ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОСЛЕДНЯЯ ТАБЛЕТКА

Двадцать один год

Пора было платить и за аренду, и за электричество, и совсем скоро просрочат счет за кабельное телевидение. На кухне нечего было есть. А мама, конечно же, забывала делать все, что угодно, кроме покупки своих драгоценных таблеток и выпивки на те небольшие деньги, которые она получала в новом салоне в городе.

Она проработала там многообещающие два месяца, прежде чем Гордон попросил меня открывать продуктовый магазин всю неделю. Очевидно, маме нужно было, чтобы я будил ее утром, поэтому она не появлялась на работе всю эту неделю.

— Мама, тебе нужно найти другую работу, — со вздохом сказал я, обхватив голову руками за кухонным столом, который мы больше не могли использовать для еды.

Я не видел поверхность этого стола уже несколько лет.

В моем бумажнике было шестьсот долларов. Этого хватало на электричество, продукты и часть арендной платы, но не на все. И хотя я мог бы попросить у хозяина еще пару недель, чтобы собрать оставшиеся деньги, это решило бы проблему только в этом месяце. А как насчет следующего или последующих?

— Может быть, ты сможешь подрабатывать в продуктовом магазине, — предложила мама, откинувшись в кресле.

В эти дни она принимала больше таблеток, чем обычно. В хорошие дни мама едва могла держать глаза открытыми, и сегодня был не такой день.

— Я не могу работать больше часов. У них есть законы, запрещающие это делать.

— С каких это пор нас волнуют законы?

Может, ей и наплевать на законы, но мне — нет. Может быть, я не всегда поступал правильно, может быть, я не жил по правилам, но это не значит, что мне было все равно. И все, чего мне хотелось, — это довести себя до такого состояния, когда я смогу позволить себе жить по правилам.

Втайне от нее я работал над этим. Мне нужно было только положить еще немного денег в конверт, который я приклеил к нижней стороне кровати, и я смогу выбраться из этой дыры. Оставалось только убедить ее поехать со мной. В другом месте жизнь была бы лучше; нам было бы лучше. Нам просто нужно было уехать.

— У тебя что, больше нет денег? — спросила мама, ее неуверенный голос был похож на мольбу.

Она хотела быть бездомной не больше, чем я. Просто у нее не хватало силы воли заглянуть дальше своего очередного кайфа, чтобы что-то предпринять.

— Нет, — соврал я.

Если бы нам это было так необходимо, я бы воспользовался своим фондом спасения. Я не позволю нам умереть с голоду. Но прежде чем это сделать, сначала продал бы еще несколько таблеток.

Я уже подумывал о том, чтобы отправиться в «Яму». На улице было холодно — тоскливая февральская пятница, — но я знал, что там всегда найдутся подозреваемые, которые не захотят идти домой после школы, даже если земля промерзла, а воздух был горьким. Они бы искали меня. И хотя я никогда ни на что не давил, они знали, кто я и что делаю. И я ненавидел каждую частицу той репутации, которую себе создал.

«Но, блин, когда ты вырыл такую глубокую яму, как, черт возьми, ты должен был выбраться обратно, если не догадался прихватить с собой лестницу?»

«Хотя никогда не поздно все исправить».

«Просто воспользуйся своими сбережениями. Возьми достаточно, чтобы заплатить то, что ты должен заплатить».

«Не ходи туда. Не ходи в «Яму». Ты можешь измениться».

Я выдохнул и кивнул сам себе, внезапно готовый в свой двадцать первый день рождения открыть новую, свежую страницу в истории своей жизни. Я не пойду в «Яму». Не буду пичкать своих бывших одноклассников и нынешнюю волну старшеклассников своей отравой. Я буду лучше.

Резко встав, я решительно направился в свою комнату, затем опустился рядом с кроватью и стал ощупывать нижнюю часть каркаса кровати, пока не нашел конверт.

Из моих легких вырвался жалкий, напряженный звук, прежде чем я произнес:

— Какого черта?

Как будто моему мозгу требовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, я уставился на плоский конверт — слишком плоский, чтобы в нем было столько денег, сколько у меня там было, — переворачивая его трясущимися руками, в то время как мое сердце учащенно забилось в тревожном, неровном ритме.

— О нет. Вот черт... — Я разорвал бумагу, открывая то, что уже знал. — Нет, нет, нет, нет... нет! Где они?!

Я выронил конверт, запустил руки в волосы и крепко потянул за пряди, пытаясь успокоиться из-за бешено колотящегося сердца.

— Они были здесь. Куда, черт возьми, они делись?!

Только вчера вечером отложил сто долларов, и теперь почти девять тысяч долларов, которые я копил в течение многих лет, исчезли. Мой разум спотыкался сам о себя, пытаясь осмыслить происходящее.

«Ты знаешь, куда делись деньги».

Мне не хотелось верить в то, что я знал, что это правда.

«Но ты знаешь, что это правда».

— Блядь...

У меня перехватило горло, и я облокотился на шаткий каркас кровати, зажав рот тыльной стороной ладони. Глаза слезились, нос горел, но я не мог позволить себе поддаться слезам, которые мне отчаянно хотелось выплеснуть.

— Мама! — Я встал с кровати и ворвался через дверь в затхлую гостиную, чтобы найти ее на ее обычном месте, распростертой на диване. — Мам, ты была в моей комнате?

