Но Рэйн ничего не говорит о книгах, и когда она встаёт, я теряю самообладание. Мне хочется ещё немного побыть Джеком перед тем, как я превращусь в "Джека с ОКР".
Далее я решаю показать ей ванную.
— Ого, — говорит Рэйн, зайдя внутрь. — Вот это ванна.
Я потратил много времени на замену вещей, когда вернулся домой. Это помогало мне отвлечься, и каждое изменение делало этот дом чуть более моим, а не его, а особенно, когда я производил такие изменения, которые, как я знал, очень бы ему не понравились.
Например, ванна. Папа сказал бы, что она съедает пространство, и что она слишком девчачья. Я пользуюсь ей как можно чаще. Вообще-то, это отличное место для чтения.
Когда Рэйн перегибается через край ванны, я стараюсь не смотреть на её попу. Она поворачивает голову, и я поднимаю на неё глаза в надежде, что она не заметит, с каким треском я провалился в попытке не смотреть на её попу.
— Теперь я знаю, где буду проводить все свои вечера, — говорит она, широко улыбаясь. — Я сто лет не принимала хорошую ванну.
"Не думай об этом. Не думай об этом. Не думай об этом. Не думай об этом". Я не знаю, делает ли она это специально или нет, но проблема моего мозга заключается в том, что когда я пытаюсь о чём-то не думать, тем больше бумерангов прилетает мне в голову, особенно если это то, о чём я не должен или не хочу думать. И данный случай попадает в первую категорию.
Я отворачиваюсь от неё и распрямляю тюбик с пастой, стоящий рядом с раковиной, а сам незаметно прижимаю кончики пальцев к столешнице и пытаюсь отделаться от мыслей, которые я ещё даже не успел подумать, потому что я не уверен в том, что стараясь не думать о них, я не начинаю невольно о них думать. И хотя я не верю в ад, я неожиданно начинаю бояться того, что совершаю что-то неправильное, и что если он существует, то я, в итоге, попаду туда.
— В конце коридора есть стиральная машина, — говорю я, отчаянно пытаясь сменить тему. — У меня нет сушильной машины, но есть складная сушилка.
— Отлично, — говорит она. — Мне она понадобится, учитывая, что у меня всего пять комплектов одежды, два из которых принадлежат Нине.
Она разворачивается (слава Богу), присаживается на край ванны и тянет за ткань своей футболки. На ней написано "Я теряю терпение #momlife".
— Ты бы поверил, если бы я сказала, что эта была самая нормальная?
— Поверил бы.
Она скрещивает ноги. И когда я гляжу на её разные носки, и на то, как она покачивает ногой вверх-вниз, мне хочется схватить карандаш, лист бумаги и запечатлеть её так, как не смог бы сделать ни один фотограф.
Я отворачиваюсь к раковине.
— Я знаю, что ты сегодня утром уже была в магазине, но если что, у меня тут есть прокладки, тампоны и всё такое, — говорю я и подталкиваю шкафчик под раковиной большим пальцем ноги. — Ещё есть резинки для волос и, как мне кажется, пара дезодорантов.
— Прокладки и тампоны?
Я открываю шкафчик.
— Мы закупаем всё это для туалетов в пабе, так что у нас их тонны, поэтому я принёс сюда немного, на случай, если они тебе нужны.
Рэйн начинает смеяться.
— Ну, спасибо. Их мне точно хватит до апреля.
Она поднимается на ноги и вздыхает.
— Мужчина, который задумывается о потребностях женщины во время месячных. Это чертовски сексуально.
И как только эти слова вылетают у неё изо рта, она застывает на месте.
— Ты этого не слышал.
Я совершенно точно это слышал и добавляю её слова в список вещей, касающихся Рэйн Харт, о которых я буду думать до конца этого дня.
— Ты не знаешь, о чём говоришь...
— Ну, эм...
— Идём?
— В следующую комнату? — она встаёт. — Да, пожалуйста. Думаю, я увидела достаточно в ванной.
Она протискивается мимо меня, словно пытается поскорее покинуть ванную. Я слежу за ней взглядом и, чёрт, я опять пялюсь на её попу. В коридоре я обгоняю её и веду на кухню, где мы обнаруживаем Себастьяна, который валяется на полу со своим огромным батоном. Заметив Рэйн, он берёт батон в зубы, пересекает кухню и роняет его ей в ноги.
Рэйн смотрит на него.
— Ой! Давай уберём эту верёвочку, дружок. Так ты можешь задохнуться.
Она поднимает игрушку, и я замечаю верёвочку от ценника, которая всё ещё болтается на нём.
— Извини, — говорит она, посмотрев на меня, и начинает наматывать верёвочку на палец. — Мне следовало быть более внимательной.
Она тянет за верёвочку, но не может её оторвать.
— Можно мне одолжить твои ножницы?
Слово "ножницы" моментально выбивает меня из колеи.
— У меня тут нет ножниц, — говорю я. — Но они есть в пабе.
— О.
Рэйн хмурится, глядя на веревочку и... чёрт, я опять смотрю на её губы.
Она, наверное, думает, что я задница, потому что не предложил сбегать вниз и принести ей ножницы. Я бы это сделал. Я бы очень хотел принести их сюда, но сама мысль о том, чтобы взять ножницы и принести их в квартиру, сама мысль о том, что я буду стоять рядом с ней вместе с ними, и мне придётся передать их ей в руки...
