— Ты не могла бы сесть поближе? — попросил он.

Я не могла придумать хорошей причины для отказа, кроме того факта, что я до смерти боялась, что его сексуальная уязвимость сразит меня наповал. Так что я подвинулась по дивану прямо в опасную зону, пока наши плечи не соприкоснулись вновь.

Его вздох выражал облегчение.

— Попробуй чай, — сказала я.

Нэш взял кружку, понюхал, затем побледнел.

— Это пахнет как цветочная клумба Лизы Джей после внесения удобрения.

— Выпей. Пожалуйста.

— Чего я только не делаю для тебя, — пробормотал он, затем сделал глоток. — О боже. Вкус такой, будто кто-то топтал лепестки роз своими вонючими ногами. Почему я не могу выпить пива?

— Потому что, как ты наверняка понял, алкоголь не идёт на пользу при панических атаках.

Пик-пик-пик-пик.

Пайпер прибежала к дивану, держа в зубах попискивающую игрушку. Я забрала её и бросила на другой конец комнаты. Она не смутилась и пошла обратно к корзинке с игрушками.

— Она не понимает игру в «принеси». А ты почему так разбираешься в теме? В панических атаках, не в собачьих играх, — пояснил Нэш, рискнув сделать ещё глоток и снова поморщившись.

— У меня они тоже были, — просто ответила я.

Мы молча сидели и смотрели перед собой на выключенный телевизор. Я знала, что он ждёт, когда я заговорю и заполню паузу ответами. Но меня не смущали неловкие паузы.

— Тебе никто не говорил, что ты слишком много болтаешь? — поддразнил он.

Я улыбнулась.

— Откуда взялось имя Нэш?

— Молчание и перемена темы, — заметил он.

Я протянула руку и перевернула пакет брокколи.

— Подыграй мне.

— Мама была любительницей кантри. Всего, начиная с Пэтси Клайн и заканчивая Гартом Бруксом. Они с папой провели медовый месяц в Теннесси.

— А потом на свет появились Ноксвилл и Нэшвилл, — предположила я.

— Угадала. Теперь моя очередь получать ответы.

— Знаешь, время уже позднее. Мне пора, — сказала я. Но прежде чем мои ноющие мышцы успели сократиться и поднять меня в стоячее положение, Нэш стиснул ладонью моё бедро.

— Неа. Ты не можешь оставить меня одного с оттаивающей брокколи и этим ужасным чаем. Ты будешь так беспокоиться обо мне, что не сможешь уснуть.

— Ты ужасно самоуверен для того, кто называет себя шелухой.

— Скажи мне, почему ты знаешь, что именно надо делать.

Я хотела швырнуть в него остроумный ответ и сохранить свои секреты. Но по какой-то странной причине я не хотела, чтобы Нэш чувствовал себя так, будто только он обнажил душу.

Я шумно выдохнула.

— Звучит как начало долгой истории, — прокомментировал он.

— Долгой и скучной истории. Ещё не поздно отправить меня домой, — с надеждой предложила я.

Нэш поставил чай, а затем аккуратно приобнял меня одной рукой.

— Это же твоё больное плечо, — напомнила я ему, когда он другой рукой прижал мою голову к его груди рядом с брокколи.

— Милая, я знаю. Так ты даешь мне возможность опереться им на что-то.

Я не знала, что делать с тем фактом, что ощущение его руки на мне вовсе не было неприятным. Она была такой тёплой и крепкой. Защищающей. Как правило, я не обнималась, не тискалась и не применяла все другие глаголы, описывающие платонический контакт тел. В таком прикосновении не было необходимости. Хуже того, это заставляло мужчин думать о будущем.

И всё же, вот она я, уютно устроилась в опасной зоне, положив голову на грудь мужчины, который хотел жену и детей. Я явно ничему не научилась.

«Давай же, Лина "Я Принимаю Плохие Решения" Солавита. Встань и убирайся отсюда к чёртовой бабушке», — предупредила я себя.

Но я и пальцем не пошевелила.

— Вот так лучше, — сказал Нэш как будто совершенно искренне. — А теперь говори.

— Сокращённая версия: в пятнадцать лет у меня случилась остановка сердца на футбольном поле, и меня пришлось реанимировать.

Нэш на мгновение умолк, затем сказал:

— Так, Ангел. Мне нужна расширенная режиссёрская версия с комментариями.

— Ты просто абсурдный.

— Ангелина, — произнёс он с лёгкими нотками ворчливого копа в голосе.

— Уф, ладно. Это был финал региональных игр, холодным осенним вечером, когда я училась в десятом классе. Стадион был забит битком. Команда впервые зашла так далеко в турнире. Оставалось две минуты до конца матча, у нас была ничья 2-2. Я только что перехватила пас и неслась к голу с подростковой уверенностью и энергией.

Я как будто могла протянуть руку и дотронуться до того момента. Ощутить острые вдохи прохладного воздуха, попадавшие в мои лёгкие, тёплую расслабленность мышц. Слышать отдалённый рёв толпы.

Большой палец Нэша поглаживал мою руку, вперёд-назад, и впервые за долгое время прикосновение казалось успокаивающим.

— А потом... не было ничего. Как будто я моргнула, и в следующее мгновение оказалась лежащей на больничной койке, в палате, в окружении незнакомцев. Я спросила, забила ли я гол, потому что для меня это было самым важным. Я не знала, что мои родители в комнате ожидания гадали, очнусь ли я вообще. Я не знала, что весь стадион, включая моих товарищей по команде, наблюдал, как у меня случилась остановка сердца.

