ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Сначала Винсент ничего не говорит, поэтому мои слова тяжело оседают в тишине.

Я никогда никому раньше не признавалась в чувствах.

Это ужасно.

Словно я действительно отдала свое сердце — в буквальном смысле внутренний орган, необходимый для выживания, — и предоставила выбор: либо принять его, либо швырнуть через весь книжный магазин. Я не могу смотреть Винсента в глаза. Если сделаю это, то точно разрыдаюсь. Поэтому пытаюсь взять себя в руки и дать ему время, необходимое для того, чтобы переварить то, что я вывалила, но, черт возьми, как бы хотела, чтобы у меня были свободные руки — поправить волосы или поковырять ногти или сделать что-нибудь еще, кроме как стоять перед ним и держать эти глупые цветы, затаив дыхание, ожидая, что он швырнет в меня это жалкое, неряшливое, невысказанное оправдание грандиозного жеста в ближайший мусорный бак.

Вместо этого он говорит, очень мягко:

— Ты не глупая, Кендалл.

Я усмехаюсь.

— Ладно, немного глупая, — исправляется он с помощью едва заметного подергивания губ. — Но я мог бы справиться лучше. Ты сказала, что было некомфортно, когда в это были вовлечены все мои друзья и чувствовала, что у тебя есть аудитория, и я все равно пригласил тебя на свидание перед всеми ними. Я перешел одну из границ, и прошу прощения за это. За неуважение к тебе.

Требуется целых шесть секунд, чтобы осознать, что он тоже извиняется.

Он протягивает оливковую ветвь и подводит нас к компромиссу. Винсент тоже хочет восстановить то, что мы разрушили. Такое чувство, что солнце пробивается сквозь тучи после долгой недели мрачной, ледяной тьмы и я ничего так не хочу, как запрокинуть голову и погреться в тепле, которое приносят его слова — облегчение, но потом понимаю, что он делает это снова.

Дает именно то, что, по его мнению, я хочу.

— Боже, — говорю я. — Прекрати. Пожалуйста. Ты должен перестать быть таким... таким милым со мной.

Винсент издает испуганный смешок.

— О чем ты говоришь?

— Я испортила тебе день рождения! По сути, обвинила в том, что ты переспал со мной в рамках какого-то дерьмового женоненавистнического спора со своими друзьями. Я облажалась, так что я та, кто должен сделать широкий жест, пресмыкаться и унижаться публично или что-то в этом роде. Так что, может, перестанешь быть таким чертовски самоотверженным, минут на пять, и позволишь себе разозлиться? Почему это так трудно — в первую очередь подумать о себе? А? Ты говоришь, что я могу попрактиковаться на тебе и заучиваешь стихи, а потом съедаешь меня на свой гребаный день рождения, и я понятия не имею, чего ты хочешь. Что с тобой такое?

Я тычу его в грудь букетом подсолнухов для пущей убедительности.

Наконец-то я вижу в Винсенте первую настоящую искру гнева.

— Не знаешь, чего я хочу? — требует он низким и грубым голосом. — Серьезно?

Когда он оглядывает меня с ног до головы одним медленным движением, в глазах горят не просто негодование и фрустрация. Это откровенный, непримиримый голод. Зеркальное отражение моего желания, а под ним крошечная щепотка чего-то горько-сладкого, чего-то подозрительно похожего на тоску, что подсказывает, что эта неделя для него была такой же болезненной, как и для меня.

Я крепче сжимаю записку в руке и вспоминаю его хайку²².

— Ну, теперь я понимаю, — говорю я несчастно.

Винсент еще не закончил. Он делает шаг ко мне, так что мы оказываемся лицом к лицу, возвышается надо мной каждым дюймом своего абсурдного, ненужного, честно говоря, чрезмерного роста.

— Я поцеловал тебя, потому что хотел поцеловать, — говорит он. — Я выучил стихи, потому что хотел иметь возможность поговорить о том дерьме, которое тебе нравится, — он понижает голос. — И я съел тебя, потому что это был мой день рождения, и все, чего я хотел, это заставить тебя кончить. Это было для меня, Кендалл. Все это было ради меня. Я сделал это не просто из вежливости. Я сделал это, потому что ты мне нравишься.

У меня кружится голова.

В мозгу короткое замыкание. Все, что я могу делать, это стоять с открытым ртом, покачиваясь и цепляясь за подсолнухи, как за спасательный плот и смотреть в огромные карие глаза Винсента Найта. Потому что, ну, мозг явно пытается меня надуть. Но нет никаких доказательств того, что это шутка или ложь, или что я каким-то образом неправильно истолковала слова. Здесь нет права на ошибку. У меня нет возможности переосмыслить это.

«Ты мне нравишься»

— Но разве ты не злишься? — хриплю я.

Винсент широко разводит руки ладонями вверх.

— Конечно, я злюсь. Ты говоришь, что сбежала, так как решила, что я переспал с тобой только для того, чтобы произвести впечатление на друзей. Злюсь, что ты думала, что я могу так поступить. Злюсь, что не нашел времени познакомить тебя со всеми членами команды, чтобы ты не нервничала так сильно. Я поторопился с этим — с самого гребаного начала — и не знаю, как с тобой не торопиться, и это заставляет чувствовать себя глупым, эгоистичным и выжившим из ума. Так что да. Я чертовски зол, Холидей. Но ничто из этого не меняет моих чувств к тебе.

