ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Винсент не расстраивается. Не становится злым, отстраненным или странным. Даже если находит мою просьбу поговорить убийственной для настроения, размеренный шаг, который делает в ответ, не пассивно-агрессивен или жесток.

Он терпелив.

Винсент дает мне пространство, необходимое для того, чтобы выйти на середину комнаты и пройтись несколько кругов, глубоко вдыхая прохладный воздух и пытаясь прочистить голову, прежде чем снова повернуться к нему лицом.

Он прислоняется к столу и кивает, предоставляя мне слово.

— Итак, — прочищаю горло. — Я сбежала. В понедельник.

— Ага, знаю. Я был там.

Я фыркаю и бросаю на него предупреждающий взгляд.

— Наверное, у меня боязнь толпы. Не то чтобы до этого все было хорошо...

— Я подозревал, — язвит он с улыбкой, в которой больше доброты, чем поддразнивания. — Послушай, я не виню тебя за уход. И не знал, что ребята собирались шпионить. Мои друзья идиоты. Я приношу извинения от их имени.

— Пока не извиняйся, — огрызаюсь я. — Могу я хотя бы сказать замечания?

Винсент широко разводит руками.

— Окей, извинения отменяются. Вывали на меня все замечания.

Я делаю глубокий вдох и складываю руки на груди, чтобы успокоиться.

— Мне не нравится, что твои друзья знали, где нас найти. И я знаю, что не могу просить не говорить о подобных вещах, потому что, очевидно, я все рассказала Харпер и Нине и была бы лицемеркой, если бы злилась, но тот факт, что они пришли в Starbucks, сидели там и наблюдали за нами и, вероятно, делали фотографии, чтобы отправить в какой-нибудь общий чат, заставил почувствовать себя такой... такой... — я издаю сдавленный стон. — Такой уязвленной. Это чувство, когда над тобой смеются, наблюдают и преследуют.

Все время, пока я говорю, улыбка Винсента спадает.

Когда заканчиваю, он с трудом сглатывает и говорит:

— Прости, Кендалл. Это не входило в мои намерения — не было нашими намерением. Я клянусь. И тем не менее причинил тебе боль. Мне жаль.

Могу сказать, что это не от имени команды. Его извинение. Я сдерживаю порыв сказать, что все в порядке, но головой понимаю, что это не так.

Но я киваю — просто чтобы он знал — извинения приняты.

— Также я убежала, потому что была... сбита с толку.

— Из-за чего? Давай поговорим об этом.

Я выгибаю бровь.

— Правда?

— Конечно. Я не хочу, чтобы тебя что-то смущало.

Это совсем не то, чего я ожидала и так приятно, когда к тебе относятся так, будто сверхактивные эмоции не иррациональны и не вызывают раздражения.

— Я уже говорила, что не сильна в этой игре, — начинаю я.

Винсент открывает рот, но я поднимаю руку, требуя, чтобы он молчал.

— Я знаю, — обрываю его. — Знаю, ты сказал, что это не игра. Но это единственный способ, которым могу описать, на что это похоже. И такое чувство, что я пропустила книгу с правилами или просто не очень умная, но...

— Ты умная, — резко перебивает Винсент. — Спроси меня о том, что тебя беспокоит. О чем угодно.

Я прикусываю губу и ищу на его лице хоть какой-то намек на юмор. Но Винсент абсолютно серьезен.

— Когда ты оставил записку в библиотеке, — начинаю я, голос слегка дрожит, — это был код, означающий, что хочешь пойти на свидание за чашечкой кофе? Или переспать? Или это действительно просто для репетиторства? Или — не знаю. Я не хотела придавать этому слишком большого значения.

Я заламываю руки, желая, чтобы сердцебиение успокоилось и перестало вести себя так, словно я стою на краю крыши на высоте двадцати этажей над оживленной улицей. Так драматично.

Винсент хмурится.

— О какой записке мы говорим?

— О записке.

— Нет, я имею в виду — о первой или о второй?

Настала моя очередь хмуриться.

— Подожди. Что?

Винсент мгновение смотрит на меня так, словно не может понять, шучу я или нет, а потом делает то, чего меньше всего ожидала.

Смеется.

Я ошеломленно наблюдаю за ним, когда тот садится на край кровати и проводит руками по лицу.

— О боже, — стонет он, затем опускает руки на колени. — Я так и знал.

Я чувствую, что мозг отстает.

— Знал что? — спрашиваю я.

Винсент качает головой.

— Это моя вина — это была глупая идея. Все произошло в ту первую ночь, когда я пришел во время твоей смены и мы... — он наклоняет голову в молчаливом признании сеанса поцелуев. — Библиотекарь помогала мне ознакомиться с антологией, которую ты дала и я...

Винсент снова смеется, как будто ему неловко, и прикрывает лицо рукой.

— Я написал небольшую записку и свой номер телефона на листке бумаги. Поместил его в твою книгу.

— Какую книгу? — взволнованно спрашиваю я, а потом внезапно вспоминаю «Принцессу мафии».

