— Ну, Нора открыла пекарню пораньше, потому что знала, что все, что тебе понадобится после пробуждения на больничной койке, – это выпечка и хороший кофе, поскольку мы оба знали, что ни одно кафе в радиусе пятидесяти миль не соответствует твоим стандартам.

Хмуро смотрю на него.

— Я не виновата, что эта страна решила, будто в «Starbucks» нормальный кофе, — я вздрагиваю при мысли об этом.

Он поднимает руки, сдаваясь.

— Согласен. Я не могу пить ничего, кроме кофе Норы. Кое-как пил то дерьмо из закусочной последние несколько месяцев.

Я приподнимаю бровь, глядя на него.

— Да, видимо, тебе было тяжело.

Кип выглядит отчитанным, потянувшись за коробкой из пекарни.

— Тут много лучших пирожных Норы, — говорит он, открывая ее.

Внезапно у меня просыпается аппетит, и я тянусь за шоколадным круассаном, все еще мягким и теплым.

Кип достает салфетку для крошек, которую я с благодарностью принимаю.

— Ты ездил в Юпитер и обратно, чтобы купить мне круассаны и кофе? — уточняю.

— Ну, себе я тоже взял кофе, так что это был не совсем бескорыстный поступок, — он поднимает свою чашку.

— Если ты пытаешься «вернуть меня», то должен знать, что для этого потребуется нечто большее, чем выпечка и кофе, — сообщаю я ему, не отказываясь ни от того, ни от другого.

Кип усмехается. Мне понравился этот звук. Я не слышала его несколько месяцев, и это согрело меня до костей.

— Я понимаю, что для этого потребуется гораздо больше. Но ты сейчас признала, что я могу вернуть тебя, — говорит он тоном, полным триумфа.

Черт.

— Я не это имела в виду, — огрызаюсь.

Кип ухмыляется.

— Именно это и имела. У меня все еще есть шанс.

— Не обольщайся.

Хотя в моем голосе звучит горечь, что-то внутри меня оживает, я рада оказаться в знакомом ритме, увидеть знакомую картинку.

В этот момент входит медсестра, чтобы проверить мои жизненные показатели и сердцебиение ребенка с помощью портативного допплерографа¹⁷. Я поняла, как он выглядит, потому что в течение первого триместра каждый вечер смотрела на сайте этот аппарат, прикидывая, хорошо это или плохо – иметь возможность определять сердцебиение ребенка.

Решила этого не делать.

Я бы сходила с ума, постоянно пытаясь найти этого маленького засранца, а потом впадала бы в глубокую депрессию, если бы не находила. Я и так нервная.

Как бы то ни было, я пугаюсь, когда медсестра достает эту маленькую штучку, у меня внезапно пересыхает во рту и замирают конечности.

Биение сердца, исходившее от маленькой машинки, является обнадеживающим и желанным звуком, но я не учла присутствия Кипа и не ожидаю от него какой-либо реакции.

У него отвисает челюсть, и он наклюнется вперед, так что его локти упираются в кровать, когда он с благоговением смотрит на мой живот. Если бы я когда-нибудь попыталась убедить себя, что Кипу наплевать на ребенка, я бы не смогла, только не после этого момента.

Это пугает меня. Переход от такой холодности к такому... изумлению и преданности.

Я не знаю, что с этим делать. Все материнские гормоны, циркулирующие по моему телу, сделали меня мягкой и требовали простить его и вернуться домой счастливой семьей.

Которой мы не были.

Мне нужно помнить об этом.

Поэтому я отступаю.

Остаток утра я не смотрю на него, не улыбаюсь и не позволяю его нежному выражению лица и чрезмерной заботливости проникнуть внутрь. Вместо этого я сосредоточиваюсь на том, чтобы собраться, убраться нахрен из больницы и вернуться домой.

Они заставили меня выехать в инвалидном кресле, что подпортило мой имидж: «я все могу сама».

Потом Кип помогал мне забраться в его грузовик и вылезти из него, как будто я гребаный инвалид. Хотелось оттолкнуть его, но грузовик этого ублюдка высокий, и я не могла забраться туда одной рукой. В больнице мне не дали ни одного из хороших лекарств из-за беременности. Поэтому у меня не только пульсирует запястье, но и такое чувство, будто меня сбила машина.

Хотя, почти так и есть.

Я нуждалась, чтобы Кип помог мне забраться в грузовик и выбраться из него, а затем дойти до дома, где он уложил меня на диван с одеялами. Опять же, я могла бы поспорить, но мой диван и одеяла сейчас действительно нужны.

— Я приготовлю ужин, — говорит он после того, как закутал меня, как буррито. — Чего хочешь?

Я поджимаю губы, не желая больше ничего требовать от этого человека.

— Закажу пиццу, — решаю я, роясь под одеялом в поисках телефона.

— Я приготовлю пиццу, — заявляет Кип.

Сердито смотрю на него.

— Пиццерия приготовит пиццу. С соусом «ранчо».

Он не хмурится в ответ. У него мягкое выражение лица, преданность, смешанная с весельем. Это причиняет боль. И от этого я чувствую себя такой расслабленной.

— Я умею готовить пиццу. И соус «ранчо».

Я открываю рот, чтобы возразить ему, но меня перебивает Каллиопа. Она приехала вскоре после того, как мы вернулись домой из больницы, то есть после того, как я убедила Нору и Роуэна вернуться домой к их дочери и собаке, за которыми присматривала мама Роуэна.

Каллиопа молчала во время всего этого шоу с укутыванием одеялом, потягивая вино из бокала, который я уговорила ее выпить.

