда пицца и пепперони радостно смешивались у меня во рту, я вспоминал другие вещи, которые не прочь был бы попробовать, и от этого в груди возникала такая тоскливая боль.

Гарри усмехнулся.

— Неплохо?

— Ты ни хрена не представляешь.

Я откусил еще кусочек и, прожевав, оставил воспоминания о женщинах, а вместо этого подумал о времени, которое было еще более давним. На самом деле это была совершенно другая гребаная жизнь, и я сказал:

— В последний раз я ел пиццу на свой день рождения, и это был единственный раз, когда у меня была вечеринка. Мои бабушка и дедушка — я же говорил тебе, что они воспитывали меня с самого начала, верно?

Гарри кивнул, в его глазах появился намек на меланхолию.

— Ты упоминал об этом несколько раз.

Мы были знакомы с Гарри восемь лет, и мне было о чем рассказать.

Черт, скорее всего, он уже слышал эту историю. Но Гарри не стал мешать мне рассказывать ее.

— Ну да. В общем, бабушка хотела, чтобы у меня был обычный день рождения, и попросила меня пригласить пару друзей. Билли был одним из них. Мы заказали пиццу, и прямо перед тем, как сесть есть, я пошел в туалет, чтобы отлить, и застал там маму, глотающую таблетки.

Я изучал корку пиццы. Застывшие пузырьки соуса. Хрустящие края и мягкую середину.

— Все, чего хотели мои бабушка и дедушка, — это дать мне нормальное детство и при этом защитить мою маму. Она была их единственным ребенком. Я всегда понимал, что они искренне считают, что поступают правильно, и ни в чем их не виню, но...

— Всё, что мы можем сделать, — это сделать всё, что в наших силах, — сказал Гарри, добавив немного мудрости в мои размышления. — Даже если всё, что у нас есть, не так уж и хорошо.

Я задумчиво кивнул, крутя в пальцах кусочек корки.

— Это безумие. Например... иногда у нас бывают такие моменты, знаешь, которые имеют такое глубокое значение в нашей жизни, но мы понятия не имеем, что они происходят, когда они происходят на самом деле. И в тот день бабушка хотела, чтобы я был нормальным ребенком, но мама опять все испортила. Бабушка никогда не могла остановить неизбежное. Единственный способ, которым она могла это сделать, — перестать защищать собственную дочь, и как бы плохо ей ни было, она никогда не могла ее бросить.

«Прямо как я».

— Знаешь, Солджер... Прошлое не всегда можно переосмыслить. Иногда лучшее, что можно сделать, — это просто принять то, что уже случилось, и двигаться дальше.

Я рассмеялся и откусил кусочек хрустящей корочки.

— Ты говоришь такую чушь, как будто сама природа моей ситуации не связана с тем, что мое прошлое подвергается размышлениям.

— Верно, — сказал Гарри, задумчиво кивнув. — Но ходят слухи, что и к твоему настоящему присматривались довольно внимательно. И, как я слышал, ты, возможно, скоро выберешься отсюда.

Я чуть не выронил остатки корочки, когда поднял на него взгляд и вытаращил глаза, так чертовски боясь позволить надежде овладеть собой.