«Мне действительно нужно присесть», — оцепенело думаю я. Но мы в середине прохода, а ближайшие стулья стоят у входа в книжный магазин, возле журналов, и, боже, я, кажется, в шоке или что-то в этом роде?

— Предполагается, что я та, кто оказывает грандиозные жесты, — слабо возражаю я.

Винсент складывает руки на груди.

— Ты не будешь оказывать грандиозные жесты, Холидей.

Я поднимаю записку.

— Я буквально делаю это прямо сейчас.

— Ладно, прекрати. Может быть, я хочу хоть раз побыть героем, хоть отец и не миллиардер, и я не состою в гребаной мафии...

— Ладно, во-первых, — перебиваю я, — спортивный роман — это вещь. Ты баскетболист первого дивизиона с красивыми глазами и великолепными волосами. Ты достаточно популярен в этом жанре, — я бы остановилась, чтобы оценить, насколько это очаровательно, когда Винсент краснеет, но я в ударе. — А, во-вторых, хватит этих разговоров обо мне и стандартах. То, о чем я читаю в книгах, не обязательно то, что я хочу видеть в парне. И ты все равно никогда не был ничьим парнем, так что не знаю, почему думаешь, что не стал бы…

Настала очередь Винсента перебивать меня.

— Откуда ты знаешь, что я никогда ни с кем не встречался?

— Джабари. Он нашел меня сегодня в кампусе. Мы поговорили.

— Я сказал оставить тебя в покое.

— Что ж, он замолвил за тебя словечко.

— Я все равно собираюсь убить его.

Я закатываю глаза.

— Послушай, — говорю я, — все, что я пытаюсь сказать — я не ожидаю, что ты будешь персонажем прямо из любовного романа. Ты не вымышленный. Ты не идеален. Но я и не хочу, чтобы ты был таким, потому что тоже не идеальна, и было бы действительно паршиво, если бы я была единственной, кто когда-либо говорит глупости...

— Мы должны выучить язык друг друга, — выпаливает Винсент.

Я хмурюсь.

— Это как ты сказала о поэзии, — продолжает он. — Мы должны научиться говорить на языке друг друга. Узнать получше, чтобы могли уловить весь подтекст и прочее дерьмо.

— Я почти уверена, что никогда не использовала фразу «подтекст», черт возьми.

— Я перефразировал. Подай на меня в суд.

Но он все равно выдвигает убедительную точку зрения.

Мы не так давно знаем друг друга, хотя иногда кажется, что прошли десятилетия с тех пор, как впервые поцеловались в библиотеке во время моей ночной смены. Может быть, если мы с Винсентом начнем передавать друг другу кусочки головоломки, я перестану пытаться заполнить пробелы самостоятельно. И, возможно, нужно свыкнуться с мыслью, что нам потребуется время, чтобы достичь этого — того места, где будет полное представление друг о друге.

Наверное, следует начать получать удовольствие от процесса, вместо того чтобы позволять неизвестности мучить меня.

— Я хочу познакомиться со всеми твоими друзьями, — говорю ему.

Винсент немедленно кивает.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты это сделала.

— И мне бы очень хотелось услышать о твоей семье, и о том, каким ты был в средней школе, и чем хочешь заниматься после окончания школы, и... и я хочу, чтобы ты научил меня всему, что знаешь о баскетболе. Потому что ты не можешь цитировать Элизабет Барретт Браунинг, если я не могу поговорить с тобой о том, какого хрена Clippers²³ обменяли свой выбор в первом раунде драфта на Cavs²⁴ и позволил им заполучить Кайри Ирвинга²⁵.

— Оглядываясь назад, это была дерьмовая сделка, но они не могли знать... — начинает Винсент, затем прищуривает глаза. — Я думал, ты ничего не смыслишь в баскетболе.

Я тасую цветы, книгу и записку в руках, внезапно застеснявшись.

— Ну, раньше не смыслила. Но потом я встретила тебя и перестала перелистывать все попадающиеся статьи и видео про баскетбол в социальных сетях, и начала обращать внимание. Кроме того, я прочитала автобиографию тренера Картера²⁶, которую ты взял в библиотеке. На самом деле, наблюдать за игрой довольно забавно. Прости, я несу чушь, ладно? Теперь это меня волнует. Потому что я забочусь о тебе. Я хочу знать твоё мнение о командах, которые нравятся, и с кем из игроков ты хотел бы оказаться на корте.

Винсент выгибает бровь.

— Тебе действительно интересно?

— Конечно, интересно. Это часть тебя. И мне интересен весь ты, а не только то, насколько хорошо читаешь стихи и... — я резко останавливаюсь и краснею, — кое-что другое.

Винсент моргает, глядя на меня нелепо густыми ресницами, а затем на его лице медленно расплывается улыбка.

— Я хорош в других вещах, не так ли?

Вот и он.

Мой Винсент.

Я чувствую, как все тело расслабляется и обмякает от облегчения. Я хочу протянуть руку и как-нибудь прикоснуться к нему, но руки все еще заняты подсолнухами, любовным романом и запиской. Все, что я могу сделать, это улыбнуться, даже когда начинают щипать глаза, а накопившаяся за последнюю неделю тревога покидает тело и я чувствую себя совершенно измотанной.