Прежде чем я успею потерять самообладание, я быстро говорю:
— У меня бывают тревожные мысли насчёт ножниц.
Рэйн перестаёт дергать за верёвочку и поднимает на меня глаза.
— Поэтому я их здесь не храню, — объясняю я. — Они заставляют меня... нервничать.
Это ещё мягко сказано. Ножницы заставляют меня впадать в панику. Ножницы рождают самые жестокие образы в моей голове. Ножницы заставляют меня сомневаться в самом себе.
При этих мыслях мне отчаянно хочется коснуться чего-нибудь пальцами, но я не хочу показаться слишком нервным. К счастью, столешница оказывается сразу у меня за спиной. Я пытаюсь казаться спокойным, когда прислоняюсь к ней, прижимаюсь кончиками пальцев к её краю и мысленно повторяю: "хватит, хватит, хватит".
Рэйн опускает глаза на игрушку и снова дёргает за верёвочку.
— Это из-за твоего ОКР?
Мне требуется мгновение, чтобы понять её вопрос, но Рэйн, должно быть, приняла моё удивление за раздражение, потому что смотрит на меня округлившимися глазами и говорит:
— Извини! Это был супербестактный вопрос. Я не хотела...
— Всё в порядке.
— Я не должна была делать никаких предположений. Я не собиралась ставить тебе диагноз...
— Но ты права.
Она встречается со мной взглядом, и выражение её лица становится неуверенным.
— И всё же... это не моё дело. Было грубо с моей стороны вот так вот спрашивать.
— Ты... много знаешь про ОКР? — спрашиваю я.
— Наверное, больше, чем многие. Я знаю, в это сложно поверить, но я два с половиной года проучилась в медицинской школе, после чего отчислилась, чтобы заниматься музыкой. В параллельной вселенной другая Рэйн прокачивается сейчас в ординатуре.
В это трудно поверить. Не потому, что я считаю её неспособной, но потому что не могу представить её в халате и шапочке, под которой спрятаны её рыжие волосы.
— Прокачивается?
Она начинает смеяться, увидев моё выражение лица.
— Не в смысле "качается". В смысле — прокачивает знания. В ординатуре врачи постоянно гоняют нас по разным темам.
— И много вам рассказывают про ОКР в медицинской школе? — спрашиваю я.
— Каждый из нас имел с ним дело. Этого было недостаточно, но всё же. Я хотела пойти в неотложную психиатрию, поэтому знаю об этом больше, чем многие.
Она снова тянет за верёвочку, и когда та не рвётся, поднимает на меня глаза.
— Мне жаль, что у тебя появляются все эти дерьмовые мысли. Это тяжело.
— Да.
Я смотрю на неё, не зная, что сказать. Я никогда не встречал человека, который не был бы врачом или психотерапевтом, но при этом без объяснения понимал, что такое ОКР. Чёрт, мне даже приходилось объяснять это некоторым врачам.
— А что насчёт ножей? — спрашивает Рэйн.
— А ещё бритв, канцелярских ножей и даже вязальных спиц? — говорю я.
Она смотрит на меня так, словно не понимает, о чём я таком говорю, но затем начинает смеяться и снова натягивает верёвочку на игрушечном батоне.
— Я имею в виду... для таких вот вещей!
— А-а... вот.
Я достаю из кармана ключи, а Рэйн бросает мне батон. Я разрываю верёвочку ключом и возвращаю ей игрушку.
— Вот так, — говорит она и снова кладёт игрушку перед Себастьяном. — Значит, у тебя бывают плохие мысли об острых предметах. Что-нибудь ещё, что ты хотел бы рассказать мне о своём ОКР?
Выстукивая нервный ритм на столешнице, я наблюдаю за тем, как она подходит к холодильнику и начинает разглядывать фотографии и открытки от друзей, которые я там повесил.
— Это может временами усложнять работу, — говорю я. — Есть несколько триггеров, которые связаны с пабом. Я и сам пытался внести кое-какие изменения, но навязчивые мысли... это было слишком. Олли и Нина пытались помочь, но они всегда разрешали мне возвращать вещи на свои места. Я знаю, это, наверное, не то, на что ты изначально подписалась, поэтому если ты передумала, я пойму.
Рэйн снимает одну из рождественских открыток с холодильника и переворачивает её. Она из тату-салона в Дублине, где я когда-то работал. Первые пару лет после смерти папы и моего возвращения домой мне удавалось ездить в Дублин несколько раз в месяц и принимать клиентов, но затем моё ОКР стало сильно мне в этом мешать. Я не работал в салоне уже три года, но Шона, мой наставник, присылает мне каждый год открытки, и каждый год она пишет одну и ту же цитату Пабло Пикассо на обратной стороне: "Здравый смысл — заклятый враг творчества". Прочитав её, Рэйн улыбается.
— Давай подытожим, — говорит она. — Некоторые изменения в пабе могут спровоцировать обострение твоего ОКР, и иногда это не очень весело.
— Верно.
— И тебе нужен кто-то, кто не сдастся, если твоё ОКР начнёт всё портить.
— Именно.
Рэйн пристально вглядывается в моё лицо, а затем кивает.
— Это я могу.
— Правда?
Она возвращает открытку на холодильник.
— Именно в этой части своей работы я точно уверена.
— А что с квартирой?
Она прислоняется к столешнице и вздыхает.
— Я же говорила, что отказываюсь от бесплатных вещей лишь один раз, поэтому я не могу не согласиться пожить в таком месте.
Она опускает глаза на Себастьяна.