— А? — приоткрыла глаза мама, чтобы посмотреть на меня.

— Ты была в моей комнате? — Я выговаривал каждое слово, сквозь стиснутое паникой и отчаянием горло.

— Я... я не знаю, Солджер. Наверное. А что?

— Ты что-нибудь брала? — спросил я. Мои руки неудержимо дрожали. Зубы стучали, как будто я замерз, несмотря на то, что огонь лизал мои вены и щеки.

Она отвернулась и посмотрела на разорванную подушку у своей головы.

— Мама! Ты заглядывала ко мне под кровать?! Ты что-то взяла у меня?!

Ее молчание сказало мне все, что я хотел знать.

— О Боже!

Мои глаза наполнились слезами, и я поднял руки к волосам. Уставился вниз на ее обмякшее тело, качая головой и делая один, два, три шага назад.

«Что, черт возьми, мне теперь делать?»

«Как, твою мать, мы вообще отсюда выберемся?»

Я задыхался, захлебываясь от ослепляющей паники, которой не испытывал никогда в жизни. И знал, что нам нужно убираться к чертовой матери из этой адской дыры. Нам нужно было уехать, если была хоть какая-то надежда на то, что нам станет лучше и мы сможем изменить ситуацию к лучшему. И мама отняла у меня — у нас — все до последней крупицы надежды на это. Она забрала все до последнего пенни, которые я скопил, — и ради чего? Больше наркоты?

«Срань господня, неужели ей этого было недостаточно?»

Злой и расстроенный, я крутанулся на пятках и направился к ее сумке, стоявшей на полу возле заваленного стола. Потом опустился на колени и впервые открыл ее, не заботясь о том, видит она или нет.

— Что ты делаешь?! — взвизгнула мама, как маленький испуганный зверек, и вскочила с дивана. — Убирайся оттуда! Что ты делаешь?!

Там было четыре полных пузырька с таблетками. Целых четыре больших пузырька. Я покачал головой, вытаскивая их все, и медленно встал, глядя на маленькие розовые таблетки сквозь полупрозрачный оранжевый пластик.

— Отдай их мне! — схватила меня за руку мама, но я был слишком силен, слишком высок, и ей не удалось отобрать у меня пузырьки. — Ты, чертов ублюдок! Отдай их!

Чувствуя себя одновременно сильным и беспомощным, я легко стряхнул ее с себя и бросился к двери, сказав:

— Нет.

— Солджер! Стой! Они мои, ты, кусок дерьма! Они мои! — плакала мама, умоляла и просила. — Куда ты идешь?! Что ты собираешься делать?!

— Что я собираюсь делать?! — Я оглянулся через плечо, с яростью глядя на женщину, которая имела наглость привести меня в этот гребаный мир двадцать один год назад, и покачал головой. — Я пойду спасать твою задницу. Как всегда, блядь, делаю. И, может быть, только может быть, однажды ты поблагодаришь меня за это.

* * *

— Эй, чувак, я направляюсь в «Яму». Подумал, может, ты захочешь приехать, — сказал я по телефону, ведя свою раздолбанную машину по темным улицам, едва освещенным тусклыми фонарями, нуждающимися в новых лампочках.

— А, черт, не знаю... Джессика хотела, чтобы я поехал к ней сегодня вечером, а мама сказала, что у нее есть для меня кое-какие дела на завтрашнее утро.

Билли нравились его наркотики — очень нравились, — но он, по крайней мере, все еще справлялся со своими обязанностями. Это было единственное, что я мог ему дать — больше, чем я мог сказать о своей матери.

Пока что.

— Скажи Джессике, чтобы встретила нас там.

— Чувак, ты же знаешь, что она ненавидит «Яму». Ей не нравится, когда я под кайфом.

Мне тоже, но я никогда не настаивал на этом так, как это делала его подружка.

— Ладно. Все в порядке. Я просто...

— Знаешь, — оборвал меня Билли, уже отговаривая себя от ответственности, — может быть, я могу пойти ненадолго. А потом просто заскочу к ней домой.

Я улыбнулся, несмотря на неприятное ощущение в животе. И был благодарен, что мне не придется заниматься делами в одиночку. С тех пор как Тэмми вернулась к Леви, я часто делал это один, и в большинстве случаев это было отвратительно. Становилось одиноко, и, если быть честным, я начинал чувствовать себя жутким куском дерьма, окруженный новой группой старшеклассников с таким большим потенциалом и надеждой — если бы только рядом не было таких парней, как я и Леви, которые могли бы все это отнять.

Черт, если говорить начистоту, я ненавидел себя.

Очень сильно.

Но что я мог поделать?

Когда я подъехал к дому родителей Билли, его мама помахала мне из окна, пока он забирался в машину. Мы оба были неудачниками, все еще живущими дома, но у нас обоих были разумные оправдания. Он учился в школе, был слишком занят уроками и наркотиками, чтобы найти работу, а я?

Ну, вы же знаете, что я делал.

Я заставил себя улыбнуться и помахал маме Билли в ответ, пока маленький мальчик, живущий в моем сердце, плакал и кричал, прижимая руки к морозному окну и умоляя ее спасти его от жизни, в которой у него не было выбора.

Потом мы уехали, и Билли потянулся к оранжевым пузырькам на центральной консоли.