Книгу, за чтением которой он застал меня. Книгу, которую оставила на столе для раздачи, когда мы поднялись наверх. Книгу, которую так и не дочитала до конца, потому что не могла смотреть на обложку, не думая о том, как сильно облажалась с Винсентом.

— Стоп. Ты шутишь?

Винсент прикусывает нижнюю губу, но отрицательно качает головой.

— Блять! — стону я, опуская голову на руки.

Все это время — три несчастные недели — у меня был его номер телефона в книге, которую не смогла заставить себя дочитать. Было твердое, осязаемое доказательство того, что Винсент Найт хотел меня, а я, дура, передала книжку Нине и сказала, что та может либо прочитать ее, либо выбросить в корзину для пожертвований.

Я закрываю лицо руками.

— Я не дочитала книгу, — стону в ладони. — Боже, я... я сказала Нине, что та может взять ее. Дерьмо. Вероятно, она пожертвовала ее.

Потому что, если бы она нашла записку от Винсента Найта, спрятанную в любовном романе, никогда бы не умолчала об этом.

— Неудивительно, что ты так разозлилась в Starbucks.

— Боже, я была в ярости. Думала, ты намеренно посылаешь противоречивые сигналы. То целуешь, а потом исчезаешь и я больше ничего о тебе не слышу, пока тебе вдруг резко не понадобился репетитор, типа, что я должна была думать?

— Думал, ты привиделась мне после той ночи. Так и не получил сообщения, и подумал, что, может быть, тебе это неинтересно, но должен был знать наверняка. Просить помощи со стихами было как «Радуйся, Мария, что я снова тебя вижу». А потом ты написала по электронной почте, и это был такой чопорный и официальный ответ, и я подумал…

— Что я не хотела тебя больше видеть, — заканчиваю я.

Он кивает.

— А ты думала, мне просто нужен репетитор.

То, что я наконец прояснила это, одновременно и радует, и приводит в бешенство.

В одном я определенно уверена: недопонимание — действительно самое худшее.

— Что ж, теперь все в порядке, — объявляю я.

Винсент смеется. Громко и непринужденно, и узел в груди развязывается.

— Я не очень хорош в том, чтобы получить желаемое, — признается он, щеки и кончики ушей окрашиваются розовым, когда тот ковыряет невидимую ворсинку на одеяле. Я никогда не видела его таким застенчивым. — Если я защищаю кого-то другого, это легко. Я просто капитан команды. Но если это только для меня, я… я не знаю. Чувствую себя чертовски неловко.

Идея о том, что Винсент — уверенный в себе, сообразительный, кокетливый, развратный Винсент — не любит отстаивать свои интересы, кажется, не укладывается в голове. Но кусочки головоломки встают на свои места.

Он никогда не умел просить о помощи, не так ли? Я думаю о том, как он поцеловал меня в библиотеке и о предложении позволить попрактиковаться. Каким был робким, когда попросил набраться терпения и позволить попробовать поднять меня одной рукой, для собственного удовольствия. То, как дразнил меня в Starbucks, все это время думая, что я пришла просто за деньгами, но втайне надеясь, что хочу его так же, как он хотел меня.

Винсент всегда оставлял дверь открытой. Даже когда я захлопывала дверь у него перед носом, он открывал ее снова. Но все это время он был слишком напуган, чтобы пригласить меня войти внутрь.

Этого достаточно, чтобы разбить сердце. Достаточно, чтобы мне захотелось крепко обнять его и осыпать поцелуями каждый дюйм лица, извиниться за то, что я трусиха и сделать ему выговор за то, что Винсент тоже трус.

— Хорошо, — говорю я. — Нам просто нужно почаще общаться, не так ли? Будем честны друг с другом. Четкие и прямолинейные.

Винсент сглатывает и садится прямее.

— Тогда хочу быть откровенным, — говорит он. — Я не могу перестать думать о тебе, Кендалл. И прочитал каждое чертово стихотворение, которое Элизабет Барретт Браунинг когда-либо писала. За три недели. Ради тебя.

Я издаю удивленный смешок и прижимаю ладони к разгоряченным щекам.

— Что ты со мной сделала?

Это похоже на небольшую жертву гордости ради честности, поэтому я возвращаю должок.

— Я посмотрела ролики с тобой на YouTube, — шепчу я.

Его глаза мерцают.

— Так...?

— Я все еще не знаю, почему оператору так нравится снимать только тебя, но в данный момент слишком смущена, чтобы спрашивать.

Винсент запрокидывает голову и снова смеется. Но не надо мной, потому что я тоже смеюсь над полной абсурдностью того, что все гребаное время мы были на одной волне, не осознавая этого.

Вот и все. Вот где я могла бы позаимствовать любое количество строк, которые запомнила из романов о заявленных чувствах и глубочайших желаниях. Но и Винсент, и Элизабет Барретт Браунинг высказали чертовски замечательную мысль: действия говорят громче слов.

И прямо сейчас я хочу быть громкой.

Итак, я пересекаю комнату и встаю там, где Винсент сидит на краю кровати. Кладу руки ему на плечи для равновесия, а затем — в едином порыве храбрости и решимости — прижимаю одно колено к матрасу, а другую ногу перекидываю через его колени.