Когда он отодвигается, в его глазах мелькает удовлетворение и чистое мужское желание. И как же мне удастся поработать на него три месяца и не оказаться в его постели?

— Я даже не знаю, о чем идет речь. Это что-то незаконное? — задаю я вопрос.

Он стучит по бумаге своим ухоженным пальцем.

— Пока не подпишешь, нет.

Я могу отказаться. Могу попросить помощи у Малкольма, но воспоминания о том, как моя мама отворачивалась от меня, как доктор Чен спрашивал меня «Когда?», как все эти медицинские счета копились в углу... Я, конечно, годами могу заниматься посылками Малкольма и даже при этом никогда не вылезти из долгов.

Если честно, мне и секунды не нужно, чтобы поразмыслить об этом. Я ставлю свою неразборчивую подпись на черных линиях рядом с пальцем Йена.

— Отличная ручка к отличной тачке, — комментирую я, передавая ему тяжелую шариковую ручку.

— Все, что у меня есть, отличное, — заявляет он, заставляя меня почувствовать, будто мой язык на два размера больше.

— Как твоя мама, Малкольм? — спрашивает Йен, не отрывая глаз от моих.

— Она в порядке, — натянуто отвечает Малкольм. Всем становится ясно, что на самом деле это не так.

— Все еще в Атлантик-Сити?

Он резко кивает, и мне становится неловко. У мамы Малкольма проблемы с азартными играми, в этом и кроется некая причина того, почему мой брат в этом дерьме.

— Ты должен увезти её оттуда. Атлантик-Сити убивает людей, — беззаботные слова Йена звучат жестко. Похоже, у него есть еще одно выражение, и это выглядит пугающим. Мне больше нравятся его ухмылки. Складывая контракт втрое, он встает. С делами покончено.

— Я с нетерпением жду начала работы с тобой... — он делает паузу, и в его глазах появляется дьявольский блеск, — зайчонок.

— Ты действительно дьявол, — с трудом выдыхаю я, поскольку понимаю, что он говорит о нашей недавней стычке, когда он заявил мне, что я маленькая жертва.

— Ах, удар по моему эго в самую точку. Мое второе любимое имя.

На этот раз он мне подмигивает.

— И какое же первое? — спрашиваю я, прикинувшись дурочкой.

— Бог, — шепчет он мне на ушко и уходит.

— Что он сказал?

— Брюс Уэйн, — я лгу своему брату. Коробка все еще лежит на месте, и мне ничего не остается, как забрать ее домой.

Мама спит, тихо похрапывая, её дыхание кажется совершенно здоровым. Положив коробку на стол и расстелив себе постель, я иду в ванную, чтобы провести свой ночной ритуал со скрабом для лица и увлажняющим кремом. С щеткой в зубах возвращаюсь в гостиную и смотрю на раздавленную упаковку.

В конце концов я забираюсь на матрас и кладу коробку между ног. Если открою, это будет что-то значить. Если же верну обратно, думаю, он отстанет. Выключаю свет, убираю ее на пол и заползаю под одеяло. И вот я лежу. И мне интересно. А теперь становится еще интереснее.

С проклятиями быстро встаю и снова включаю свет. Затем срываю ленту, открываю крышку и внутри обнаруживаю золотую ткань. Я отодвигаю ее, и пред глазами предстает много великолепного и аппетитного кружева всех тропических оттенков в коробке с морским пастельным рисунком: от голубого до кораллового и песочного. Но, бережно вытащив вещи, я замечаю, что тут только трусики. Здесь все, что мы купили, исключая верх.

В коробке также лежит конверт и в нем три стодолларовые купюры, все еще идеально сложенные, и маленький МР3-плеер. Я хватаю свои наушники и слушаю. Его мягкий голос льется, словно бархатный шоколад — такой греховный и непреодолимо влекущий.

— Я не мог решить, оставить себе лифчики или трусики. Представлять как шелк или сатин касается твоей груди или же греховной секретной части? Я выбрал последнее. Ты знаешь, где остальная часть. Приди и забери их.