38
Наверху слабая черта. Не просияешь, а померкнешь. Сначала поднимешься на небо, а потом погрузишься в землю.
«И цзин, или Книга перемен»
Перевод Ю. К. Щуцкого
Подъездная дорожка была окружена высокой живой изгородью, и Страйк почти не видел сада, пока не добрался до гравийной площадки перед особняком, который представлял собой несимметричное, но впечатляющее здание из серо-голубого камня, с готическими окнами и входной дверью из массива дуба, к которой вели каменные ступени. Выйдя из машины, он остановился на несколько секунд, чтобы полюбоваться безупречными зелеными лужайками, кустами, подстриженными в виде фигур львов, и водным садом, мерцающим вдалеке. Затем скрипнула дверь, и хриплый, но сильный мужской голос произнес:
— Ну, здравствуйте!
Из дома вышел пожилой мужчина и стоял теперь, опираясь на трость из красного дерева, на вершине каменной лестницы, ведущей к входной двери. На нем были рубашка, твидовый пиджак и сине-бордовый галстук полковника гренадерской гвардии. Рядом с ним, виляя хвостом, стоял неимоверно толстый палевого окраса лабрадор, очевидно, решивший дождаться, пока вновь прибывший незнакомец поднимется по ступенькам, вместо того, чтобы самому спуститься и поприветствовать гостя.
— Больше не могу спускаться по этой проклятой лестнице без посторонней помощи, извините!
— Нет проблем, — сказал Страйк, гравий хрустел под его ногами, пока он шел к входной двери. — Полковник Грейвс, я полагаю?
— Как поживаете? — Грейвс пожал ему руку. У него были густые седые усы и слегка неправильный прикус, придававший сходство с кроликом или, если выражаться циничнее, с типичной карикатурой болвана из высшего общества. На глазах за стеклами очков в стальной оправе были заметны молочно-белые бляшки катаракты, а из одного уха торчал большой наушник слухового аппарата телесного цвета.
— Входите-входите — за мной, Ганга Дин57, — добавил он. Эти слова, как понял Страйк, были обращены не к нему, а к толстому лабрадору, который обнюхивал край его брючины.
Полковник Грейвс проковылял впереди Страйка в большой зал, громко стуча тростью по темным полированным половицам, запыхавшийся лабрадор — в арьергарде. Викторианские портреты маслом (без сомнения, изображения предков) смотрели сверху вниз на двух мужчин и собаку. Безмятежная красота старинного помещения подчеркивалась светом, льющимся из большого окна со свинцовыми переплетами над лестницей.
— Красивый дом, — сказал Страйк.
— Мой дед купил его. Пивной магнат. Хотя пивоварни уже давно нет. Стаут Грейвса, слышали когда-нибудь?
— Боюсь, что нет.
— Он оставил бизнес в 1953 году. В подвале еще осталась пара бутылок. Отвратительная штука. Отец заставлял нас пить его. Фундамент состояния семьи и все такое. Вот мы и пришли, — сказал полковник, к этому времени дыша так же тяжело и громко, как его собака, и толкнул дверь.
Они вошли в большую гостиную, обставленную с комфортом, присущим домам представителей высшего класса: глубокие диваны и кресла, обтянутые выцветшим ситцем; окна со свинцовыми переплетами, выходящие на великолепные сады; собачья подстилка из твида, на которую лабрадор плюхнулся с таким видом, будто за утро совершил больше упражнений, чем обычно за целый день.
Три человека сидели вокруг низкого стола, заставленного чайной посудой и тортом, похожим на домашний бисквит королевы Виктории58. В кресле сидела пожилая женщина с тонкими седыми волосами, одетая в темно-синее платье с ниткой жемчуга на шее. Ее руки дрожали так сильно, что Страйк задумался, не страдает ли она болезнью Паркинсона. На диване бок о бок сидела пара лет под пятьдесят. Густые брови и выдающийся римский нос лысеющего мужчины делали его похожим на орла. Его галстук — если только он не выдавал себя за кого-то другого, что Страйк посчитал маловероятным в данной ситуации — свидетельствовал о том, что когда-то он служил в Королевской морской пехоте. Его жена, пухлая блондинка, была одета в розовый кашемировый свитер и твидовую юбку. Ее волосы с коротким каре были украшены сзади бархатным бантом — такой прически Страйк не видел с восьмидесятых, а ее румяные щеки с лопнувшими сосудами свидетельствовали о том, что она много времени проводит на свежем воздухе.
— Моя жена Барбара, — сказал полковник Грейвс, — наша дочь Филиппа и ее муж Николас.
— Доброе утро, — сказал Страйк.
— Здравствуйте, — сказала миссис Грейвс. Филиппа просто кивнула Страйку, не улыбнувшись. Николас не произнес ни слова и не сделал и жеста в знак приветствия.
— Присаживайтесь, — полковник указывал Страйку на кресло напротив дивана. Сам он со вздохом облегчения медленно опустился в кресло с высокой спинкой.
— Какой вы предпочитаете чай? — спросила миссис Грейвс.
— Покрепче, пожалуйста.
— Молодец, — рявкнул полковник. — Терпеть не могу слабый чай.
— Позволь мне, мамочка, — сказала Филиппа, и действительно, руки миссис Грейвс так сильно дрожали, что Страйк подумал, ее не стоит подпускать к кипятку.