— Иисусе, детка, — пробормотал Нэш, и его подбородок задел мою макушку.

— Ага. Мой тренер начал делать непрямой массаж сердца, пока медики не выбежали на поле. Мои родители были на трибунах. Папа перемахнул через заграждение. Другие мамы просто образовали круг вокруг моей мамы и обнимали её.

От воспоминания мои глаза защипало слезами, и я прочистила горло, чтобы прогнать раздражающий комок эмоций.

— Они вернули меня к жизни в скорой, по дороге в больницу. Но информация распространялась не так быстро, как сейчас, — легко произнесла я.

— То есть, все, кто остался позади, думали, что ты не выжила, — Нэш восполнил оставленный мной пробел.

— Да. Это была важная игра. Всюду камеры и пресса. Я посмотрела запись... потом. Сколько бы я ни прожила на свете, я никогда не забуду тот звук, который издала моя мама, когда тренер упал на колени и стал делать массаж сердца. Это было так... душераздирающе.

Я носила в себе эхо этого крика, куда бы я ни пошла. А вместе с ним образ моего папы, стоявшего на коленях рядом с моим безжизненным телом, пока медики пытались вернуть меня к жизни.

Нэш скользнул губами по моим волосам и пробормотал:

— Ну всё, это официально. Ты победила в нашем соревновании по столкновению со смертью.

— Я оценила твою капитуляцию.

— Чем это было вызвано? — спросил он.

Я неспокойно выдохнула.

— Это отдельная длинная история.

— Дорогая, ты только что отодрала мою потную жалкую задницу от пола. Мы далеко не квиты.

В его заднице не было ничего жалкого, но сейчас не время это обсуждать. Его большой палец снова скользил по моей руке. Жар его груди согревал мою щёку, размеренное биение его сердца успокаивало меня. Пайпер, забыв про свою игрушку, запрыгнула на диван и свернулась калачиком возле моих ног.

— Ладно. Но, как и о твоих приключениях этим вечером, мы больше никогда не будем говорить об этом. По рукам?

— По рукам.

— Миксоматозное поражение митрального клапана с пролапсом и регургитацией.

— Ты объяснишь мне на пальцах, или мне поискать толковый словарь?

Я улыбнулась, не поднимаясь с его груди.

— У меня был дефект одного из клапанов моего сердца. Врачи точно не знают, чем вызван дефект, но возможно, это от стрептококковых инфекций горла, которые я подхватывала в детстве. По сути, клапан не закрывался нормально, и поэтому кровь вытекала обратно. Что-то в электрической системе замкнуло, кровь пошла не в ту сторону, и я фактически умерла на глазах у сотен людей.

— Это до сих пор является проблемой? Поэтому ты следишь за сердечным ритмом?

— Это уже не проблема. Когда мне было шестнадцать, я перенесла операцию по замене клапана. Я до сих пор посещаю кардиолога, отслеживаю кое-какие моменты. Но в основном это напоминание себе быть осторожной в том, как я справляюсь со стрессом. У меня до сих пор бывает такое трепетание. Преждевременное желудочковое сокращение. ПЖС.

Я поднесла ладонь к груди и отрешённо потёрла маленькие шрамы.

— Это ощущается так, будто твоё сердце запинается или хромает. Как будто оно сбивается с ритма и не может снова синхронизироваться. Это безвредно. По большей части лишь раздражает. Но...

— Но это напоминает тебе о случившемся.

— Ага. До того матча я переживала из-за школы, мальчиков и нормальных гормональных проблем. Слишком себя нагружала, мало спала, питалась одной газировкой и пиццей. Я не говорила родителям об ощущении аритмии или усталости. Может, если бы сказала, то не рухнула бы замертво перед всей школой.

— Долго ты пробыла в больнице? — спросил Нэш.

Этот мужчина имел жуткую способность выкапывать то, что я хотела оставить погребенным.

— Восемнадцать месяцев, то выписываясь, то ложась обратно, — я подавила дрожь.

Тогда-то прикосновения для меня перестали равняться утешению. Моё тело больше мне не принадлежало. Оно превратилось в научный эксперимент.

— Куча анализов. Куча иголок. Куча машин, — я бодро похлопала Нэша по бедру. — Тогда-то я стала экспертом по паническим атакам. Я начала испытывать их. Преимущество панических атак в присутствии медиков — это то, что они дают неплохие советы.

Нэш не среагировал на мои попытки игривости. Вместо этого он продолжал поглаживать меня по руке.

— Твои родители звонят тебе каждый день, — заметил он.

— От тебя мало что ускользает, да? — пожаловалась я.

— Да, когда это важно.

Моё сердце затрепетало, и это уже не ПЖС. Нет. Это куда более опасный трепет, вызываемый красивыми ранеными мужчинами с печальными глазами.

— Мне лучше бы уйти. Тебе бы поспать, — сказала я.

— Очень много «бы». Расскажи о своих родителях.

— Да тут нечего рассказывать. Они отличные. Хорошие люди. Добрые, щедрые, умные, поддерживающие.

«Удушающие», — добавила я безмолвно.

— Такие люди, которые каждый день звонят своей дочери, — подтолкнул он.

— Я продолжила жить дальше, но мои родители — нет. Видимо, вид того, как твой единственный ребёнок едва не умирает у тебя на глазах, меняет что-то в родителе. Так что они беспокоятся. До сих пор. Это можно внести в колонку «То, чего мы никогда не забывали».