— Пусть он готовит долбанную пиццу, — говорит она. — Никто за пределами Неаполя не готовит пиццу лучше, чем Кипперс или Дейдре, поскольку он научился этому у нее, — я перевожу взгляд в ее сторону, который она встречает с удивлением. — Я понимаю, что ты пытаешься бороться против заботы мужчины, — продолжает она, догадываясь, что скрывается за моим взглядом. — И я поддерживаю это. Но о тебе нужно заботиться… чуть-чуть, — она разводит указательный и указательный пальцы в миллиметрах друг от друга. — Потому что ты беременна, ранена и ни хрена не умеешь готовить.

Я перестаю сверлить ее взглядом и продолжаю искать свой телефон среди горы одеял.

— Может, я и не умею готовить, но могу пользоваться телефоном, — возражаю я, продолжая поиски.

— Только не тогда, когда он на кухне, — возражает Каллиопа. — Просто позволь Кипу приготовить гребаную пиццу.

Черт.

Кухня недалеко.

Но я беременна, восстанавливаюсь после автомобильной аварии и укутана в одеяла, поэтому расстояние кажется огромным.

Перевожу взгляд с Кипа на Каллиопу.

— Сейчас вы оба мне не нравитесь, — ворчу я.

Они улыбаются.

— Мы не обязаны тебе нравиться, — отвечает Каллиопа. — К тому же, ты захочешь выйти замуж за Кипа и родить ему детей, как только попробуешь эту пиццу, — она многозначительно смотрит на мой живот. — Знаешь, если ты еще не сделала это.

Я показываю ей средний палец.

Кип наклоняется и целует меня в макушку, прежде чем уйти.

Я игнорирую Каллиопу. Ее это не беспокоит.

Потом Кип приготовил пиццу.

И Каллиопа была права - один укус, и мне захотелось выйти за него замуж и родить ему детей.

Вот только я уже на пути к этому.

***

Кип записывает меня на прием к гинекологу на следующий день после того, как мы приехали домой.

— Ты не можешь просто так назначать встречи с врачом для меня! — я кричу, когда узнаю об этом.

— Я твой муж, — отвечает он. Как будто это аргумент.

Мои глаза расширяются, и я удивляюсь тому, что из ушей не идет пар.

— Ты мой муж только на бумаге. И даже если бы это было не так, у меня есть маленькая вещь, называемая независимостью, и я могу выбирать, когда и где записываться на прием к врачу.

Выражение лица Кипа жесткое, но не холодное, как в последние несколько месяцев. Конечно, там были эмоции. В основном беспокойство и решимость.

— Я могу это делать, если моя беременная жена недавно попала в серьезную автомобильную аварию, — выпаливает он.

И снова скрытая боль в его голосе поражает меня из-за того, что он сказал мне в палате. Я никогда не смогу забыть эти слова. С тех пор они крутились у меня в голове.

— За эти два дня ты сделал ударение на слове «жена» больше, чем за последние пять месяцев, — бормочу я.

Губы Кипа сжимаются.

— Знаю, потому что последние пять месяцев я был ужасным мужем.

По крайней мере, он признал свои ошибки.

Не то чтобы это имело значение.

— Ты не создан быть мужем, помнишь? — говорю я, мой голос напряжен от раздражения. — Таково было соглашение.

Его взгляд целенаправленно перемещается на мой живот, а затем обратно на меня.

— Соглашение теперь под вопросом. Итак, единственный вариант, который у нас сейчас есть, – это принять тот факт, что мы, возможно, в настоящем браке.

Сейчас меня легко сбить с ног. Не только потому, что я не очень твердо держусь на ногах из-за сотрясения мозга и общей слабости моих мышц.

— В настоящем браке? — шепчу я. — Ты игнорировал меня в течение нескольких месяцев, намереваясь в конце концов бросить меня, — я глажу свой живот, — бросить нас, — исправляюсь. — И теперь говоришь, чьл наш фиктивный брак теперь настоящий?

Кипу даже не хватает порядочности выглядеть смущенным. Он просто сохраняет этот решительный блеск в глазах с оттенком озорства.

— Ну да.

— Ты, блять, сумасшедший, — сообщаю ему.

Он просто пожимает плечами в ответ.

— Ты все равно идешь на прием к врачу, — он осматривает мою пижаму, которая все еще на мне, потому что сейчас восемь чертовых утра. Слишком рано для этого дерьма.

— Ты заставишь меня? — сладко спрашиваю, с вызовом уперев руки в бока.

— Да, — отвечает он без колебаний, в его глазах мелькает вызов. — Я свяжу тебя, заткну рот кляпом и отнесу в тот кабинет.

Это заявление злит меня. Как и все остальное.

Но потом я думаю о Кипе. Связывающем меня. По другому сценарию.

И мне это отчасти нравится.

Глаза Кипа загораются, как будто он читает мои гребаные мысли. Это невозможно. Но он делает шаг вперед. Ближе. Слишком близко. Его торс почти касается моего выступающего живота.

— Тебе нравится идея о связывании, детка? — шепчет он, протягивая руку, чтобы накрутить прядь моих волос на палец.

Мое дыхание учащается. Я борюсь с желанием.

Прошли месяцы с тех пор, как я в последний раз занималась сексом. Месяцы.

— Потому что мы можем это сделать, — говорит он, наклоняясь вперед, так что теперь его тело касается моего. — Я могу привязать тебя к кровати, раздеть, и лизать твою восхитительную киску, пока ты не закричишь.