— Торт? — спросила неулыбчивая Филиппа, как только передала ему чашку.
— Да, пожалуйста, — сказал Страйк. К черту диету.
Когда всем был налит чай и Филиппа снова села, Страйк сказал:
— Что ж, я очень благодарен за эту возможность поговорить с вами. Я понимаю, как вам нелегко.
— Нас заверили, что вы не подлая псина, — сказал Николас.
— Приятно знать, — сухо ответил Страйк.
— Без обид, — добавил Николас, хотя у него были манеры человека, который не особенно парился по поводу того, что оскорбил кого-то, а может, даже и гордился, — но мы сочли важным навести о вас справки.
— Даете ли вы гарантию, что наше имя не будут полоскать в прессе? — спросила Филиппа.
— Похоже, у вас есть привычка там появляться, — заметил Николас.
Страйк мог бы указать на то, что он никогда не давал интервью прессе, что большая часть вызванного им интереса газетчиков была связана с раскрытием уголовных дел, и что вряд ли он мог контролировать, заинтересуются ли журналисты его расследованием. Вместо этого он ответил:
— На данный момент риск интереса со стороны прессы практически отсутствует.
— Но вы не думаете, что все это может выплыть наружу? — настаивала Филиппа. — Потому что наши дети ничего не знают обо всем этом. Они думают, что их дядя умер естественной смертью.
— Это было так давно, Пипс, — сказала миссис Грейвс. Страйку показалось, что она немного нервничает из-за дочери и зятя. — Прошло двадцать три года. Алли сейчас было бы пятьдесят два, — тихо добавила она, ни к кому не обращаясь.
— Если мы сможем предотвратить, что еще одна семья пройдет через то же, что и мы, — громко сказал полковник Грейвс, — мы будем счастливы. Каждый человек должен исполнить свой долг перед обществом, — сказал он, глядя на зятя, несмотря на свои мутные глаза, пронзительным взглядом. Повернувшись в кресле, чтобы обратиться к Страйку, он спросил: — Что вы хотите знать?
— Что ж, — сказал Страйк, — я бы хотел начать с Александра, если вы не против.
— В семье мы всегда называли его Алли, — сказал полковник.
— Как он заинтересовался церковью?
— Долгая история, — сказал полковник Грейвс. — Он был болен, понимаете ли, но мы долгое время не осознавали этого. Как они это назвали? — спросил он жену, но ответила его дочь.
— Маниакальная депрессия, но в наши дни, вероятно, для этого есть другое причудливое слово.
Тон Филиппы свидетельствовал о скептицизме по отношению к психиатрии и всем ее методам.
— Когда он был помладше, — сказала миссис Грейвс дрожащим голосом, — мы просто думали, что он непослушный.
— Проблемы были все школьные годы, — сказал полковник Грейвс, задумчиво кивая. — В конце концов его исключили из школы Рагби.
— Почему это произошло? — спросил Страйк.
— Наркотики, — мрачно пояснил полковник Грейвс. — В то время я служил в Германии. Мы вынудили его поехать с нами. Отправили в международную школу на программу A-level59, но ему это не понравилось. Жуткие ссоры. Скучал по своим друзьям. «Почему Пипс разрешили остаться в Англии?» Я сказал: «Пипс не поймали за курением мари-джуаны в общежитии, вот почему». Я надеялся, — сказал полковник, — что пребывание среди военных, знаете ли, может показать ему другой путь. Я всегда надеялся… но вот как все вышло.
— Его бабушка вызвалась взять Алли пожить с ней в Кенте, — сказала миссис Грейвс. — Она всегда любила Алли. Он должен был окончить A-level в местном колледже, и тут мы узнаем, что он ушел из школы. Бабушка сходила с ума от беспокойства. Я прилетела обратно в Англию, чтобы помочь разыскать его, и нашла его в Лондоне у одного из старых школьных друзей.
— У Тома Бантлинга, — сказал полковник Грейвс, печально кивая. — Оба они засели в подвале и весь день принимали наркотики. Учтите, Том в конце концов привел себя в порядок, — добавил он со вздохом. — Теперь кавалер Ордена Британской Империи… проблема заключалась в том, что к тому времени, когда Барбара нашла его, Алли исполнилось восемнадцать. Никто не мог заставить его вернуться домой или сделать что-то, чего он не хотел.
— На какие средства он жил? — спросил Страйк.
— У него было немного денег, оставленных ему другой бабушкой, — объяснила миссис Грейвс. — Она и тебе оставила кое-что, не так ли, дорогая? — обратилась она к Филиппе. — Ты потратила свои, чтобы купить Бьюгл Боя, верно?
Миссис Грейвс указала на сервант с дугообразным фасадом, на котором стояло множество фотографий в серебряных рамках. После секундного замешательства Страйк понял, что его внимание пытаются обратить на одно из самых больших фото, на котором была изображена крепко сложенная, улыбающаяся юная Филиппа в полном охотничьем облачении, сидящая на гигантской серой лошади, предположительно Бьюгл Бое, а за ними толпились гончие псы. Ее волосы, на фотографии темные, были завязаны сзади чем-то похожим на бархатный бант, который был сегодня на ее волосах.