— Я не знаю, должен ли он был отвозить овощи, — сказал Страйк, — но, по словам Пёрбрайта, Мазу заставила Рини бить себя по лицу кожаным кнутом за какое-то преступление, которое, по ее мнению, заслуживало внимания полиции.

— Я же говорила тебе, что это была обычная практика. И почему жена Рини говорит за него? Он мертв?

— Нет, он сидит в тюрьме за вооруженное ограбление.

— Зря только патроны израсходовал, — пробормотала Эбигейл.  — А ведь знал — где найти Мазу.

— Кевин Пёрбрайт также написал слово «свиньи» на стене своей спальни.

— Ты уверен, что он не имел в виду полицию⁴⁸?

— Возможно, но «свиньи» могли быть напоминанием для него о чем-то, что он хотел включить в свою книгу.

Эбигейл посмотрела на свой пустой бокал.

— Еще один? — предложил Страйк.

— Пытаешься меня напоить?

— Оплачиваю уделенное мне время.

— Очаровашка. Да, спасибо, — сказала она.

Когда Страйк вернулся с четвертым бокалом, Эбигейл сделала глоток, а затем почти минуту сидела молча. Страйк, подозревавший, что ей хотелось рассказать больше, чем она собиралась, ждал.

— Ладно, — внезапно сказала она, — если ты хочешь знать, расскажу, в чем дело. Если людям, которые были на ферме Чапмена в девяностых, и снятся кошмары о свиньях, то это не потому, что гребаные животные с фермы сбежали.

— Тогда почему?

— «Свинья действует в бездне».

— Что, прости?

— Это из «И цзин». Знаешь, что это такое?

— Э-э... книга предсказаний, верно?

— Мазу говорила, что это книга орукула — как это правильно называется?

— Оракула?

— Да. Это. Но после того, как я ушла оттуда, я узнала, что она использовала эту книгу не так, как надо.

Учитывая, что он разговаривал не с Робин, которая была знакома с его отношением к гаданию, Страйк решил не начинать спор, возможно ли в принципе правильное использование книг оракулов.

— Что ты имеешь в виду под...?

— Предполагается, что это, типа, используется человеком, который ищет — ну, понимаешь — указаний, или мудрого наставления, чего-то такого. Ты отсчитываешь стебли тысячелистника, затем смотришь значение получившейся гекса-штуки в «И цзин». Мазу нравится все китайское. Она притворяется китаянкой. Черта с два, она китаянка. В любом случае, она никому другому не позволяла прикоснуться к счету стеблей. Она сама зачитывала толкования и мухлевала с ними.

— Каким образом?

— Она использовала их, чтобы назначать наказания и все такое прочее. Она могла сказать, что посоветовалась с «И цзин», чтобы выяснить, говорил ли он правду. Видишь ли, если ты чист духом, божественная вибрация, — Эбигейл произнесла эти слова с сарказмом, — заставляет верно работать «И цзин», или карты, или кристаллы, все что угодно. И лажать для тех, кто не чист.

— А при чем здесь свиньи?

— Эта гекса-штука номер двадцать девять, — сказала Эбигейл.  — Бездна. Это одна из «худших» гексаграмм, которые можно получить. «Вода — это образ, ассоциирующийся с Бездной, из домашних животных свинья — это существо, живущее в грязи и воде». Я все еще помню ее наизусть, черт возьми, я так часто ее слышала. Так что, если выходила двадцать девятая гексаграмма — а она выходила гораздо чаще, чем следовало бы, потому что существует же целых гребаных шестьдесят четыре гексаграммы, — ты был подлым лжецом. Ты был свиньей. И Мазу заставляла тебя ползать на четвереньках, пока она не разрешит встать.

— Это случилось с тобой?

— О, да. Руки и колени в крови. Ползаю по грязи… в ночь после того, как Дайю утонула, — сказала Эбигейл с остекленевшими глазами, — Мазу заставила меня, старика Брайана Кеннета, Пола Дрейпера, этого парня Джордана и Шерри раздеться догола и ползать по двору в гребаных свиных масках, на глазах у всех. Три дня и три ночи мы голыми ползали на четвереньках и спали в свинарнике с настоящими свиньями.

— Боже мой, — сказал Страйк.

— Итак, теперь ты, мать твою, знаешь, — сказала Эбигейл, которая казалась злой и расстроенной одновременно, — и можешь поместить это в гребаную книгу и заработать на этом кучу денег.

— Я уже говорил тебе, — сказал Страйк, — этого не произойдет.

Эбигейл яростно вытерла с глаз слезы. Они посидели в тишине пару минут, пока Эбигейл внезапно не допила остатки своего четвертого бокала вина и не сказала:

— Пойдем выйдем, я хочу покурить.

Они вместе вышли из паба, Эбигейл надела плащ и перекинула через плечо спортивную сумку. На улице было холодно, дул сильный ветер. Эбигейл поплотнее запахнула плащ, прислонилась к кирпичной стене, закурила «Мальборо лайт», глубоко затянулась и выпустила дым к звездам. Пока она курила, к ней, казалось, возвращалось самообладание. Когда Страйк сказал:

— Я думал, ты ведешь здоровый образ жизни.

Она ответила, мечтательно глядя в небо:

— Так и есть. Когда я тренируюсь, я не щажу себя. А когда я веселюсь, то на всю катушку. И когда я работаю, у меня это охренительно получается… Но во всем мире не хватит времени, — сказала она, искоса взглянув на него, — чтобы изгнать из памяти свою жизнь на ферме Чапмена. Понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — сказал Страйк. — Думаю, понимаю.

Она посмотрела на него немного затуманенным взглядом. Она была такой высокой, что их глаза были практически на одном уровне.

— Ты вроде как секси.

— А ты совершенно точно пьяна.

Она рассмеялась и оттолкнулась от стены.

— Надо было поесть после спортзала... надо было выпить немного воды. Увидимся, Крамерон—Кормарион — как бы там тебя, к черту, ни звали.

И, взмахнув рукой на прощание, она ушла.